- Как же! Ее муж. Рыцарь и человек редких достоинств. Именно о таких говорили, что они - украшение рыцарства. И надо же случиться, что у паладина, бывавшего в Святой Земле, жена восстала нежитью…говорят, он так и не смог заставить себя поверить в этот кошмар. Быть может потому, что тогда ему пришлось бы ее убить своими руками. Бог ему судья…но если он сознательно не верил, сударь, значит, нарушил свою клятву возлюбленной.
- …и душа его не будет знать покоя, пока не найдет успокоение ее душа?..
- Не знаю. Если так, то, возможно, дело тут даже не в вере и не в слове как таковом. А просто в его любви к ней…слишком безрассудной. Не знаю…
Фоулн отвернулся.
Тишина звенела тонкой песней крови в ушах.
Туристы бродили по коридору, и казались ему не более реальными, чем призраки.
Или призраки были реальнее живых людей?..
Господи, Боже мой милосердный, неужели и правда на мне проклятие клятвопреступления? И я должен убить ту, кого люблю больше жизни, убить своими руками?.. Дай, Боже, мне ошибаться…
- Ему надо было просить силы помочь ей…
- А кто это на портрете напротив? - указал Лайнелл на противоположную стену, чтобы перевести разговор.
Старичок посмотрел на изображение стройного молодого человека. Густые волны светлых волос плавно скользили по плечам в черном бархате, по кружевам тонкого воротника - похожего на изморозь, так ажурен и тонок был рисунок плетения. Взгляд серых глаз задумчив и как-то отстранен… Книга в руках, указательный палец заложил страницы в твердом черном переплете… Юноша явно был не из тех людей, что приковывают внимание, напротив: взгляд скользит мимо, словно их окутывает туман. Хотя, раз заметив, забыть эту меланхоличную, какую-то ивовую красоту невозможно. Лайнелл уже готовился признать неизвестного расслабленным философом, когда обратил внимание на характерно-твердую линию губ, на скрытую сталь взгляда.
Нет, молодой человек при жизни принадлежал к самому опасному типу людей: тех, кто производит обманчивое впечатление. Тех, кого недооценивают.
Тех, кто сознательно этим пользуется.
Ночной хищник.
Красавец…
Каким ослепительным он мог бы быть, если бы позволил себе такую роскошь!
- Вы не ответили…
- Я мало что могу сказать о нем, - нехотя ответил ученый. - Это старший брат Елизаветы, баронет Карл Попрушнек. О нем встречается упоминание лишь однажды: именно он сделал сестру вампиром. Да еще сама баронесса несколько раз упоминает о нем в своем дневнике. Судя по молчанию, которое его окутывает, он - один из сильнейших вампиров, несмотря на свой юный для нежити возраст. Быть может, один из Мастеров. Не знаю…
- Мастера - это дворянство немертвых?
- Судя по всему. Но это если допускать, что среди них есть Мастера… Все легенды говорят по-разному.
- Это единственный его портрет?
- Да. Картину писали при жизни баронета. В отличие от сестры он мог и хотел окружать себя неизвестностью. Где он сейчас, я не могу вам сказать.
- При жизни он был негодяем?..
- У меня нет таких сведений… - улыбнулся смотритель. - Он очень любил свою сестру, вот и все, что я о нем знаю. Имел склонность к наукам и чтению… Отец даже отправил его в Англию, в университет…
- К заморачиванию голов он имел склонность! - сквозь зубы процедил Лайнелл. - К власти и независимости. Возможно, к путешествиям…
- Откуда такая неприязнь, сударь?.. Карл, видите ли, совсем не так жесток и безрассуден, как Хозяйка. Вы цитируете мне слова Констана, которые баронесса записала в своем дневнике более шестисот лет назад… Но между Констаном и Карлом с первого взгляда вспыхнула ненависть. Не могу понять: Карл, думается, при жизни был таким безобидным. Даже странно: Мастер вампиров! Откуда взялся такой потенциал в серой мышке?..
- А вам не знакомо выражение "серый кардинал"?..
- Полноте, мальчик был далек от интриг. Да и зачем?.. В конце концов, он был законным наследником поместья. Все отошло зятю лишь после того, как вскрылась истинная сущность баронета.
- Расскажите подробней эту историю!
- Извольте. Договоритесь с вашим гидом, что вернетесь с другим автобусом, и я проведу вас в хранилища.
* * *
"Давным-давно, тому уж много веков, был бароном этих благословенных земель один старый вдовец: далекий от политики добрый человек и щедрый хозяин. И было у него двое детей, мальчик и девочка, Карло и Лизетт, которые души друг в друге не чаяли, всегда вместе играли и шалили, учились и путешествовали. Если один брал книгу, то другой просил читать вслух; если один седлал коня и покидал замок, другой присоединялся… Во всем между ними было равенство, никогда не наскучивало им общество друг друга, и старый барон не мог нарадоваться на своих детей, пока оба не вошли они в возраст отрочества.
Тревожило отца, что сын совсем не обращает внимания на завидных невест, знатных наследниц, и никакие балы, турниры и званые приемы не могут отвлечь баронета от его забав: чтения, охоты и болтовни с сестрой.
Впрочем, и сама Лиза даже не глядела на благородных юношей, с которыми вынуждена была танцевать и комплименты которых выслушивать. Вежливая улыбка - самая большая милость из всех, каких могли добиться соискатели ее руки и сердца.
Только друг другу дарили молодые люди свое внимание, только танцуя друг с другом, нежно сплетали они пальцы, только тогда глаза их начинали сиять…
И старый барон твердо решил положить конец такой чрезмерной братско-сестринской любви.
И отправил сына в Англию, тем более, что юноша всегда имел склонность к наукам и путешествиям.
В великой печали расстались брат и сестра, зная, что не скоро доведется им свидеться, но оба в глубине души благодарили отца за эту вынужденную суровость, избавившую их обоих от борьбы с искушением, уступка которому означала смертный грех для их душ и бесчестье для рода. И оба они понимали то, о чем никогда не говорили вслух, и о чем боялись когда-нибудь заговорить: давно уже любовь их не спокойная братская привязанность, но всепоглощающее притяжение между мужчиной и женщиной - а молодая кровь бурлива, и юность безрассудна…
Ни один из них не роптал на отца.
Оба твердо намеревались помочь разлуке, времени и расстоянию потушить огонь этой греховной страсти.
Тем печальней и тем холодней было их расставанье…
Минуло два года.
Юная баронесса расцветала день ото дня, и все чаще слышал старый отец просьбы получить руку его дочери от знатнейших и благороднейших дворян Венгрии, Трансильвании, Валахии и Румынии - поскольку слава о красоте Елизаветы Попрушнек достигла самых отдаленных уголков в тех краях, долетала она и до немецких земель… У старого барона закружилась голова, и, видно, сам дьявол стал нашептывать ему мечты выдать свою наследницу за отпрыска королевского рода - и всем рыцарям и дворянам указывал он, ослепленный гордыней, на дверь…
Юная баронесса не роптала, но тем труднее становилось ей не вспоминать брата: некому было заменить его в ее сердце, и тоска закралась в ее душу.
Между тем внезапный сильный недуг обрушился на барона, и очень скоро подточил его силы настолько, что владелец замка уже не мог надолго покидать своей комнаты. Врачи спасли его жизнь, но уже никогда не сопровождать ему было свою дочь на праздники, турниры и прочие увеселения, подобающие девушке ее положения.
И барон оказал неслыханное доверие своей наследнице, позволяя одной ездить, куда пожелает ее душа, зная ее здравомыслие и сдержанность.
На одном из турниров и встретила она прекрасного рыцаря, вернувшегося из Святой Земли, чей образ вытеснил из ее души греховные мечты о родном брате - девушка полюбила паладина всем своим пылким сердцем, а он полюбил ее.
Но старый барон и слышать не хотел пусть о прославленном, но бедном воине, и решительно указал ему на порог. И Елизавета впервые решилась пойти против отцовской воли: в тайне, греховно, осуществилась связь молодых людей, после чего оба явились пред отцом девушки, умоляя о прощении, и рыцарь вновь попросил руки соблазненной им баронской дочери.
И старый барон уже не мог отказать ему, ибо означало это бесчестье для рода, а для его дочери - прямую дорогу в монастырь…
Но барон согласился с одним условием: лишь в том случае возьмет баронесса родовое имя своего супруга, если баронет, ее брат, не оставит наследников, дабы не пресекся род Попрушнек…до тех пор же и она сама, и дети их должны были носить имя деда, а не отца.
А от баронета меж тем и в самом деле не было никаких известий, и мучительные думы волновали его близких…
Сыграли свадьбу, пышную, как и подобает, когда идет под венец наследница знатного рода, и в замке появился новый хозяин, старый же барон мог отложить все дела и наслаждаться отдыхом и заботой, великой чуткостью и благодарностью, которыми окружили его дочь и зять. И сердце барона оттаяло, и в душе простил он Елизавете и ее супругу их первое и единственное ослушание…
Бог благословил их дом двумя детьми, вновь мальчик и девочка бегали по древним коридорам и лестницам замка, радуя сердца родителей и деда, и никогда не запирались ворота замка для гостей, и часто веселые празднества и балы наполняли шумом и музыкой комнаты. И говорили все вокруг, что нет во всей Венгрии более счастливой семьи… Нет более радушных и приветливых хозяев… И нет более прекрасной и верной супруги, чем баронесса Елизавета Попрушнек. Нет более великого и благородного рыцаря и воина, чем ее муж, барон Констан Попрушнек.
О брате хозяйки вот уже тринадцать лет никто ничего не слышал и не мог сказать, и вся семья уже считала его умершим, хотя никто ни разу не осмеливался произнести это вслух.
И Констан не смел упоминать о Карле при своей супруге, чтобы не видеть слез в ее прекрасных глазах… Эта рана на сердце так и не смогла закрыться.
На тринадцатый же год его отсутствия и на одиннадцатый год свадьбы Елизаветы и Констана случилось то, чего давно уже никто не ждал в замке Попрушнек: вернулся Карл.
Как кинулись друг другу в объятья брат и сестра, как не могли разжать рук, как Карл целовал, взяв в ладони, лицо баронессы! С каким пылом отвечала ему Лиза, только и в силах шептать его имя, будто безумие овладело ею: "Карло, Карло, Карло…" - и лишилась сознания прямо на его руках: от слишком большого счастья.
И над телом ее столкнулись взгляды двух мужчин, двух соперников: Карла и Констана, и никакого значения не имело то, как эти двое оправдывали свою взаимную ненависть. Истинная причина, понимание которой оба молодых человека гнали от себя, была в ревности.
Много раз обвинял рыцарь своего шурина в чудовищной черствости: так долго будучи на чужбине, не подать о себе даже весточки страдающим близким. О какой любви к "дорогой сестре" может идти речь, если Карл допускал ее слезы, если разбивал ее сердце?..
Много раз кидал и Карл в лицо зятю обвинения, что тот грязно и подло прокрался в их семью, низким обманом завлек неопытную девушку в свои сети ради имени их славного рода и баронского состояния. И о какой любви к "милой Лизетт" может идти речь, когда налицо явный расчет?..
"Вы не можете так говорить, не зная наших обстоятельств!" - возражал Констан.
"Равно как и вы не можете обвинять меня, не зная моих!" - парировал Карл…
Эти споры двух самых дорогих ей мужчин разбивали сердце Лизы. Она любила обоих, брата и мужа, любила по-разному, но одинаково страстно. В конце концов, оба, не желая ранить ее, оставили свои споры, но взаимная неприязнь, загнанная вглубь душ, клокотала еще неистовей, лишенная выхода.
Семья стала походить на адский котел, готовый при малейшем сотрясении извергнуть на неосторожного свое смертоносное варево.
Никто не удивлялся, что у баронета поэтому пропал аппетит, и за семейным столом он больше говорил, чем ел. Некоторые слуги утверждали, что он и не ел вовсе, а так - ковырял еду, из вежливости делая вид, что кушает. Разве что пил вино…но после, когда уже случились все ужасающие события, стали думать, что не столь уж сложно было, при известной ловкости и проворстве, выплескивать вино в камин - ведь тот находился не слишком далеко от места баронета…
В округе началась странная эпидемия несчастных случаев…
…то лошадь крестьянина понесла, и беднягу нашли в овраге со сломанной шеей, то пьяница забрел в болото, завяз в трясине и - утонуть не утонул, но замерз от подводных ключей…
…то дочка мельника оступилась на лестнице…
…то охотника задрала рысь…
"Это дьявол проезжал по нашим местам, не иначе!" - шептались суеверные крестьяне, но найти в каждом конкретном случае что-то дьявольское не могли. Все было объяснимым и ясным. И лишь в целом начинало напоминать какой-то чудовищно-красивый в своей точности и завершенности узор, сплетенный кем-то умным и безжалостным…
И рады бы все списать на баронета, так ведь молодого хозяина и при свете дня видели, и в часовню он, вроде бы, ходил…
Вроде бы…
Так началась история о Хоз…"
Лайнелл поднял голову от ободранного пергаментного листа и недоуменно поглядел на сидящего напротив архивариуса.
Они находились в замковой библиотеке, и в этот поздний час в замке уже не было никого, кроме них: ученый вел какие-то исследования, а потому поселился прямо в замковой пристройке, заодно прирабатывая и сторожем.
- А где же продолжение легенды?.. - спросил учитель.
- Продолжение не сохранилось, - вздохнул его собеседник. - Но, однако, есть дневники Елизаветы, еще кое-какие документы…
- А когда был записан этот текст?
- Предположительно, эту запись делали несколько хронистов, внося изменения и дополнения, но в целом ее относят к XVI веку.
- Она довольно сказочна для того, чтобы ей верить…
- Согласен. Но есть дневниковые записи, и они-то отнюдь не сказочны, молодой человек! Отнюдь!
- Покажите мне их.
- Извольте, - пожал плечами ученый.
- Этот Карл…он еще омерзительней, чем я предполагал! Трусливый лицемер! Настоящий вампир!..
- Разве трусливо было с его стороны приехать сюда? Привязанность к сестре заставляла его рисковать, и он пошел на этот риск. А убийства…вампиры не могут иначе, у них просто нет выбора. По крайней мере, есть свидетельства, что он пытался материально поддерживать семьи, если страдал по его вине единственный кормилец. То же, что Карл маскировал убийства, просто свидетельствует об элементарном здравомыслии…
- …и недюжинном таланте! Так умело морочить всем головы! Он хуже чем просто негодяй, он…он…
- Он нежить, - ласково усмехнувшись, мягко подсказал старичок. - Так не судите же о нем по-человечески…не судите его вовсе, сударь.
- А что вы предлагаете?
- Когда речь идет о нежити, человек может лишь об одном позволить себе задуматься: убить или убежать. Ни о каких разговорах, ни о каких эмоциях не может быть и речи: тогда нежить решит все за тебя, и либо самого убьет, либо тоже превратит в нежить. Все просто, сударь. На самом деле просто и печально. Вампиры - это не инопланетная цивилизация, чтобы налаживать с ними контакты… - он слегка усмехнулся.
- Вы не верите, что может быть обычная дружба между вампиром и человеком?.. - погрустнел Фоулн.
- Не знаю, поверьте мне. Я сказал вам правило. Есть ли из него исключения, не мне решать. Да и не стоит ходить по этой половичке поиска исключений: целее будете…
- Где же дневник? - вернулся к теме Лайнелл.
- Минуту.
Старичок-ученый, покряхтывая и поминая свой радикулит, поднялся с глубокого черного кресла и направился к древним запыленным стеллажам, на которых тут и там посверкивали отнюдь не древние таблички с буквами и цифрами.
…Тетрадь была толстой, в черном кожаном переплете, с пожелтевших ломких страниц сыпалась пыль, чернила практически выцвели, и сам вид этого документа свидетельствовал о его древности.
Листочки, которых касались руки этой женщины…
Боже мой, боже…
Их касались и руки Констана, и Влада, и скольких еще людей и…
И вампиров?..
А теперь и его.
Раскрыв тетрадь, Лайнелл на мгновение замер, увидев почерк.
Рука Элизабет.
Словно милая девочка Элли Попрушкайне сидела здесь и выводила под диктовку чудаковатого старичка всю таинственную историю: вот шутка-то!
Если бы не древность тетради, если бы не свербящий ноздри запах пыли!..
Если бы не древний венгерский, на котором была написана тетрадка!
Вряд ли Элли могла его знать…
Или…могла?
И знала?..
…и говорила на нем…шестьсот лет назад…
Лайнелл закусил губы.
- Что с вами?.. - встревоженно спросил архивариус. - Вы так побледнели…
- Ничего. Просто…почерк. Почерк похож на почерк той девочки, я говорил вам.
Брови ученого недоуменно взлетели к самым седым волосам.
- Надо же, как оно бывает… Чудно… Как я вижу, вы не понимаете языка?
- Само собой! - хмыкнул Фоулн.
- Я переведу. Начнем с логического продолжения…
Глава VIII
"16 июля.
Боже, как я устала от их взаимной неприязни. Будет ли этому конец?..