- И потом, объясните мне: вы-то сами, оказавшись в тылу у красных, каким образом намерены были действовать? Как армейская часть? В открытом бою, в окопах? Или все же диверсионно-партизанскими методами? То есть теми же методами, которыми действовали против вас партизаны в районе Острова. Так где же приобретать опыт, как не в антипартизанских акциях? И при этом вы еще пытаетесь оправдывать своих несостоявшихся диверсантов.
В комнате воцарилось неловкое, томительное молчание. Напрашиваясь на встречу с Власовым, полковник был уверен, что тот безоговорочно поддержит его. Немцы отступают на всех фронтах, а значит, действовать мелкими группами диверсантам будет трудно и бессмысленно. Понадобятся более крупные подразделения, способные объединять вокруг себя людей, недовольных Советами, поднимать региональные восстания. Именно поэтому он и предлагает создать целую десантную бригаду.
- Ну что ж, - нарушил затянувшееся молчание Меандров, - выходит, я опять не вовремя, опять не у дел?
- Позвольте, господин генерал, - неожиданно вмешался в их разговор Штрик-Штрикфельдт, - насколько мне известно, в свое время Русский комитет принял решение создать офицерскую школу РОА.
- Хотя офицеров и генералов у нас в освободительном движении и так хватает, - заметил Власов, - и красных, и белых.
- Уверен, что господин Меандров - один из тех, кто вполне мог бы возглавить школу. В том числе она могла бы готовить и офицеров для десантно-диверсионных частей, что можно было бы предусмотреть специальной программой обучения.
Власов настороженно взглянул на капитана. Ему неясно было: то ли тот высказывает свое личное мнение, то ли его устами уже глаголет кто-то из Генштаба вермахта. Обычно немцы любили ссылаться на любой авторитет, любого начальника, даже если в этом не было особой необходимости, - лишь бы подчеркнуть, что приказ или идея исходят свыше. Но так вели себя другие, только не Штрик-Штрикфельдт.
Вот и на сей раз капитан вермахта не стал уточнять, от кого именно исходит это предложение, а потому Власов тоже решил не рисковать. Чем черт не шутит - вдруг из этого полковника действительно получится прекрасный начальник офицерской школы!
- А что, такая школа действительно создается? - только для того и спросил Меандров, чтобы подчеркнуть, что его инициативы в этом предложении нет.
Вместо ответа Власов извинился и попросил его выйти на пару минут за дверь, объяснив, что ему с капитаном следует посоветоваться. Меандров с сожалением взглянул на сервированный стол, словно не верил, что ему удастся вернуться сюда, но все же покорно вышел.
- Итак, у нас есть возможность прямо здесь и сейчас решить один из важных кадровых вопросов в высшем эшелоне освободительной армии, - взял инициативу в свои руки Штрик-Штрикфельдт, - Кандидатура названа: полковник Меандров.
- Согласен, что, в общем-то, лучшего офицера-строевика, с фронтовым опытом и командирской практикой, нам вряд ли удастся сейчас подыскать, - дипломатично согласился Власов. - Хотя в принципе можно было бы назначить кого-либо из моих генералов. Потому что каждый из них - в стремени, да на рыс-сях.
Штрик-Штрикфельдт разочарованно посмотрел на командарма и великодушно улыбнулся.
- И вы сумеете назвать имя этого генерала?
- Надо бы подумать.
- Действительно, стоит подумать. Причем не только о другой кандидатуре, но и о том, нужно ли сейчас ударяться в поиски этой "другой" кандидатуры. Вы ведь сами только что сказали, что "лучшего офицера-строевика с фронтовым опытом и командирской практикой" нам вряд ли удастся найти.
- Не отрицаю, говорил.
- И еще одно: если вы готовы издать приказ о назначении Меандрова, то с командованием его кандидатуру я согласую очень быстро, поскольку о ней уже состоялся определенный обмен мнениями. А вот удастся ли столь же быстро согласовать кандидатуру, которая будет названа вами, этого я не знаю.
Власов снял очки и долго, нервно протирал стекла толстыми, огрубевшими крестьянскими пальцами. Он так и не смог понять, почему все уперлось в кандидатуру Меандрова. То ли капитану попросту навязали ее, то ли он сам по каким-то причинам заинтересован, чтобы во главе офицерской школы оказался именно этот русский? Не найдя ответа, командарм попросил капитана вновь пригласить Меандрова.
- Ну, посовещались мы тут, посоветовались, - проговорил Власов, не предлагая Меандрову сесть, - и решили, что офицерскую школу РОА все же следует принять вам, полковник. Штабной опыт, командирская выучка - все это у вас есть, а остальное само собой приложится, в стремени, да на рыс-сях.
- А как нам быть с десантно-диверсионной частью и с такой же школой?
Власов поморщился, словно пытался успокоить разыгравшуюся зубную боль. Реакция полковника ему явно не понравилась.
- Возможно, когда-нибудь создадим и свои десантные подразделения, - процедил он, поднимаясь и таким образом давая понять, что аудиенция завершена.
- Вот тогда мы и развернемся, ядр-рена! - оживился Меандров, совершенно не воодушевившись тем, что ему опять предлагают тихую тыловую службу в глубине Германии.
3
- Нам повезло, господин командующий: пребывание в "Горной долине" удалось продлить еще на неделю. Так что весь этот рай земной все еще в вашем распоряжении. Постарайтесь использовать это время.
- А зачем вы его продлевали? - мрачно прервал капитана Власов.
Штрик-Штрикфельдт обескураженно взглянул на генерала. Тот только что вышел из лечебного ванного зала и теперь стоял в небольшом, пропахшем сероводородом фойе, вытирая полотенцем все еще стекающие по лбу и затылку капли воды. Капитан видел его лицо, смутно отражающееся в запотевшем настенном зеркале. Оно было бледным и не по годам стареющим. Что-то происходило с генералом, что-то с ним происходило…
Вильфрид знаком был с его санаторной картой и знал, что каких-либо серьезных заболеваний у генерала нет. Однако червь душевный все же точил его тело и душу: сомнениями, ностальгией, раскаянием… - словом, поди, знай!..
- Еще несколько дней, отвоеванных у войны. Разве этого, господин командующий, мало? - подбадривающе улыбнулся Штрик-Штрикфельдт.
- Наоборот, слишком много, - иронично хмыкнул тот.
- Я-то был уверен, что эти дни еще понадобятся вам.
Капитан приблизился к зеркалу и провел пальцами по гладковыбритому, холеному, но уже заметно подернутому морщинами лицу:
- Фрау Биленберг сообщила мне…
Когда Вильфрид неожиданно умолк на полуслове, Власов не сразу понял, что произошло. И лишь, проследив за напряженно застывшим взглядом Вильфрида, обнаружил, что в фойе появился бригаденфюрер Корцхоф. С угрожающим презрением осмотрев русского генерала, он отказался от намерения остановиться у зеркала, рядом с которым стоял Власов, и, решительно набросив фуражку с высокой тульей на мокрую лысину, важно прошествовал к выходу.
- Оказывается, он все еще здесь, - проворчал Корцхоф уже у двери, но достаточно громко для того, чтобы русский генерал и офицер связи, которого все считали адъютантом, могли расслышать сказанное. - Красный комиссар залечивает свои раны в санатории СС! Хотя место ему в концлагере, причем поближе к крематорию. Возмутительно!
- Когда они наконец поумнеют? - пожал плечами капитан. - Неужели только когда красные подступят к Берлину?
- Если бы они поумнели чуть раньше, под знаменами РОА против красных уже сражалось бы до двух миллионов русских. И сладить с нами большевикам было бы куда труднее, нежели с частями вермахта и даже СС.
- Но как убедить в этом наших немецких "корцхофов"? - спросил Вильфрид, давая понять, что придерживается того же мнения.
- Для этого нужно объяснять им, что большинству немцев уже не хочется ни земли на востоке, ни победы в несостоявшемся блицкриге. Они давно смирились с тем, что война проиграна. Причем таким образом, что в победителях оказалась чуть ли не вся Европа, с Америкой в придачу. Этого-то они не ожидали. Неужели непонятно, что сейчас трудно сражаться на Восточном фронте, зная при этом, что на Западном войска союзников уже вторгаются в границы рейха? А русские сражались бы на своей земле, за освобождение своей Родины. И умирали бы, кстати, тоже на своей, что немаловажно! И никто не смел бы упрекать их, что они оккупанты. Большинство населения поддерживало бы их как спасителей Отечества от большевизма.
Довольный тем, что вновь сумел зажечь основательно приунывшего в последние дни генерала, Штрик-Штрикфельдт безмятежно улыбнулся.
- А ведь некоторые там, в Берлине, опасаются, что вы уже растеряли боевой дух и не согласитесь возглавлять армию, которая действительно могла бы двинуться в Россию и вступить в новое сражение с коммунистами.
- Но вы-то, лично вы, уже убедились, что это не так?
- Понемногу убеждаюсь, понимая, что время мы теряем безбожно. Впрочем, чего сможет достичь ваша армия, когда дивизии вермахта окончательно уйдут за свои границы и руководство рейха попросит победителей о снисхождении? Если уж перед маршалами Сталина не смогли устоять даже наши фельдмаршалы… То есть я хотел сказать: не устоял всемогущий вермахт, подкрепленный дивизиями СС…
- Не оправдывайтесь, капитан. Я не пытаюсь ставить свои полководческие способности выше таланта некоторых ваших фельдмаршалов. Но те, кто в Генштабе вермахта размышляет подобно вам, не учитывают важной особенности: появление моей армии в России способно расколоть армию большевиков, расколоть всю страну.
- Согласен, это важный момент, - задумчиво согласился Вильфрид.
- Мы поведем борьбу, привлекая в свои ряды миллионы репрессированных, униженных, ограбленных раскулачиванием. К нам потянутся тысячи бывших пленных, понимающих, что сталинский режим не простит им пребывания в плену Так что, как видите, у меня свои расчеты, и еще никто не сумел убедить меня, что они ошибочны. Жаль, что фюреру сейчас не до них.
* * *
Они зашли в небольшой бар неподалеку от санатория и заказали по стакану румынского вина. Сладковатое и нехмельное, оно очень нравилось Власову.
- Кажется, Хейди собиралась в Мюнхен?
Бармен был одноногим, однако протез он заработал еще в прошлую войну, поэтому всякие попытки нынешних, молодых фронтовиков затянуть его в "окопы" своих воспоминаний пресекал окриками: "Вы здесь, парни, не на передовой, так что хватит с меня этих окопных терзаний!"
- Она отложила визит, как только узнала, что мне удалось согласовать вопрос о продлении вашего лечения.
- Значит, сегодня я смогу увидеться с ней?
- Не знаю, как с ней, но с ее матерью, фрау Мартой, - точно.
Власов вздрогнул и отшатнулся, решительно покачав при этом головой.
- То есть как это понимать? - Испуг его был настолько естественным, что рассмешил Вильфрида. Сейчас генерал напоминал ему лоботряса, ненароком соблазнившего соседскую девчонку и теперь опасающегося, что родители еще чего доброго потребуют жениться на ней.
- Не волнуйтесь, господин генерал, все обойдется, - попытался он успокоить Власова. - Без скандала, без светской хроники. Просто она давно знает о ваших отношениях с Хейди.
- Странно, почему Хейди сама не заговорила со мной о знакомстве с матерью?
- Может, только потому, что ей еще предстоит познакомить вас со своей дочерью-подростком Фрауке, которая живет в доме бабушки.
- О дочери Хейди уже говорила со мной, и знакомство с ней еще только предстоит - это правда. Но что касается матери…
- Пока матери живы, многие из нас продолжают осознавать себя детьми и в более зрелом возрасте, нежели Хейди.
Слушая его, Власов кивал, но, как показалось Вильфриду, думал при этом о чем-то своем.
- И как же мне следует реагировать на это вторжение будущей тещи? - спросил он, как только капитан умолк.
- Поначалу мать очень противилась знакомству Хейди с вами. Но когда поняла, что у вас это всерьез… - Вильфрид выдержал паузу и выжидающе взглянул на Власова.
- Насколько это возможно, - передернул своими костлявыми плечами командарм.
- … так вот, - продолжил свою мысль Штрик-Штрикфельдт, - с тех пор она стала яростной поборницей вашего брака. Ее уже не сдерживает, не отталкивает то, что вы русский. А то, что вы - генерал, даже привлекает. Мать есть мать. В санатории слишком много мужчин, а она побаивается, как бы Хейди не пошла по рукам. Оснований у нее, конечно, пока никаких, - поспешно заверил он. - Но… обычные материнские страхи.
- Страхи - это понятно.
- Куда меньше дается пониманию нацеленность фрау Марты на русский трон. Она уже видит вас русским монархом, а свою дочь - императрицей. Хотя из России она уехала довольно давно, однако мечтает вернуться туда матерью правительницы.
Власов снял очки, старательно протер их тряпочкой, водрузил на переносицу, но, проделывая все это, не сводил с Вильфрида глаз.
- Никогда и ни с кем не говорите об этом, капитан, - жестко проговорил он, пытаясь скрыть свою встревоженность за суровыми нотками. - Никогда и ни с кем. Никакой русской монархии, никакого трона. Не время сейчас об этом, капитан, не время!
4
Предотвратить визит матери к русскому генералу Хейди все же удалось. Но при условии, что она сама серьезно поговорит со своим генералом Андрэ "о светском приличии" их отношений.
Хейди понравилось, что мать поставила это условие без традиционной в таких случаях сухости. Как оказалось, идеей "светского приличия" в отношениях дочери с мятежным русским генералом она загорелась куда более основательно, чем можно было предполагать. Хейди так и не заметила, когда именно произошел в ее сознании этот перелом. Ведь раньше она вообще не одобряла их знакомства. Узнав, что Хейди провела ночь в палате Власова, мать - высокомерная, преисполненная аристократического высоконравия саксонка - несказанно удивилась.
- Но это же против всяких правил! - в одинаковой степени холодно и чопорно возмутилась она. - Я-то была убеждена, что ты никогда не снисходишь до ночных походов в палаты больных.
- Не называй их "больными", - поморщилась Хейди. - Это ведь не больница, офицеров это всегда раздражает.
- Но ведь сейчас мы находимся не в кругу этих самых офицеров. Ночь в палате с русским генералом, да к тому же, оказывается, не с больным. И это о моей дочери! Бред какой-то!
- До ночи, проведенной с русским генералом, подобное поведение действительно было против моих правил. Мало того, я была убеждена в твердости своих принципов, - артистично потрясла поднятыми вверх руками Хейди, усевшись прямо на пол, словно низвергнутая с вершин любви наложница восточного сатрапа.
- Что же тогда произошло? - присела рядом с ней все еще молодящаяся Марта фон Биленберг.
Улыбка, которой Хейди ответила матери, была столь же загадочной, сколь и грустной.
- В этом русском "генерале Франко", - вспомнила Хейди, что мать является яростной приверженицей этого "неистового испанца" и "пиренейского гладиатора", как она его почти любовно называла, - есть нечто такое, что заставляет по-иному взглянуть на исповедуемые нами принципы, нравы и взгляды.
- Это относится только к политике? Или к постели тоже?
Матери было уже за пятьдесят, однако она все еще мужественно выстаивала под ударами лет и судьбы. Рослая, полнотелая, она символизировала собой непоколебимость немецкой женщины, о которой так часто стали распространяться теперь все газеты рейха.
"Во всяком случае, ей все еще удается удерживаться на той грани, - подумала Хейди, с тревожной гордостью осматривая вновь поднявшуюся мать, которая стояла теперь в своей излюбленной "полемической позе" - артистично опираясь локтем о край камина, - которая еще не заставляет меня каждодневно волноваться о состоянии ее здоровья и души".
- А нельзя ли предположить, что это чувство зарождалось у меня где-то между политикой и постелью? Тем более что здесь все так взаимосвязано.
- Предположить-то можно, - с материнской грустью согласилась фрау Марта. - Я знаю немало женщин, которые на удивление быстро сжились со своей вдовьей участью. Однако с самого начала было ясно, что тога скорбящей Марии Магдалины явно не для тебя. И вот оно - подтверждение!
Хейди поднялась с пола, воинственно осмотрела себя в зеркало и, приведя мать в полное изумление, принесла из кухни недопитую бутылку коньяка.
- Я не зря упомянула генерала Франко. Помнится, в свое время ты была не просто увлечена, а буквально восхищена этим генералом. И не только потому, что всего лишь лично знакома с ним.
По семейной легенде, в свое время Франко даже был увлечен Мартой и во время ее первой поездки в Испанию пытался всячески ухаживать за ней, однако подробности этих отношений в роду Биленбергов ни обсуждению, ни даже воспоминаниям не подлежали.
- Почему была? Я и сейчас восхищена им, - отважно подтвердила мать. - И если бы моя судьба сложилась несколько иначе, впрочем, об этом не стоит.
- О Власове ты тоже не раз говорила как о возможном "русском Франко", который способен вернуть свою многострадальную страну к монархии.
- Не отрицаю, говорила. Несколько поколений нашего рода прожило в России, нас до сих пор именуют здесь "русскими немцами", поэтому появление в Берлине Власова с его идеей Русского освободительного движения и освободительной армии не могло не затронуть меня.
- Вот видишь, ты всегда оставалась монархической русофилкой, так стоит ли удивляться, что твои душевные порыва передались теперь мне?
Хейди помнила, что основу своего состояния дед по матери заложил в России, и что теперь уже сама мать ее, Марта фон Биленберг, обладала крупными промышленными и банковскими капиталами, причем не только в рейхе, но и в Швейцарии и Испании.
- А что, может быть, и передались. В свое время я дважды принимала в своем доме генерала Деникина, была на вечере, устроенном одним из "русских немцев", на котором присутствовали генералы Краснов и Шкуро, а также несколько полковников, настоящих кавалергардов.
- Они хоть догадывались, что в твоей груди бурлит кровь несостоявшейся русской императрицы?
- Уверена, что в то время моя грудь привлекала их и по совершенно иным мотивам, - сдержанно огрызнулась Марта. - Однако своих монархических взглядов я не скрывала, несмотря на то, что большинство офицеров являлись белогвардейцами, приверженцами Временного правительства и республиканского строя.
Она уже все поняла: у Хейди появился кумир, свой Франко, Гитлер, Наполеон, или с кем там она на самом деле сравнивает его. Понимание этого сразу же изменило ход ее мыслей. Из противницы их знакомства она превратилась в союзницу дочери.