5
Лунное сияние просачивалось даже через плотные занавеси и заливало комнату голубоватым паводком мерцающей дымки. Хотелось войти в нее и брести, как по охваченному туманом утреннему лугу.
…Генералу Власову вспомнилось, как однажды, в лесу под Мясным Бором, они с поварихой Марией Воротовой наткнулись в тумане на немецкую разведку. После конфликта, возникшего в его бродившей по волховским лесам группе, одни офицеры демонстративно покинули командующего, заявив, что вместе, большой группой, им не пробиться; другие молча, незаметно исчезали в последующие дни. И вот уже неделю как они с поварихой бродили только вдвоем.
Немцев было много, в полном молчании они обтекали их то слева, то справа, причем некоторые тенями мертвецов проплывали в густом тумане, буквально в нескольких шагах от жиденького кустарника, в котором они с Марией даже не притаились, а попросту замерли от страха.
- Что это было? - почти без слов, беззвучно шевеля омертвевшими от страха губами, спросила Мария, как только последний немец протрещал веткой по окраине их островка.
- Можешь считать это сборищем привидений, - так же беззвучно прошептал Власов.
Они все еще сидели на корточках, и женщина заметила, что генерал по-прежнему держит пистолет где-то на уровне плеча, стволом к себе, как бы полуподнесенным к виску.
Чуть позже Мария даже с горечью упрекнула его: "Ну да, вы бы стрельнули в себя - и на небеса! А что было бы со мной? Обо мне вы, конечно, не подумали!"
- Но у меня в стволе один-единственный патрон, последний.
- А мне больше и не надо, - наивно блеснула Мария антрацитовой чернотой своих глаз. - Только верно стреляйте, генерал, чтобы не мучиться.
- Одним патроном двоих, что ли? - устало привалился Власов к сросшимся стволам сосны. - Не получится, в стремени, да на рыс-сях.
- Вы, главное, меня пристрелите, генерал, - покорно опустилась женщина рядом с ним. - Над вами, таким известным командующим, немчура измываться не станет. Во всяком случае, не так будет измываться, как надо мной. Мне вон от своих отбиваться трудно было, даже притом, что все знали: "Повариха эта - Генералова". А что в плену будет?
Но это было потом, а пока что…
- Почему они так и не заметили нас? - поражалась их везению Мария. - Такого ведь не должно было случиться. Вам, генерал, не кажется, что в эти минуты мы стали невидимыми для них? Что существует сила, которая все еще хранит нас, как хранила до сих пор?
Хотя они уже множество раз делили общую солдатско-полевую постель, Мария по-прежнему обращалась к Андрею на "вы". Впрочем, в постели она тоже относилась к нему с той же уставной уважительностью, с какой поварихе надлежит относиться к генералу, и ни разу, ни в чем - ни в слове, ни в настроении, ни в постельной покорности, - не решилась переступить ту грань, которая отделяла их в социально-армейской градации.
- Случай, - проворчал теперь Власов, пытаясь объяснить Марии причину их невероятного везения. - Может, потому нам так и везет на этом болоте, что все те силы, ангельские и сатанинские, которые только способны были отречься от нас, давно отреклись и забыли. Словом, вся жизнь - в стремени, да на рыс-сях.
Он попробовал опустить руку с пистолетом, но ощутил, что она не разгибается, словно одеревенела. И теперь, спустя многие месяцы после того случая, Власову нет-нет да и являются эти возрождающиеся в тумане голоса; эти чавкающие солдатскими сапогами по болотным кочкам тени; и они с Марией - совершенно невидимые, словно бы растворившиеся посреди леса, в гуще целого сонмища врагов. Эдакое видение из полубреда-полуреальности…
В лесу, осознав свое странное, озаренное чудом спасение, они с Марией набрели на какой-то хуторок о двух мазанках и трех сараях. Забаррикадировали дверь в одном из полуразрушенных домишек, занавесили подобранными на окраине русскими шинелями окна и, выставив на столе напротив окна найденный в овраге ручной пулемет с остатками ленты, безмятежно улеглись спать.
Голодные, обессиленные, разморенные развеявшей туман июльской жарой, они впервые за много дней разделись почти донага и, уверенные, что коль уж высшие силы спасли их утром, то ночью без своего покровительства не оставят, погрузились в объятия друг друга.
Несмотря на голод и лишения последних месяцев, тело Марии все еще сохраняло округлость форм и упругость мышц. Обмытое родниковой водой, оно источало лесной аромат, а дыхание оставалось ровным и чистым.
Жаль только, что рядом с этой женщиной он, ее командарм, ее повелитель, чувствовал себя хлипким и неухоженным. Истощенный, издерганный, он за всю ночь так и не смог овладеть этой женщиной, и до сих пор помнит, как после каждой неудачной попытки, Мария простительно успокаивала его: "Это война, милый. Это - всего лишь война!"
Но при этом не оставляла надежды возбудить его, прибегая к таким способам, что порой Андрея повергало в жар, и он поверженно отстранялся, стесняясь своей худобы, бессилия и фронтовой завшивленности. Как-никак они уже достаточно долго бродили по лесам, от одной полусожженной деревни к другой, от одной случайной группы окруженцев - к точно такой же, еще более мелкой и отчаявшейся.
И лишь под утро между ними наконец произошло то, что должно было произойти между мужчиной и женщиной, которые если и не любили друг друга, то по крайней мере давно свыклись с тем, что только друг для друга они и предназначены. Как она терзала тогда его тело! Как властвовала над ним! И тогда уже не он, а Мария оправдывалась: "Это война, милый, это - всего лишь проклятая война. Это она так истосковала нас обоих. И, чует мое сердце, ни одной ночи судьбой нам больше не отведено. Эта - последняя. Но все еще наша!.."
6
А ведь тогда, в победном для Власова сорок втором…
Сталин долго и сурово рассматривал фотографии девяти военачальников, отличившихся во время обороны Москвы, затем отложил газету, закурил трубку и только потом взглянул на сидевшего чуть в сторонке, у стола заседаний, Берию.
- Это правда, Лаврентий, что о Власове говорят сейчас в армии как о "спасителе Москвы"?
- Говорят, товарищ Сталин; у нас все еще слишком много говорят. И некоторых генералов наших "спаситель" этот очень раздражает, - устало и как-то безинтонационно ответил Берия.
Опыт общения со Сталиным приучил его как можно реже и невыразительнее раскрывать свое отношение к тому или иному событию. Поскольку даже он, прекрасно знавший Кобу, не всегда мог определить, что скрывается за его словами.
Вот и сейчас Сталин поднялся, неспешно прошелся по кабинету и остановился над расстеленной у приставного столика картой Московского оборонительного района, на которой были нанесены позиции немцев после того, как их оттеснили от стен города.
- О Власове газеты много писали еще до войны, - сказал Сталин, все еще не отрывая взгляда от карты.
- И уже тогда ему многие завидовали, - воспользовался Лаврентий сделанной Сталиным паузой. - У меня целая папка доносов на него, большинство из которых написана самими красными командирами.
- О нем писали как о лучшем генерале Красной Армии, - не обратил внимания на его слова Коба. - Разве правильно было бы, если бы генерал, который еще недавно оставался примером для многих старших командиров армии, во время войны никак не зарекомендовал бы себя? Считаю, что это было бы неправильно. Окопных героев-красноармейцев у нас много. Наши газеты, - цинично постучал вождь мундштуком по номеру "Красной звезды", которую только что просматривал, - рождают их каждый день. А где герои-генералы? Вспомни: Гражданская война породила целую плеяду полководцев - Буденного, Ворошилова, Фрунзе, Чапаева, несколько других, при одном упоминании имен которых враги вздрагивали. А кого, какого полководца, породила эта война? Мы с тобой, Лаврентий, знаем, что Москву спасала вся армия, то есть любой солдат, где бы он ни сражался; а еще мы знаем, что ее спасал весь народ. Но сам этот народ хочет знать имя полководца - спасителя столицы. То имя, которое сам же и назвал нам. Когда народ хочет видеть в своих массах прославленного героя, он его не ищет, он его… порождает.
- Это правильно, - согласился Берия, но таким тоном, словно не подтверждал слова вождя, а затравленно огрызался. Он прекрасно понимал, к чему ведет Сталин. Он мог бы назвать с десяток имен генералов, которые считали Власова любимчиком Верховного, подозревая, что вождь умышленно "сотворяет" из этого выскочки образцово-показательного комдива.
Сталин вернулся в свое кресло и с минуту молча курил, глядя в пространство перед собой.
- Власов будет здесь через час, - медленно, отчеканивая каждый слог, произнес он. - Отсюда бывший командарм 20-й армии выйдет в звании генерал-лейтенанта и в должности заместителя командующего Волховским фронтом. Тем самым, создавая который, мы рассчитывали оттянуть от Ленинграда значительную часть немецких войск. Может ли появление под Ленинградом "спасителя Москвы" остаться незамеченным Верховным командованием вермахта и самим Гитлером? Не может! - решительно повел он дымящейся трубкой. - Тем более что мы поручим ему еще и командование 2-й Ударной армией, которая пока что своего предназначения не оправдывает. А все газеты напишут о том, что перед отправкой на фронт я принимал генерала Власова у себя, наградил его и повысил. Что ты думаешь по этому поводу, Лаврентий?
Берию так и подмывало поинтересоваться: "По поводу чего - награды и повышения?", однако он понимал, что подобных шуточек Сталин не воспринимает. И, что самое страшное - не прощает. Поэтому член Государственного Комитета Обороны решил пуститься в штабную заумь:
- Само появление Власова в штабе Волховского фронта, - глубокомысленно произнес он, - уже заставит командование вермахта подбрасывать туда свежие подкрепления, которые фюрер, очевидно, вынужден будет снять с направления главного удара, то есть московского. А может, и ленинградского.
- Правильно, немцы решат, что основные наши усилия будут теперь направлены на волховский театр военных действий. Они подумают, что мы станем перебрасывать туда значительные подкрепления из-под Москвы, готовясь к мощным весенним наступательным операциям под Ленинградом. И мы не станем скрывать от разведки противника, что готовы усилить ударную армию Власова, ну, скажем, гвардейским корпусом, который на самом деле еще даже не сформирован.
- Это, конечно же, заставит немцев отвлекать свои свои силы от Ленинграда, - с какой-то внутренней душевной ленцой подыграл Берия вождю.
- Они попытаются как можно скорее разгромить фронтовые силы Мерецкова и Власова. На самом же деле укреплять Волховский фронт мы пока что не станем, и впредь будем гнать немцев подальше от Москвы. Само же появление там генерала Власова поднимет дух бойцов фронта.
"Какого дьявола?! Зачем он мне все это говорит?!" - нервно вопрошал про себя Берия, пытаясь уследить за стратегическим ходом мыслей Верховного главнокомандующего. Но, словно бы уловив его терзания, Сталин вдруг сказал:
- А чтобы появление на Волховском фронте Власова стало более заметным, вместе с ним в штаб Мерецкова поедешь ты, Лаврентий. А также Ворошилов и Маленков. Можешь взять еще кого-нибудь из товарищей. Заодно посмотрите, в каком состоянии находится наш недавно сформированный Волховский фронт, а также внимательно присмотритесь к работе Мерецкова.
Теперь все становилось на свои места. Появление в штабе фронта Власова с целой плеядой генералов будет воспринято и Мерецковым, и всем его командным составом как "черная метка", после "вручения" которой дни командующего фронтом сочтены. Правда, пока что не совсем ясно, каковой будет дальнейшая судьба Мерецкова, но то, что генералу сразу же захочется пустить себе пулю в лоб, - это понятно и психологически объяснимо.
- Если надо, поедем, Иосиф Виссарионович, - оживился старый чекист, чувствуя, как в нем пробуждается азарт охотника. Но именно эта оживленность почему-то заставила Верховного напрячься и пристально взглянуть на "палача народов", как однажды перед казнью назвал Лаврентия один из старых, каторгой и ссылками закаленных большевиков. - Я не о том, Иосиф Виссарионович, - покачал головой Берия, уловив ход его мыслей. - Просто, пусть враги видят, как мы ценим "спасителя Москвы".
Берия уже направился к двери, когда за спиной его раздался прокуренный хрипловатый голос Сталина:
- Какой же все-таки этот Гитлер дурак! С его военной техникой и моей армией мы с ним вскоре владели бы всем миром.
Услышав это, Берия встрепенулся так, словно получил пулю в спину.
7
Это была их прощальная прогулка. В штабе генерала Гелена решили, что опасность ареста Власова миновала, поэтому командарму следовало возвращаться в Берлин и заниматься своим Русским освободительным движением.
Еще несколько дней назад командующий РОА встретил бы это "изгнание из Эдема" с огромным облегчением человека, который и так потратил массу времени впустую. Но теперь он вдруг почувствовал то же самое, что обычно чувствовал всякий фронтовик, так и не успевший насладиться тыловыми прелестями краткосрочного отпуска. И формулировалось это чувство всей философской глубиной старой житейской мудрости: "А куда, собственно, торопиться?!"
- Вам не кажется, Андрэ, что между постелью и политикой мы должны изыскивать нечто третье? - Власов не знал о нравоучительных диспутах, происходивших в последние дни между Хейди и ее матерью, поэтому вопрос показался ему настолько же философским, насколько и некстати храбрым.
- На чем бы мы с вами, доктор Хейди фон Биленберг, ни остановились, так или иначе оно будет относиться то ли к постели, то ли к политике. Весь тот рай посреди войны, который мы с вами устроили себе, возможен только на таких условиях.
Солнце заползало в просвет между двумя мрачными вершинами, разгораясь в нем, словно костер колдуна - в пещере.
Они лежали на небольшой, окруженной орешником поляне, и страсть, зарождавшаяся в их объятиях, разгоралась вместе с пламенем вещего колдовского светила. Жара наконец-то спала, затихли голоса бродивших неподалеку мальчишек, и горная расщелина, в которой нашли приют эти двое, постепенно наполнялась блаженственной тишиной и столь же блаженственной прохладой.
Санаторное бытие все ощутимее томило Власова, и он вырывался из стен "Горной долины", будто из-за колючей проволоки концлагеря, чтобы здесь, на склонах невысокой гряды, развеивать ностальгию и приглушать все еще напоминавший о себе комплекс невольника.
- Это действительно рай, - Хейди шаловливо оттолкнула Андрея, улеглась на спину и потянулась, призывно приподнимая едва прикрытую тонкой розоватой кофточкой грудь. - Но почему "посреди войны"? Почему определять следует именно так? Почему не посреди мира? Посреди всего мира, воюющего и невоюющего; посреди всего сущего… Который мы должны изменить. И начать с того, что изменить представление о вашей России, о Германии, о самой Европе. Но, прежде всего - нашей с вами России, мой генерал генералов.
- И все это должны сделать мы с вами, Хейди?
- А почему бы не попытаться? Этого же стремились достичь генерал Франко и этот ваш генерал, как там его?.. - она сморщила лоб и умоляюще посмотрела на Власова. Но тот понятия не имел, о ком Хейди завела речь. - Неужели вы не в состоянии вспомнить?
- Генерал Краснов?
- О нет, Краснофф - это мелковато, - по-русски произнесла она, брезгливо как-то сморщив свой носик. - Я имела в виду генерал Денникофф.
- Деникин, что ли? - иронично осклабился командарм. - Господи, только не сравнивай меня с этим твоим "Денникоффым".
- Почему? Завидуете ему? Или он вам? - совершенно серьезно поинтересовалась Хейди.
- Какая к черту зависть?!
С именем Деникина у него, бывшего красного командира, ассоциировалась вся Гражданская война. Очевидно, поэтому Власов так трудно шел на контакты с бывшими белогвардейцами, так осмысленно не доверял им и так бессмысленно всех их подозревал в стремлении сорвать формирование полноценной освободительной армии. Но как он мог объяснить это Хейди, да и нужно ли было вводить ее в мир своих симпатий, страхов и подозрений?
- Понятно, в вашем представлении этот Денникофф слишком незначителен.
- Слишком, - подтвердил Андрей.
- Если вы, господин командующий, считаете кого-то из великих "слишком незначительным", говорите об этом прямо. Я пойму. - Власов недоверчиво взглянул на Хейди, пытаясь уловить в ее голосе и выражении лица какие-то следы издевки, но так и не обнаружил их. - Ясно, что вам это нужно для самоутверждения, генерал.
Рука Власова, доселе блуждавшая по ноге женщины, наткнулась на одну из величайших человеческих тайн и замерла. Укладывая Хейди рядом с собой на плащ, генерал готов был наброситься на нее, однако слова, которыми женщина "охлаждала" его, способны были, как оказалось, открыть в этой немке нечто более сокровенное, нежели он мог добиться своим мужским натиском и минутной страстью. В рейхе у него появилась не просто смазливая женщина, но и влиятельная мудрая единомышленница - вот что было самым важным.
- Не отрицаю, мне еще нужно самоутвердиться, - приостановил он свои ласки, отдавая предпочтение не столько физическому, сколько духовному единению. - Но, самоутверждаясь, я забочусь не о том, как бы низвергнуть былых полководцев-кумиров, а о том, как заполучить солдат и офицеров, в том числе и бывших белых, для собственной армии.
- Вы абсолютно правы, генерал Андрэ: чтобы заявить о себе как о военачальнике, вовсе не обязательно унижать великих предшественников. Вряд ли кто-либо способен будет понять вас так, как понимаю я, Андрэ.
8
Вернувшись к себе в кабинет под впечатлением "выстреленных" ему в спину слов Сталина, член Госкомитета Обороны Берия тут же достал из личного сейфа одну из секретных папок собственного досье. На ней характерной восточной вязью было начертано три слова: "Коминтерн. Рейх. Гитлер". Он так давно не заглядывал в эту папку, что поневоле задался вопросом: "А при чем здесь Коминтерн?!" Ах, да… Ну, понятно…