Отправляясь домой, Елена – по совету Карцевой – купила бутылку вина и коробку любимых конфет. И изумленно поняла, что первый раз в жизни сделала это для себя. Не для гостей, не для семьи, а жестко для себя. Она шла к дому и напряженно думала, что такое, кроме переезда Караванова, свербит у нее внутри. И, наконец, поняла, что это интернетный диалог с молодым Бэтменом. Почему-то цепляло то, что он не может себе признаться в том, что нравящаяся ему женщина занимает большую территорию, чем он готов ей предложить… Точно, как Никита. Почему эти мальчики так трусливы и небрежны по отношению к собственной душе? Почему они не слушают себя, не анализируют, а пытаются отмахнуться, как только душа начинает жить неудобной для них жизнью? Почему душа у них на задворках, после карьеры, семьи, привычек? Почему они кормят ее остатками? Кто им так строго-настрого велел пугаться собственных чувств?
Квартира выглядела как разоренное гнездо. Караванов практически ничего не забрал; но опустевшие полки с книгами, кухня без кофеварки, место для тумбочки на колесах с его бумагами, стена без его большой фотографии били по глазам.
Елена заглянула в шкаф для одежды. В отделении Караванова одиноко серел его свадебный костюм. Это был такой детский демарш, что Елена захохотала. Захохотала, потом заплакала… Посмотрела на себя в зеркало, поняла, что это уже не лезет ни в какие ворота, и набрала телефон Муркина:
– Привет! Мне нужна душевная терапия.
– Привет. Но я – хирург. Могу только отрезать что-нибудь или пришить, – обрадованно ответил он.
– Хорошо, согласна на хирургию… Мне сейчас все равно.
– Ты где? Я только из больницы вышел, диктуй адрес, заеду…
Сев в его машину, Елена поняла, что он снова пьян, но уже махнула на это рукой.
– Ну, что у нас случилось? – покровительственно спросил Муркин.
– Муж уехал. В смысле бывший… Вывез вещи. Зачем-то оставил свадебный костюм…
– А чтобы жизнь малиной не казалась! – усмехнулся Муркин. – Значит, сегодня у меня есть редкая возможность наблюдать танк в состоянии растерянности.
– Размечтался! – фыркнула Елена.
– А мужик у тебя небось был суперменистый?
– Да где там! Чистый Винни Пух, недавно шли ночью по Арбату – я, он и дочка – началась драка с лицом кавказской национальности. Так он ему в морду не дал. Не потому что слабый, а потому что не умеет…
– Да ведь небось на тебе не тренировался… Откуда ж навыки? – съехидничал Муркин.
– А ты именно таким способом повышал боевую и патриотическую подготовку? – отреагировала Елена.
– Не, я боксом когда-то занимался. Да и работа у меня физическая… Лен, давай напьемся!
– Так ты уже!
– Я? Как стекло! Ты меня пьяным не видела.
– В прошлый раз видела, за пистолет хватался, или это не считается? Или пьяный – это когда всю обойму в окружающих разряжаешь?
– Спички детям не игрушка! Я ее даже на охоте всю не разряжаю.
– А ты с пистолетом на охоту ходишь? – удивилась Елена.
– На охоту за людями. Ну, в "Маму Зою"?
– Нет, к тебе.
– Скучная ты какая, не общественная… Тогда в магазин заедем, а то мне тебя нечем кормить.
– Это можно. В ресторан пойду только со стопроцентно трезвым.
– Нудная, как моя жена…
Подъехали к магазину, было уже темно, и длинная глубокая лужа мешала запарковаться. Муркин поставил машину так, чтобы максимально мало зависеть от лужи, и пошел по дорожке. Дорожка до магазина была не короткая, в середине стояла толпа парней и девиц лет под двадцать. Проходя через них, Муркин как-то задержался, потом исчез за дверью.
Елена думала о том, что этот свадебный костюм они покупали Караванову в спешке. Еще не все было ясно с Филиппом. Была опасность, что он заявится на свадьбу, чтобы дать Караванову по физиономии. Елена только приехала из напряженной командировки в Сургут и свой свадебный наряд покупала на еще более скорую руку. Кто ж на третью свадьбу суетится? Впрочем, и первые две организовывались кое-как. Не потому, что были незначимыми событиями, а просто времени не хватало: работа, ребенок, общение.
Караванов не любил этот костюм, и больше ни разу его не надел, что, в конце концов, было его личным делом. Но вот оставлять его, забрав все остальное, было, безусловно, хамством… Из его каравановского стиля. Мне, мол, неприятно брать эту значимую для нас вещь, так ты сама реши, что с ней делать. Сама соверши поступок по ее ликвидации, хотя она и моя. Теперь надо было думать: подарить, продать, выбросить. И то, и другое, и третье было одинаково некомфортно. Ровно так же, как и четвертое: вечная жизнь костюма в Еленином шкафу.
Конечно, разбирая антресоли, она иногда натыкалась на футболку Толика или ремень Филиппа, но это были реально, а не демонстрационно забытые вещи. Выносила их к мусоропроводу и вскоре видела на алкаше с первого этажа. Вид алкаша в свадебном костюме Караванова, футболке Толика и ремне Филиппа показался ей перебором.
Однако прошло десять, пятнадцать, потом двадцать минут: Муркина не было. Набрала его мобильный и услышала звонок рядом с собой – он оставил телефон в машине. Видимо, попал в очередь.
В стекло постучали. Елена обернулась: у машины стоял молодой человек, она опустила стекло.
– Извините, это вы ждете такого черноволосого мужчину?
– Я, а что? – удивилась Елена. – У него какие-то проблемы?
– Да нет, ничего. Он просто не поладил с одним нашим товарищем.
– В каком смысле не поладил?
– Ну, зацепил его, ударил сильно. Нехорошо, в общем, получилось.
– И что вы теперь планируете? – Елена все еще не въезжала в ситуацию.
– Ну, выйдет, побазарим.
Только тут она поняла, что парень из той самой толпы перед магазином, что сейчас будет драка и надо что-то предпринимать.
– Между прочим, у этого мужчины сын старше тебя, – начала Елена, пытаясь понять серьезность ситуации.
– А зачем он нашего товарища в лицо ударил? Мы ж ничего, просто поговорим с ним… – Парень был почти трезвый и производил нормальное впечатление.
– Ясно. Тогда я позвоню в милицию, чтоб и они с вами поговорили, – жестко ответила Елена и начала набирать на мобильном 02.
– Не надо милицию, мы ж ничего… – пожал плечами парень.
В это время из дверей магазина появился Муркин с бутылкой и огромным пакетом. Он как-то бочком по грязному газону обошел толпу, которая его не заметила, и приблизился. Елена открыла его дверцу, чтобы он мог сигануть в машину и рвануть с места, но не тут-то было. Узрев парня, вежливо беседующего с Еленой, Муркин зачем-то двинулся к нему и отшвырнул его в лужу с поучительным:
– Ты что здесь, подонок, делаешь?
Ничего дебильней сделать было нельзя: парень от неожиданности рухнул навзничь, а толпа, сорвавшись с места, окружила Муркина и начала метелить его в той же самой луже. Елена выскочила из машины, попыталась вмешаться, но это было бесполезно. Парней было человек пятнадцать, большая часть из них находилась на той же дозе алкоголя, что и Муркин, остальные собирались добраться до нее в кратчайшие сроки. Девчонки пытались оттащить их от сопротивляющегося из лужи Муркина, чем невероятно распаляли.
Елена попробовала набирать телефон милиции, но нигде вблизи не было написано название улицы. Да и пока милиция приедет, Муркина благополучно убьют, потому что человек не может вынести, когда пятнадцать молодцов от души избивают его ногами.
Она кинулась к дерущимся, попыталась агитировать их по одному, регулярно отлетая от общепотасовочной волны. Каждый, вытащенный на диалог, вяло соглашался с тем, что нельзя такой шоблой избивать одного пожилого; но как только выскальзывал из Елениных рук, мгновенно присоединялся к процессу. Это был ужас, в котором Елена беспомощно металась, так и не придумав план спасения Муркина. Казалось, что это длится час. Парни уже насытились процессом, но, когда пытались завершить его, Муркин оживал, выпрыгивал из лужи и делал стоящему ближе что-то экстремальное, после чего тот дико орал, а остальные возвращались к прежнему темпу избиения. "Он мне, сука, палец сломал! У меня рука теперь не двигается! Смотри, что он мне с ногой сделал!" – орали попавшиеся ему под руку. А Муркин уже корчился в воде, почему-то без пиджака и пакета, плавающих рядом.
На счастье, в начале полутемной улицы появилась милицейская машина, и с криком "Менты!" толпа бросилась врассыпную. Елена подбежала к Муркину, он встал, разминая руки и ноги:
– Ублюдки, мразь! Я их всех сделаю! Всех найду, всех закажу, бабок не пожалею!
– Ты цел? – дрожащим голосом спросила Елена, изумленно видя, что на лице у него ни одного синяка.
– Ну, я лицо закрывал, мне завтра оперировать. – Он поднял из лужи кожаный пиджак, отряхнул его и начал надевать. – Еле пиджак успел снять! Суки, карманы срезали, кошелек вытащили!
– Ничего не срезали! Просто ты его наизнанку надеваешь, пойдем быстрей в машину! – Ей было страшно, что они вернутся, потому что милицейская машина даже не притормозила.
– Клянусь тебе, всех убью! – Он достал из лужи пакет, заглянул в него, бросил обратно. – Здесь жратвы на три тыщи рублей. Плюс непоследний коньяк. Столько стоит моя операция, если на лапу не брать! Понимаешь? Я их запомнил, мне их менты по одному приведут, а я буду каждому по очереди выбивать зубы. Так, чтобы ни один челюстно-лицевик не мог потом собрать. Ты мне веришь?
– Муркин, зачем ты к ним полез? – устало спросила Елена.
– Я полез? Я хотел пройти, а один встал у меня на дороге, мол, чё ты тут ходишь… пьяный в сиську.
– Ты очень трезвый! – напомнила Елена.
– Я и пьяный все соображаю. Ну я ему… быстро нос сломал, и пошел. Они за мной в магазин ломанулись. А там их уже знают, они ж местные, видно, их охранник шуганул. – Он открыл бардачок, достал пластмассовую коробку, полную влажных салфеток, которую держат в автомобиле, чтоб якобы вытирать руки после смены колеса, а на самом деле используют в гигиенических акциях перед автомобильным сексом. – Ну, я говорю, меня там в машине ждут.
– Вот почему мальчик ко мне подошел… – разочарованно вырвалось у Елены. Муркин, видимо, дал понять, что в машине его ждут четыре мастера спорта по карате.
– Выхожу, а он рядом с тобой стоит! – Он, все еще трясясь после боя, вытер лицо салфетками и завел мотор.
– И зачем надо было швырять его в лужу?
– Затем, чтоб не стоял!
– Муркин! Неужели ты не понимаешь, что это дети? Что ты не смог договориться с толпой детей! Это дети, младше твоего сына! – воскликнула Елена.
– Дети? Это прожженные уголовники! Дети? Ты видела, как эти дети башмаками сорок пятого размера двигали меня по харе? Может быть, ты вообще на их стороне, мамочка? – заорал он.
– Я считаю, что если пьяный человек дважды спровоцировал драку и получил ее, то ему стоит задуматься!
– Одному я нос сломал, другому предплечье! Этому рыжему бедро рванул, ходить неделю не сможет! А то и больше. Я ведь зря кулаками не машу, я работаю точечно!
– Чтоб коллегам загрузка была?
– Чтоб не думали, сучата, что они хозяева!
– Ну успокойся. – Она гладила его по плечу. – Поехали быстрей.
– А жратва? Нет, ну ты подумай, столько жратвы накупил, бутылку… Поехали в другой магазин.
– Муркин, я тебя умоляю, не надо никакой жратвы! Ты в другом магазине опять что-нибудь устроишь! – взмолилась Елена, но он уже сворачивал к какому-то маленькому лабазику. – Давай я пойду с тобой!
– Сиди, женщина, – презрительно сказал Муркин, хотя руки у него все еще дрожали. – Видел, как ты бегала, суетилась, кудахтала! Молодец, в беде не бросила!
– Да что я могла сделать? Я даже сообразить не успела. С тобой надо передвигаться по городу с газовым пистолетом в кармане.
– Зачем с газовым? Я теперь со Стечкиным буду ездить! Всю эту мразь постреляю. – Он вышел и гордо двинулся к магазинчику, словно был рад, что затеялась такая эффектная драка и он в ней так хорошо себя показал.
Елена, затаив дыхание, наблюдала, как он расхаживает там за стеклом в мокрых брюках и совершенно мокром пиджаке с осанкой, вдруг ставшей невероятно величественной. И поняла, что ее тоже каким-то образом совершенно намочили в этой луже. Что, пока она бегала среди дерущихся, плащ и юбка вымокли почти до колен, короткие полусапожки наполнились водой, а ноги стали ледяными. И стоило быстрей подумать о горячей ванне и порции водки для сугреву, вместо того чтобы разглядывать, как Муркин неторопливо гарцует вдоль прилавка, что-то подробно обсуждая с продавцами.
Сразу стало холодно, грустно, одиноко. Захотелось убежать от этого идиота, спровоцировавшего драку тогда, когда ей особенно нужны были тепло, комфорт и защищенность. Но бежать было некуда – квартира была пуста…
Сосредоточенный Муркин подошел к машине с пакетом поменьше прежнего, сел гоголем, рванул с места и поучительно заметил:
– Если одной рукой держишь руль, а другой обнимаешь женщину – значит, и то, и другое ты делаешь плохо!
– Муркин, мне грустно и ничего не хочется… – пожаловалась Елена.
– А мне весело и ничего не хочется. Раз в жизни не успел яйца напрячь, – злобно откликнулся он.
– Как ты думаешь, кому из нас хуже? – не унималась она.
– Конечно, тебе. Ты ведь не получила по морде!
– Лучше бы получила…
– Дать?
– Дурак! Я к тебе за душевным теплом ехала, а получила валянье в мокрой луже.
– А я к тебе за холодом?
Возразить ему было совершенно нечего. И в общем, надо было быть готовой, что мужик, у которого не получилось в прошлый раз, затеет какой-нибудь спектакль, но чтоб такой… И полагалось его жалеть. Но было нечем. Это было продолжение сериала драки на Арбате. Как говорил классик: история повторяется дважды, первый раз в виде трагедии, второй раз в виде фарса.
Де-факто Муркин был побит, но она не могла преодолеть ощущения намеренности и театральности произошедшего. Конечно, было жалко его, но еще сильней было жалко себя. Получалось, что в такой день ее некому утешить, кроме постороннего пьяного Муркина, азартно решающего не ее, а свои психологические проблемы.
Она же не могла сказать: "Муркин, черт с ней, с твоей потенцией. Мне так плохо… Обними меня, погладь по голове, скажи, что все будет хорошо… Я к тебе за этим пришла. А потенцию я в другом месте доберу…" Но ведь, поди скажи такое мужику, он тебе вообще мышьяку подсыплет.
До дома ехали молча. Уже знакомая консьержка метнула разоблачающий взгляд на Елену, но мгновенно переключилась на внешний вид Муркина и заголосила:
– Ой, что это с вами такое приключилось?!!
– Жуткая история, – морщась и потирая руку, соврал Муркин. – Вот ездили за город к родственникам, там колодец размыло. Думал, лужа, так машина провалилась аж по стекла. Несколько часов толкали, пока грузовик не вытянул.
– Господи! В такой холод, – всплеснула руками консьержка.
– Я-то что, вот ей завтра в Питер улетать, боюсь, заболеет, – трагически кивнул Муркин на Елену.
– Малины, малины с медом. И горчицы в носки на ночь! – заахала консьержка.
– Ко мне не приходили? – заговорщицки спросил Муркин.
– Была-была. Вот просила передать. – Консьержка достала из ящика стола пакет. – Сказала, что купила сыр ваш любимый. Вот оставила.
– Спасибо. – Муркин схватил сыр и той же рукой сунул консьержке денежку.
– Уж я ей говорю, – добавила консьержка, – ты смотри не приживайся у него. Жена вернется, все одно выгонит!
""Не приживайся"… – подумала Елена. – Сильно сказано. Я разлюбила Караванова, но прижилась с ним, теперь мне больно… Совсем как этой девчонке, которая носит сыр".
– Я ж не виноват, – развел руками Муркин, словно не сам приручал стриптизершу.
И тут Елена с консьержкой переглянулись и поняли, про что переглянулись, и обе не сказали:
– Что ж ты, старый кобель, подманиваешь бездомного ребенка леденцом на палочке?
Консьержка не сказала потому, что получила деньги; а Елена – потому, что видела, как он только что получил по морде. Правда, в лифте не выдержала и осторожно зашла с другой стороны:
– Ой, нравишься ты ей как мужик!
– Да вижу, сыр носит. Как-то обмолвился, что люблю зеленый сыр. Она теперь, как мимо дома идет, приносит. А сама его терпеть не может… – не без удовольствия прокомментировал Муркин.
– Я не про стриптизершу, я про консьержку.
– Не понял…
– Она на тебя явно глаз положила.
– Да она бабка старая! Ты что?
– У нее с тобой такая же разница, как у тебя со стриптизершей.
– И что?
– Как что? Когда ты будешь заниматься с ней сексом, ты будешь ощущать то же самое, что ощущает молодая стриптизерша в постели с тобой…
– А ведь и правда, – с ужасом осознал он и потер ушибленное плечо.
Дома долго сушились и переодевались, разглядывали синяки и ссадины на его накачанном теле, и вроде остальное было не нужно. Когда вопрос встал ребром, Муркин снова сел в позу и начал митинговать:
– Вот ты все время меня строишь! Мужику надо создавать психологический комфорт, а ты меня строишь как мальчишку!
– Да я ваще тише воды и ниже травы, – шепнула Елена, понимая, что на баталии нет сил, потому что самое противное сейчас – расклеиться с высокой температурой.
– А вот я хочу красного вина! А оно кончилось! – как-то очень многозначительно выкрикнул он.
– Да вроде уже хватит и красного, и белого!
– Нечего за меня решать! Сейчас пойду и куплю бутылку красного! – настаивал он.
– Интересное кино! Я тут сижу в его халате, он пойдет в магазин, встрянет во что-нибудь, его там прибьют, а я пойду по делу как свидетель? – Елена встала в позе руки в боки.
– Да. Останешься соломенной вдовой! – И он начал бойко одеваться.
– Тогда я тоже уйду. Надену плащ на халат и поймаю такси. – Она сделала вид, что идет за плащом.
– Ну хоть раз дай мне принять решение самому! Хоть один раз! – вдруг заорал он, и Елена поняла, что все это кричится не ей, а куда-то в прошлое.
– Ой, как все запущено! – вздохнула она. – Ну иди, раз тебе так важно хоть однажды побыть самостоятельным.
Муркин торжествующе убежал, путаясь в рукавах куртки, словно все остальное время его держали на цепи; а Елена осталась глупо сидеть в халате перед включенным телевизором.
"Вот так остаться в этой квартире: вечером ужинать и слушать про то, кого он оперировал; утром про то, как у него с перепою болит голова… – думала она. – Его даже можно вывести из пьянства, организовать интересную жизнь. Занять этим себя на какое-то время, ощутить глубокую нужность… Но ведь тоска! И все потому, что он мне нравится физически, а по сути… безразличен. И когда его бьют, мне не больно. А когда бьют Караванова, больно… Потому что тот родной, а этот чужой!.."
Муркин вернулся с торжествующим видом. Кроме вина, где-то отрыл вяловатый букет цветов.
– Соскучилась?
– Да как тебе сказать? – пожала она плечами.
– Скажи правду! – гаркнул Муркин, но тут же, не дожидаясь "правды", опрокинул в себя бутылку красного вина прямо из горла.
Он булькал им так, словно все предыдущие сутки преодолевал пустыню Гоби и вот наконец набрел на воду. Потом отшвырнул бутылку, посмотрел на Елену залихватским взором и бросился на нее, не сняв ни куртки, ни ботинок.