– Мы любим трахаться при свете! Это больше возбуждает! – ответила Елена и отметила, что ведет себя в свои сорок пять с матерью точно, как Лида вела себя в переходном возрасте.
– А без хамства никак нельзя? – насупился отец. – У матери опять высокое давление.
Пространство отношений с давлением у родителей, видимо, давно заменило пространство эротических отношений. Они держали коллекцию тонометров, мерили давление каждые пятнадцать минут, пили снижающие и повышающие его таблетки по всему спектру. Давление обсуждалось ими столько же времени, сколько англичанами обсуждается погода.
Елена говорила об этом с Карцевой, та пожала плечами и объяснила:
– Повышенное давление напрямую связано с нереализованной агрессией, пониженное – с депрессивным фактором, с неверием в себя. Эта проблема не решается подбором таблеток, но пожилые люди редко идут на другой путь нормализации давления…
Елена была ей очень благодарна, потому что постоянные материны "Вот из-за тебя у меня сейчас поднялось… опустилось… давление!" – прежде ввергали ее в изнурительное чувство вины.
– Чем я могу помочь? – оскорбительно правильно спросила Елена, с точки зрения родителей, она должна была упасть в обморок, закричать: "Боже мой! Опять давление? Как же быть? Сейчас же вызываем "Скорую!""
– Ты спрашиваешь таким тоном, словно тебе наплевать! – заметила мать. – Я не слышу ни капли сочувствия…
– Я очень тебе сочувствую, – смирилась Елена. – И все-таки спрашиваю, чем могу быть полезной?
– Пусть твой муж посмотрит тонометр, у меня получается одна цифра, у отца – другая. Я не знаю, какие таблетки мне принимать! – с вызовом сказала мать.
– Мой муж не специалист по тонометрам. Если ты себя плохо чувствуешь, я могу вызвать "Скорую", – предложила Елена.
– Он не специалист по тонометрам, но он же мужчина… Мужчина должен понимать в технике! – Похоже, мать что-то почуяла, но не смела самой себе в этом признаться.
– Изучение тонометров не основной мужской признак. Можешь объяснить, почему я должна его будить? – поинтересовалась Елена.
– Мне кажется, что у меня болит голова… – заявила мать, совсем уж как ребенок, почуявший обман, но не понимающий, в чем.
Ее было ужасно жалко, но помочь ей было нечем…
– Думаю, что тебе просто не хватает мужской ласки! – усмехнулась Елена, выходя из комнаты. – Пап, ты бы взял это на себя…
– А без хамства никак нельзя? – повторил отец ей вслед не без самодовольства.
– Зато тебе ее слишком много! От этого и дочка у тебя такая распущенная! – выкрикнула мать, и по голосу стало понятно, что давление у нее сразу нормализовалось.
Елена стояла под душем и думала. "Как странно, ведь родители мне, в сущности, совершенно чужие люди. Я готова их содержать и ублажать, но не могу им даже рассказать о разводе, потому что в ответ не услышу ничего, кроме попытки сделать мне больно… И ведь им, кроме нас с Лидой, больше любить некого… Может быть, им совсем не надо любить? Может быть, им надо только контролировать? Карцева говорила, что контроль – это вытесненная агрессия… И это дает им такие же силы, какие нормальным людям дает любовь".
…На следующий день, с ощущением, что прошла сквозь строй, она поехала к Карцевой.
– А что вы хотите? – сказала Карцева. – Психологическая зависимость от матери – основная проблема европейской культуры. Матери хотят эмоционально жить за счет ребенка, хотят быть всем для него, поэтому они не готовят его к нормальному восприятию основных фаз отрыва от себя: переходного возраста, брака и собственной смерти.
– В переходном возрасте я только и слышала: убери челку с глаз – ты ослепнешь; не смей краситься – станешь проституткой; будешь противоречить – закончишь свою жизнь на помойке… – вспомнила Елена.
С юности старалась держать личную жизнь в тайне от матери, хотя та лезла в дочерние дневники и записные книжки, подслушивала телефонные разговоры, расспрашивала одноклассниц и подружек.
– При таком отсутствии тормозов ты обязательно сопьешься или пойдешь по рукам! – хмурила брови мать.
– Но это мое дело! – оскорблялась Елена.
– Я отвечаю за тебя перед обществом! – многозначительно оправдывалась мать, что означало: вообще-то ты мне по фигу, но общество заставляет меня интересоваться тобой…
После этого страстно хотелось спиться, пойти по рукам, чтобы "общество" наказало мать хотя бы за это!
– Вы от того так переносите развод, что начало любой новой работы или жизни – это аналог покидания матери и измены ей. А вы не прошли этапы нормального расставания с матерью… – мягко говорила Карцева, и внутри у Елены все болело. – В фиксированность на матери упираются многие поступки: и потребность в измене партнеру, и потребность изменить политический строй, и постоянное желание менять место жительства…
– А что же делать? – У Елены в носу щипало, и она держалась, чтоб не потекли слезы.
– Продолжать идти в сторону освобождения…
– А все эти милые климактерические мальчики? Они тоже к середине жизни все вдруг резко стали честными, трепетными и беззащитными из-за фиксированности на своих матерях?
– Не без того… Просто раньше вы предпочитали других и не видели этих. Вы себя чувствуете с ними растерянно, потому что не можете общаться по их правилам. Долго отращивали толстую кожу, чтобы защититься от обидчиков. Отрастили так качественно, что теперь эта кожа их всех царапает…
– Муркин однажды сказал: "Ты снаружи плюшевая, а внутри упакована в наждак!" Но я ведь точно знаю, что, если снять эту кожу, все начнется сначала, и из милых и трепетных полезут клыки и когти…
– Из этих – да. Но, когда встретите то, что вам надо, вы как змея из этой кожи вылезете, и даже не заметите, как это случилось…
– А так бывает?
– Только так и бывает…
– А почему мне сейчас так плохо?
– А с чего вам должно быть хорошо? Помните, анекдот про последние слова свиньи на мясокомбинате? Она закричала: "Ой, что-то меня колбасит!"
…На работу Елена пришла повеселевшей, словно сдала экзамен, сильно приблизивший к диплому. Вся редакция развлекалась антиспидовским "круглым столом", на котором звезды должны были говорить о противозачаточных средствах.
Звезды понимали, что это хорошая засветка, что надо бороться со СПИДом, что к их авторитету могут прислушаться, но… Солистки известной группы жались друг к другу с детсадовским: "Нет, лучше ты скажи…" Сексуально скандальный телеведущий басил: "Да я уж и не помню… у меня уже сто лет этого не было…" Разнузданный политик утверждал, что секс в презервативе – это как жизнь в водолазном костюме, и призывал либо к браку, либо к воздержанию. Модный музыкальный продюсер намекал на то, что у него нюх на вирусно безопасных партнерш… и только немолодая актриса раздраженно сказала:
– Ребята, вы что, все оглохли? Вас спрашивают: чем предохраняетесь? Я вот, например, фарматексом и овалпатентексом. И никаких проблем, тьфу, тьфу, тьфу… Интересно, а как вы при такой стыдливости своим детям про это говорите?
Остальные засмущались, солистки группы переспросили и записали в еженедельники. Было ужасно странно, что взрослые известные люди не готовы сказать не то что перед камерой, а даже перед диктофоном совсем естественные вещи.
Елена вспомнила, как мать тщательно обходила эти вопросы. Про все половое она раздраженно замечала лет через пять после того, как надо было объяснить:
– Ну, я полагаю, ты и так уже все знаешь…
А девчонки учили предохраняться совершенно людоедскими способами, после которых пришлось лечиться. И даже гинекологу было стыдно признаться в этих технологиях.
После обеда позвонила Караванову.
– Еще раз выражаю глубокую признательность за отличное исполнение роли действующего мужа…
– Нет проблем. Мне даже было приятно… – добродушно отозвался он.
– Ну, не самый яркий, но и не самый противный эпизод твоей нынешней жизни…
– Остальные столь же бледны… или ярки… – задумчиво признался Караванов. – Ты не помнишь, где зарядное устройство от моего потерянного мобильника?
– Не помню, но поищу, – болтали, будто и не расходились.
– У Лиды спроси.
– Я ее не так часто теперь вижу…
– С тоской говоришь.
– А ты как думал? Прихожу в пустую квартиру, как будто никому не нужна… Даже было приятно, что родители сопят за стенкой.
– Сама понимаешь, это болезнь роста. На самом деле, всем нужна… Мужики на куски рвут! – подбодрил он.
– Вроде и понимаю, а все ж тоскливо…
– Так тебе и со мной было тоскливо, я ж помню, только и думала, как куда вечером смыться, – напомнил Караванов.
– Было… Но казалось, что это временно, вот-вот наладится, заживем… – пояснила Елена.
– Ты вчера какая-то очень бытовая была. Перепутала редкий и торжественный визит бывшего мужа с обыденным и постылым возвращением с работы мужа действующего.
– Дык боялась с роли сбиться! Какая, на хрен, торжественность при матери. Все очень обыденно: люди устали друг от друга, но зачем-то тянут эту лямку во имя устоев. Она другой модели достойного брака не понимает… Кстати, ночью пыталась устроить контрольный рейд в нашу комнату!
– И?
– Я охраняла дверь, как Мухтар… Они в ситуацию так и не въехали, но чуйка подсказывает непорядок!
– Ладно, скажу напоследок, я тут прочитал в одном умном месте: "Брак – это счастливый союз между мужчиной, который не может спать при закрытом окне, и женщиной, которая не может спать при открытом окне…" – поучительно процитировал Караванов, – сказал Бернард Шоу.
– Много он понимал.
– Много. Мы с тобой разошлись, потому что каждый захотел жизни со своим вариантом окна, а потребности в партнере уже было не столько, чтобы это сбалансировать!
– Согласна…
– А еще я хотел тебе сказать, что вот то, что ты всех кидаешься спасать на улицах, это не от благородства. Это от гиперопеки, оглушающего тебя внутреннего голоса: "Я знаю, как правильно…" Пока.
– Пока…
– Лен, – окликнула Катя из своего компьютерного забытья. – Слушай, самая известная венгерская воровка по прозвищу Летающая Гизи попала в тюрьму в 14-й раз, когда пыталась добыть деньги для того, чтобы издать свои мемуары. Ее фирменным стилем были однодневные "гастроли". Она вылетала в другой город на самолете, грабила квартиру и возвращалась обратно в тот же день. В сумме отсидела около 20 лет, хотя, согласно 13 приговорам, общий срок заключения составлял 50 лет. Каждый раз Гизи освобождали досрочно за хорошее поведение. Во жизнь у бабы!
– Завидуешь? – заинтересовалась Елена.
– Ну, в чем-то да…
Дома захотелось сделать генеральную уборку после отъезда родителей. Она пылесосила полы и диваны, выдирала из углов и щелей какие-то мелочи: пуговички, копейки, родительские таблетки… Они сопротивлялись. Извлекать их было так же муторно, как вынимать из-под стекла фотографии бывших мужей. За время брака они там присыхают, приживаются, прирастают, прилипают, присасываются: надо аккуратно раскачивать их тонкой спицей и ювелирно волочь к кромке. И из головы также…
Елена подумала, что, как странно… с уходом Караванова в платяном шкафу освободилось большое количество полок и вешалок… Надо развесить все, что теснится друг на друге. Теперь, когда она по утрам заходила в ванную, его полотенце с веревки не лезло ей в лицо… потому что ему удобно его сушить именно так, чтобы было неудобно остальным… На месте его фотографии на стене и фотографии свадьбы уже висят строгие гравюрки… как быстро заживают раны от разлук на теле жилья и как трудно справиться с ними головой и сердцем… и ведь никто никого не бросал… и до сих пор друг другу важны и дороги… просто жить рядом совсем незачем… и все равно больно!
С Каравановым у нее было сердце занято, а тело свободно; с Филей – наоборот; а с Толиком они еще оба не понимали, что такое брак, но уже родили ребенка…
И почему она при Караванове так долго боялась идти к психологу? Потому что было страшно складывать мысли и чувства в единый пазл, знала, что он означает развод… Почему же боялась этого развода? Потому что боялась жить одна? Одна? Одна, в смысле "для себя"… Ведь ее не готовили для того, чтобы жить для себя. Всю жизнь у нее перед глазами мать служила отцу, отец служил матери, оба служили ей… в результате чего никто не мог скрыть ежесекундного раздражения друг к другу, потому что чувство вины топило все человеческое, что связывало…
…Глупо, но утром она проснулась от нестерпимой боли в левом плече. Может быть, от грандиозной уборки… но уборка в основном делалась правой рукой. Долго на эту тему думать не смогла, потому что любое движение означало пытку, пришлось наглотаться обезболивающих. Елена ненавидела таблетки, потому что мать всегда таскала при себе два целлофановых мешка лекарств. Один для себя, другой – для отца.
Понуро побрела на работу. Не было моральных сил даже выйти в Интернет и поболтать с Никитой. Уже к обеду позвонила Муркину со стоном:
– Привет, у меня плечо отваливается. Придумай что-нибудь!
– Заходи… – сдержанно предложил он. – Могла бы соврать, что соскучилась…
– Зачем тебе вранье, Муркин?
– Для повышения самооценки, дура!
Подошла к кабинету, мимо очереди, и набрала его мобильный.
– Заходите! – выглянул Муркин.
– Да я уже час сижу! – вскочил на это осанистый пожилой мужчина напротив двери.
– Понимаю, – кивнул Муркин на Елену. – Так вы ж не знаете, кто это…
И многозначительно посмотрел наверх.
– Понимаю… – обиженно промямлил мужчина и сел на свой стул.
– Неудобно… очередь, – машинально сказала Елена, зайдя.
– Видела этого окорока? Бывший министр. Команду понимает, как обученная сторожевая собака… Ничё, подождет! Ему теперь спешить некуда, – усмехнулся Муркин и мигнул своей медсестре: – На полчаса свободна!
Та мгновенно вскинула любопытные глаза на Елену и шустро исчезла.
– Раздевайся, – приказал Муркин и запер кабинет.
Елена покорно сняла одежду до пояса.
– Больная, не заставляйте повторять одно и то же дважды, – хихикнул он. – Вы же видели, очередь ждет.
– А зачем тебе? – удивилась Елена и начала стаскивать юбку, что при боли в плече оказалось не просто.
– Не учи отца делать детей! Или ты лучше меня знаешь, как у человека проходят нервные окончания? Трусы тоже, чулки можно оставить, это возбуждает…
– Муркин, не отвлекайся от поставленной задачи!
– Я и не отвлекаюсь… И ты не отвлекайся! Ложись на кушетку, – сказал Муркин бархатным голосом. – Только перевернись на живот…
Когда она успела сообразить, что ее мирно и качественно насилуют, сопротивляться было уже поздно, было уже пора получать удовольствие.
– Муркин, ты рехнулся? За дверью все слышно! Презерватив надел? – с ужасом прошептала она.
– Надел, конечно… А ты не стони слишком громко… А просто повторяй: "Муркин, я мечтала о тебе всю жизнь… чтоб вот так… на кушетке… во время приема…" Ну повторяй за мной: "Муркин, я мечтала о тебе всю жизнь…"
Елена вдруг подумала, а, собственно, что такого? Почему она так напряглась на этот невинный аттракцион? Ей нравится Муркин, ее завораживает дурость ситуации, в очереди никто от этого не умрет… Что за викторианство в ее возрасте, когда уже отлично понимают и цену всему, и ценность всего? Она никому не давала обета верности и вправе получать удовольствие любым способом.
– Муркин, ты сексуальный террорист! – прошептала она и ушла в ощущения…
– Ну, как наше многострадальное плечико? – спросил он через некоторое время, вытирая руки и остальное салфетками.
– Ты не поверишь… но… прошло… – изумленно призналась Елена, расслабленно натягивая белье.
– Видишь, мы, врачи, конечно, не боги! Но иногда все-таки можем помочь пациенту… – довольно хохотнул он, достал из шкафчика фляжку с коньяком и аккуратно приложился к ней. – Чего не звонила?
– Работа, жизнь… – промямлила Елена. А что она еще могла сказать? – Кстати, первый раз наблюдаю тебя трезвого…
– Талант не пропьешь, – напомнил Муркин. – Знаешь анекдот: "Баба спрашивает мужика, мол, ты меня любишь? Он отвечает, мол, я же весь вечер танцевал только с тобой! А ты хоть раз видела со стороны себя танцующей?!"
– Смешно… – вежливо отозвалась Елена.
– Тут моя сельдь тихоокеанская пыталась вернуться. Жена, в смысле… – Муркин еще раз приложился к фляжке. – Раньше я думал, она придет, помоет пальцы, и я все прощу…
– И что?
– Оказалось, что нет… Нельзя вернуть молодость… но можно остановить старость, – скривил он губы.
– И что будет с тобой холостым? – заботливо спросила Елена.
– А ничего, – сощурил он глаза. – Буду работать, трахать баб и пить… Постепенно вступая в племя слюнявых, качающихся, усыхающих мозгами и половыми органами мужичонков…
– Муркин, что с тобой?
– Испугалась? Что в этом будет и твоя ответственность? – торжествующе воскликнул он.
– Моей – ни капельки. Запомни, в усыхании чужих мозгов и половых органов виноваты только их хозяева! И нечего вешать свои мозги и половые органы на других! – Захотелось треснуть его по голове, потому что он озвучил то, что глазами заявляли ее три бывших мужа.
– Ох, как разоралась! – остановил ее Муркин. – Все, больная… Вы и так влезли без очереди; получили первую помощь, будучи неприкрепленной к нашей поликлинике… пора и честь знать… Идите писать свои гениальные тексты, а я похамячил больных принимать… А то в этой жизни ведь не только у вас плечо болит…
– Пока, – сказала Елена.
Было бы совсем глупо говорить "спасибо".
– Пока! Без плеча позвони! По-человечески… Тоскливо мне, Ленка. Выписал домой на днях двух проституток, почти школьниц. Маленькие, старательные… Ужас! Кстати, отлить тебе чачи? Мне пациент из Грузии прислал целую кислородную подушку.
– Почему кислородную? – машинально спросила Елена.
– Так ее с жидкостью в чемодан класть удобно… Все медики знают. Ты скажи, у тебя как?
– У меня вроде все хорошо.
– Хорошо долго не бывает…
– А у меня будет!
– Мужиков-то у тебя много?
– На жизнь хватает…
– Это хорошо. Много – это, значит, ни одного по-настоящему. Попрыгаешь, попрыгаешь… А потом все равно ко мне прибьешься… А я не гордый. Я и подождать могу, пока в тебе послеразводный адреналин бушует…
– А вот не дождешься! – раздраженно сказала она, выходя.
Странно все это выглядело. Будто он программировал: лучше меня тебе не светит. А она-то знала, что светит.
Вечером в Интернете появился Никита.
Никита. Привет…
Белокурая. Как там подозрения жены?
Никита. Все весьма и весьма драматично…
Белокурая. Ну, началось… Как я все это не люблю!
Никита. Если звезды зажигаются, значит, это кому-нибудь нужно…
Белокурая. Не нарывайся хотя бы до налаживания бизнеса. Тебе сразу две проблемы не вытянуть. Подойди сейчас к жене, поцелуй ее и скажи, что ничего такого не происходит. Понял?
Никита. Я уже все сказал, на редкость коротко и логично. Сам себя не узнал…
Белокурая. И что ты сказал?
Никита. Я сказал, что так жить нельзя!
Белокурая. Как?
Никита. Не слыша друг друга!
Белокурая. Но ведь ты ее тоже не слышишь.