Две прелестницы семидесяти лет расположились за соседним столом, попивая шампанское. Та, что сидела вполоборота, была величавой женой советского генерала или даже маршала, на её плече горела бриллиантовая звезда, женщина слушала и светилась красотой - глубокой, какая бывает на полотнах великих живописцев, только с них глядят такие вкрадчивые, смотрящие на ощупь глаза. Она взяла в руки свечу. Светлана вздрогнула - женщина замерла, и свет, подкравшийся к ней, начал смывать с неё годы, в чертах появилась лёгкость и надежда, чёрное платье становилось всё светлее, пока наконец не превратилось в белое. Она повернулась к Светлане, кивнула, посмотрела на Оскара и снова кивнула, а потом поставила на место свечу и стала опять ночью, на плече которой горела звезда.
Другая, в блондинистом парике, с мушкой над красными губами и папиросой в мундштуке, бешено жестикулируя, начала каркать прокуренным голосом - шлюха Тулуз-Лотрека, подумала Светлана.
Глаза Оскара и Светы наконец встретились, он торопливо, неловко загребая ногами, подошёл к ней.
- Кто это? - спросила она.
- С брошью - знаменитая актриса и танцовщица, в прошлом, конечно. Блондинка - страшная вруша, её зовут пани Вроня. Вы что-нибудь хотите?
- Нет.
- А почему вы так грустны?
- А вам какое дело? Вы психиатр или официант?
- Официанты неплохо разбираются в психологии. Я всегда знаю, сколько чаевых мне оставят. Вот вы положите рублей десять.
- Ничего не положу.
- Нет, у вас лицо доброе, глаза печальные, но светлые, как песок в дюнах, когда об него бьёт ветер.
- Вы что, поэт-символист?
- Нет, я только что окончил текстильный институт, хочу стать модельером. Вы из Москвы?
- Нет.
- А откуда?
- От верблюда. Из Волгограда я. Что вы ко мне пристали?
- Что-нибудь закажете?
- У меня денег нет.
- Есть хотите?
- Да.
- Слушайте, моя смена сейчас кончится, не хотите пройтись? Я вам бутербродов принесу, - предложил Оскар.
- Хочу, - неожиданно для себя ответила Светлана.
- Не беспокойтесь, я за чай заплачу.
Оскар отошёл от столика, а Света посмотрела на экран телевизора: какой-то очень худой мужчина средних лет пытался зайти в чью-то квартиру. Хозяйка не пускала его, говоря, что сейчас придёт её муж и будет сильно недоволен. Потом показали гостиничный номер, где на краешек кровати присел тот же герой репортажа. Он радостно огляделся. Вошёл толстяк, герой встал и начал его благодарить, и в его тихих, смиренных глазах было счастье. Затем на экране возникло холёное лицо ведущей, которая объяснила, что мужчина - житель деревни Тарасенко, только что вернувшийся домой. Тринадцать лет назад ему предложили работу, а потом увезли в Чечню, там отобрали документы, и долгие годы он был самым настоящим узником, даже рабом. Пять раз пытался сбежать и пять раз его возвращали. Родная сестра приватизировала его дом, как имущество пропавшего без вести родственника, и теперь не пускает его на порог. Так что властям придётся решать ещё одну жилищную проблему.
- Почему вы так побледнели? - донёсся до Светы голос Оскара, который держал в руках свёрток.
- Это ужасно! Вы не слышали?
- Нет. Опять что-нибудь по телевизору? Вы ещё не привыкли?
- Разве к этому можно привыкнуть!
- Знаете пошлую фразу, что привыкнуть можно ко всему.
- Я хочу быть человеком, а не крысой, и хочу, чтобы у меня были права, и чтобы ни одна сволочь не смела меня обижать. - Света встала и пошла к выходу из пиццерии. Девушка случайно зацепилась за пальто пани Врони. Пальто было коричневого цвета и словно притягивало к себе неприятности, большой портфель с золотой пряжкой гулко упал, по полу растеклась жидкость, пахнущая спиртом. Пани взвизгнула:
- Осторожней, сука хромоногая!
Оскар обхватил Свету за плечи и вывел на улицу.
- Не трогайте меня. Почему она такая злая?
Оскар улыбнулся и посмотрел на девушку.
- Она была нищенкой, а потом какой-то умник откопал её на чердаке, отмыл, одел, сделал модные фотографии - теперь она разъезжает по всему свету. Звезда! А нутро осталось пьяное, шальное, но она не злая. Вроня мне тысячу долларов дала на учёбу и даже слышать не хотела, чтобы я вернул деньги. Сказала, что она на всю жизнь в долгу перед модниками и что, когда я стану известным модельером, она будет моей манекенщицей. Странен человек!
Молодые люди вышли к парку, где-то далеко остались дома, оглушённые рёвом города, деревья тихо гудели медью, синее небо лилось через ветви, всё было сумеречно и протяжно, и не хотелось говорить, опускать себя в банальные фразы. Они встретились - чужие, из разных жизней, не обременённые общими друзьями, врагами, сплетнями.
Света с жадностью жевала бутерброд.
- Как тебя зовут?
- Оскар.
- Сам придумал?
- Ага. Давай сыграем в одну игру. Можно задавать любой вопрос, но отвечающий должен говорить правду и ничего, кроме правды. Или не отвечать вообще. Начинай спрашивать.
- А зачем?
- Это сближает, позволяет быстро и безболезненно узнать друг друга.
- Похудеть за полчаса? А чего спрашивать-то?
- Ну, кто твои родители, например.
- Ну и кто?
- Меня растила мать. Она химик, работает в Институте микробиологии. Отец сбежал, или его вообще никогда не было, не знаю.
- Похожая история.
- А зачем ты в Москве?
- Да так.
- А чего больше всего боишься?
- Одиночества, и когда тебя не принимают за человека, и когда близкие люди страдают, и самого страдания. Это только в книгах страдание очищает душу, на самом деле оно истощает, ожесточает, губит.
- Почему ты хромаешь?
- Мама уронила на ногу утюг. - Света задрала юбку. Оскар увидел ногу вдвое тоньше, чем другая. - Хочешь, я тебе покажу, какого она цвета?
- Нет. Извини, я не люблю голых женщин, - сказал Оскар и тут же покраснел, а потом, нагнувшись, шёпотом добавил: - Я гомосексуалист.
- Ох ты! Никогда не видела педиков.
- Лучше геев.
- А ты всегда был таким?
- О, я настоящий гей - породистый. В детском саду под одеялом мальчики показывали свои отростки девочкам, а я подсматривал в уборной за мальчиками. Однажды мне приснился сон, что мой старший брат занимается со мной любовью. В ту ночь у меня была первая поллюция, и, наверное, тогда я осознал, что со мной не всё в порядке.
- Он к тебе когда-нибудь приставал?
- Нет, что ты! Он трусил, и единственное, на что он был способен, так это заглядывать в ванную, когда я ещё не успевал одеться. Однажды он предложил сделать фотографии. Снял меня на голубом фоне, потом поместил фотографию в компьютер и обработал негатив. В результате по синему перистому небу парил голый ангел. Когда мама увидела эту картину, она страшно разозлилась и выгнала брата из дома.
- А чего ты больше всего боишься?
- Маму и когда не об кого согреться.
- Ты когда-нибудь спал с женщиной?
- Один раз. И это было ужасно. Меня потом часа два тошнило.
- Почему?
- Это всё равно что оплодотворять кусок холодной телятины.
Их обогнала молодая пара - высокая рыжеволосая девушка и маленький юноша. Он восхищённо смотрел на неё своими большими очками, и издалека казалось, что это ороговевшая часть носа. Девушка декламировала строки из "Евгения Онегина".
- Оскар, пойдём за ними. Они такие смешные!
Перед Оскаром и Светой нёсся голос Наташи:
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны ваши совершенства;
Их вовсе недостоин я.
Поверьте (совесть в том порукой),
Супружество нам будет мукой.
Я, сколько ни любил бы вас,
Привыкнув, разлюблю тотчас…
И лица молодой пары стали погожими, а потом потеряли себя в долгом поцелуе.
- Я всю поэму знаю! - воскликнула Наташа.
- Наизусть?
- Ага, у меня никогда не было записных книжек.
- Ну и память, моя тыквочка!
Вадик, захлопав в ладоши, встал на колени.
- Господи! Как же это банально - быть в кого-нибудь влюблённым! - громко сказала Света.
Оскар увлёк её за собой, а Вадик и Наташа не обратили на них никакого внимания, опять потеряв себя в поцелуе.
- Да отпусти ты!
- Зачем ты злая?
- Я не злая. Как людям не надоест влюбляться?! Испокон века одно и то же, одно и то же. Анахронизм какой-то! Сговор мужчин против женщин!
- Ты ешь каждый день?
- Да.
- И не надоело?
- Нет, - с вызовом сказала Света и протянула кулёк с оставшимся бутербродом.
- Не надо, они все для тебя. К тому же я не голоден, потому что влюблён!
- В кого? В гея?
- Нет, он натурал. Мы вместе работаем.
- Это такой загорелый с зелёными глазами, который всё время расплёскивает чай на блюдце. Ну и вкус у тебя! У него зубы плохие и рот слюнявый.
- Нет, рот у него сексуальный.
- А он знает, что ты гей?
- Нет, но это неважно. Главное - сама любовь, она нас питает и спасает, это наша гибель и наша осанна Богу. Причём не скучная молитва праведника, а вдохновенная мольба грешника.
- Такое может нести только педик! Ты меня видишь в первый раз в жизни!
- Во второй. Около недели назад ты заказала Пан-пиццу и сразу же расплатилась, а остаток унесла с собой, хотя чаевые дала щедрые. Я за тобой долго наблюдал и всё думал, что только нищие духом могут иметь такие прекрасные глаза. И что с тобой мне бы очень хотелось подружиться! - Оскар замолчал и опять залился краской.
- Что за нищие духом?
- Люди, понимающие суть вещей. Большая часть человечества смотрит и ничего не видит, читает книги, а знание так и не входит внутрь, застревая в сетках их стереотипов, комплексов и лени. Ты знаешь, что среди самураев было абсолютно нормально спать с мужчинами. У греков тоже! Ох, уж мне это христианство, оно так чопорно и извращённо!
Оскар запрыгнул на огромный пень. Света посмотрела на него снизу вверх, лицо Оскара неприятно исказилось, глаза впали, под носом образовалась тень, а из левой ноздри выглядывала большая наглая козявка, она высовывала язык и дразнилась. Света, презрительно фыркнув, сказала:
- А детдомовских мальчиков соблазнять?
- Ты, наверное, девственница?
- Не твоё дело!
- Ты плохо одета. - Оскар рванулся к девушке.
- Во что было, в то и оделась!
- Хочешь, я тебе пальто сошью, - сказал он и обхватил её за плечи.
- Не надо мне твоего пальто! - Света брезгливо отбросила его руку, перебежав дорогу, юркнула в метро.
…В ателье пахло сыростью и уксусом, здесь тоже текли трубы, а уксусом пахла новая партия искусственного шёлка. Марина, не поднимая глаз, прошла в свой кабинет, постояла минуту и вернулась в зал поздороваться с девушками. Её приветствовали яркие, умытые лица работницы. Марина подошла поближе к Наташе - новая кофта, губы с перламутровой помадой, модная причёска. Сердце защемило, Марина глубоко вздохнула, посмотрела в голубые глаза девушки, которые с такой жаждой одобрения и преданностью ловили каждое изменение в лице тёти. Марина улыбнулась и потрепала Наташу по щеке.
- Ты у меня совсем красавица! И вы тоже! Розовый цвет тебе идёт! Ну, девочки, не подведите! Мы должны всё сдать к сроку! Моя швейная честь поставлена на кон! - Марина, предприняв отчаянную попытку сложить лицо в улыбку, пошла в кабинет, на ходу протянув Нине стеклянную амфору с пахучим маслом.
В кабинете Марина села за стол и тяжело задумалась, они опаздывали: двести пальто на толстой подкладке к началу октября - заказ нешуточный для маленького, не приспособленного к шитью массовки ателье! Не хватает машин, мест, рук! Да и портних надо каждый день воодушевлять, они несколько свысока относятся к обязанностям швей-мотористок, они привыкли работать индивидуально, делая заказ от начала и до конца, а не сострачивая отдельные детали. Всё неправильно! Но деваться некуда, платить аренду надо, за коммунальные услуги надо, взятки давать надо. В лучшем случае они успеют к середине, а то и к концу октября! Опять платить неустойку фирме с многообещающим названием "Уютное тепло" или поить чаем и дарить духи её менеджеру - глупейшей из всех глупых женщин.
Марина посмотрела на розу. Цветок с блеклыми лепестками и надменной, но несколько желтеющей осанкой был похож на уставшую балерину. Она взяла с подоконника лейку и хорошенько полила, вода медленно поднималась в поддоне. Марина напряжённо следила - перельётся через край или нет, она загадала: если не перельётся, она сдаст заказ вовремя. Вода, словно став на дыбы, замерла.
Из пошивочного цеха донёсся девичий смех, запахло арбузом, опять в голове затолкались мысли, вспомнился Волгоград. Обед в местном ресторане, первые тепличные огурцы со свежим запахом. Хамкающий, похожий на разгневанного попугая Борис, который изо всех сил ругался с официантом, тот посмел принести вместо требуемого чёрного хлеба - белый. А в окно било помолодевшее солнце, и Марина смотрела на пылинки, бегущие от её дыхания. Ей тогда было хорошо, и не оттого, что рядом Борис, просто так, хорошо и всё. А когда он ушёл, был такой же весенний день, и так же висли пылинки, а потом срывались с места и неслись наперегонки, только всё было не так, тянуло сердце, и боль не проходила. Когда напивались, становилось ещё хуже. Она начинала приставать к незнакомым мужчинам, говорить непотребности и вести себя как вульгарная баба.
Марина встряхнула головой - надо позвонить бухгалтеру, проверить счета, но в следующую секунду она взяла лист бумаги, фломастеры и начала рисовать.
В кабинет постучали. Наташа тихонько приблизилась к Марине и положила голову на колени, ничего не говоря, уткнулась в её руки.
Марина молча гладила племянницу по голове. Девушка потянула воздух, у тёти защекотали ладошки. Марина улыбнулась. Наташа тоже. Девушка встала, отвернулась к окну:
- Марина, ты правда думаешь, что я красивая?
- Конечно, дурында!
- Марина, мне кажется, я влюбилась…
Тётя резко рванулась к двери. В следующую секунду она уже забралась на стул и начала требовать внимания своих работниц, сладко облизывающих арбузные щёки.
- Внимание, внимание! Глашатай её величества королевы швей имеет честь огласить её великий приказ! Если ты, достоуважаемая швейная братия, вовремя сдашь заказ, то не миновать тебе награды и всяческих почестей! Если же нет, то будет тебе позор во веки веков в швейном царстве-государстве! - махая руками, кричала во всё горло Марина.
- Ура! Ура! Ура! - И в воздух полетели арбузные корки.
Наташа посмотрела на листок бумаги, где была нарисована высокая женщина в зелёной юбке, а под ней надпись: "ПТУ". Она, сложив лист, спрятала его в карман, в цеху накинула плащ и вышла. Девушка прижалась к холодной двери, за её спиной были слышны женские крики - никто не заметил, как она ушла.
Поздним вечером Марина разложила по папкам накладные, счета, чеки и что-то вписала в толстую тетрадь с жёлтыми страницами. Сигаретный дым щипал глаза. Так и не найдя рисунок с моделью юбки, Марина заперла ателье.
С неба сыпал снег и прятался в тепле человеческих лиц. Казалось, что маленькие китайские собачонки садятся на щёки, смотрят на тебя своими выпуклыми глазами и тянут крошечный язык, чтобы лизнуть. Они лают, двоятся, кружатся и уползают под кровать, боясь твоего гнева.
Марина брела по тёмным закоулкам Москвы, и спешить ей совсем не хотелось, она вспомнила, что так и не перезвонила маме, хотя обещала… Откуда-то из детства выплыл образ матери - бледное лицо Веры Петровны, сидящей в свете жёлтого абажура. Она склонилась к пятилетней Марине, её чёрные волосы были распущены, глаза горели, высокий, совсем незнакомый голос неожиданно бросился вниз с белых губ:
- Ты думаешь, зачем я вас с Зинкой ращу?
- Не знаю, - пролепетала Марина, и её сердце, как китайская собачонка, поджало облезлый хвост.
- А зачем кормлю?
- Не знаю.
- Чего, глупыха, моргаешь? Смотри.
Мама достал огромный нож, таких же гигантских размеров вилку, мотки верёвки, открыла другой шкаф и указала на большой металлический чан.
- Сначала ты, как старшая, а потом Зинка.
И мама протянула тонкие пальцы-паутины и схватила Марину за шиворот, куда-то поволокла.
- Ты противная, непослушная девчонка, плохо ешь! А вот Зинка - хорошая девочка, упитанная.
Марине стало совсем невесело. Мама вплотную склонила лицо, беззвучно зашевелила губами, блуждающий взгляд чёрных глаз, заточенные брови. У Марины защипало в носу, и от ужаса захотелось в туалет, руки онемели, ноги безвольно подкосились.
И вдруг ворвался запах, запах родных духов "Мадам Роша", и он выдал маму. По этому французскому аромату Марина сразу же узнавала, вернулась ли мама с работы, он умел нашёптывать, в каком она настроении, и от этого запаха в сердце вселилась надежда, но мама почему-то рявкнула и вонзила в бока железные пальцы.
- Я тебя съем, негодная ты девчонка! А сначала разрублю на куски и сварю с укропом и лавровым листом! - И она откинула назад волосы и захохотала, так что концы её волос начали скрежетать по полу.
- И с луковицей? - Маринино сердце не выдержало - клапан был выдернут, и слёзы полились, грозя затопить всю кухню.
Неожиданно опасность рассеялась, жизнь стала приобретать запах ванили и шоколада - мамино лицо сделалось родным, оно открылось привычной улыбкой, перестав щериться хищным оскалом.
- Ты что, Маринка? Я же играюсь!
Марина, всхлипывая, начала смеяться, и мама тоже, и вбежавшая, заспанная Зинка тоже принялась за смех, весело повизгивая, хотя не совсем понимая причину общего веселья. И постепенно хохот заклубился под потолком, улизнул через окно и стал барабанить в соседские квартиры, но соседи, вырванные из сна, не обрадовались и стали стучать со всех сторон, и их стук требовал от счастливого семейства немедленного водворения порядка. Если бы советские граждане знали, что творилось в Марининой груди, какой ураган чувств бушевал, грозя разрушить хлипкие стены грудной клетки!
- А Зинка толще. С неё и надо начинать! - крикнула Марина.
Обиженная Зина засеменила розовыми пятками по направлению к детской. Ночная рубашка грустно белела в тёмном коридоре. Марина догнала сестру и поцеловал сонные щёки, мокрые от слёз.
И вот они уже лежали в своих кроватях, а мама была здесь, совсем рядом. Дети просили её поговорить тоненьким голоском, и мама, кривляясь, начала пищать фальцетом, и девочки постепенно уснули…
За детскими воспоминаниями Марина почти дошла до дома, вдруг сзади послышался подозрительный звук, она обернулась. Её разыгравшемуся воображению представилось, что за ней крадётся человек в чёрном плаще, он держит в руках мамин кухонный нож и хочет замахнуться им. Марина ускорила шаг, снежинки таяли на вспотевшей коже, ей уже что-то мерещилось впереди, слышались скрипы, вскрики, вздохи, которые начали сливаться с тенями длинных, уходящих в небо домов, спутываться с ветками деревьев, стукаться о пустые глазницы окон. Вокруг никого, никого в целом мире, она абсолютно одна.