Ни "здравствуйте", ни улыбки - Мыльников только ей кивнул робко, а этот просто буркнул что-то злобнонеотчетливое, демонстративно глядя не на нее, а на свои часы. Нагло напоминая ей, что она приехала позже. Может, даже рассчитывая, что она сейчас начнет извиняться.
Она вообще-то ожидала другого. Что ей как минимум скажут спасибо, что она соизволила в выходной тут появиться. Но несмотря на холодный прием, она задумалась все же на мгновение, не разрядить ли слегка обстановку. Не сказать ли, к примеру, что-нибудь типа того, что у, нее никак не хотела заводиться машина. Видно, чувствовала, как тяжело хозяйке вставать так рано, и убеждала ее таким вот образом пойти и поспать еще. А может, просто по-женски капризничала, потому что "климакс" уже наступил в связи с возрастом.
Но потом она решила, что ее попытку наладить отношения тут не оценят - и потому затрагивать тему опоздания не стоит. Поздоровалась кокетливо, постояла в дверях, впитывая атмосферу комнаты, принюхиваясь к ней, вчувствываясь в нее, - а потом села на единственный приличного вида стул, закинув ногу на ногу и достав пачку сигарет, на которую этот покосился неодобрительно.
- Ну, давайте начнем, госпожа Польских, - ваше имя, отчество, дата и место рождения, адрес, по которому прописаны. А ты, лейтенант, пиши - в прошлый раз не записал, пиши теперь…
Она промолчала, она еще не адаптировалась полностью. Ей не надо было думать для этого - организм сам все делал, проникаясь обстановкой, определяя отношение к ней присутствующих и вырабатывая максимально подходящую манеру поведения. Так что она просто молчала. И тут снова вмешался этот, повторяя свой вопрос, раздраженно уже. И тогда она и посмотрела на него широко распахнутыми глазами - а потом перевела полный недоумения взгляд на Мыльникова. Заметив, что спрашивать женщину о возрасте - это не по-джентльменски.
- Ну хватит тут - и голову мне дурить нечего! С лейтенантом прошло - со мной не проходит! - бросил хамелеон зло и резко. - Вы что, актриса по профессии? Ну так не театр здесь, а районное управление внутренних дел. Понятно? А то с нами кино изображаете, а потом в газете расписываете, какие мы дураки тут. Хватит - и отвечайте на вопрос.
- Фу, как это ужасно - так разговаривать с женщиной, - произнесла спокойно, с легкой улыбкой, показывая ему, что не боится и не надо с ней так себя вести, она лучше умеет играть в такие игры. - Сначала вы меня прогоняете в присутствии телевидения, а теперь ведете себя так, словно я вам чем-то обязана. Между прочим, вы меня оскорбили тогда - я слышала, что вы назвали меня дурой. В следующем интервью я обязательно об этом скажу…
- А вы мне не угрожайте! - Окраска его слегка изменилась, став какой-то свекольной - и обещая продемонстрировать ей сегодня все многообразие палитры. - И отвечайте на вопрос!
Она изобразила нечто на лице - нечто, что она не могла точно охарактеризовать сама, смесь удивления, огорчения и презрения. Нечто, что в словесном выражении означало бы усталое - фу, какой мужлан!
- Польских Марина Евгеньевна, шесть ноль пять семьдесят пять, город Москва.
- Место прописки!
- О, это так длинно, я так всегда путаюсь, - она извлекла из сумочки паспорт, протягивая Мыльникову. - Вас интересует что-нибудь еще?
- Образование, место работы, должность! - Он посмотрел на нее очень жестко, а потом перевел взгляд на выступавшего в роли секретарши Мыльникова, старательно переписывавшего ее паспорт. - Семейное положение, дети, все такое.
- О, разве я настолько стара, чтобы иметь детей? - Она продолжала ему улыбаться. - Я так легкомысленна, знаете…
- То есть не замужем и детей нет? - из угла подсказал тихо Мыльников, видимо, желающий спасти ее и себя от начальского гнева. - Я вас правильно понял?
- О, вы так проницательны, - протянула благодарно. - Вы абсолютно правы…
- Где работаете?! - Хамелеон уже выходил из себя, он все-таки совершенно не умел себя вести.
- Но… - Она посмотрела на него так, словно он обязан был все понять по ней, прежде чем задавать такие вопросы. - Я не работаю. Это так тяжело, знаете, - ходить на работу. К сожалению, я совершенно на это не способна. Это так плохо - у одинокой девушки столько расходов. Но я ничего не могу с собой поделать - представляете?..
Ей казалось, что он растет медленно - и сейчас раздуется до невообразимых размеров, заполняя собой кабинет, превращаясь в багровый воздушный шар с намалеванными на нем черточками, обозначающими искаженное лицо. А потом лопнет. Но он лишь прокашлялся мрачно и угрожающе, видимо, выпуская лишний воздух.
- Значит, так, госпожа Польских, нигде не работающая, проживающая по адресу, который не в состоянии воспроизвести. Точное время, когда вы оказались на месте происшествия, вы не помните. С какой целью там оказались, сообщить отказываетесь. То, что второй мужчина вышел из машины, не видели - да и был ли тот второй мужчина, утверждать не можете. Внешность его вы не запомнили - хотя якобы можете его узнать. Короче, занимаетесь непонятно чем, появились на месте происшествия непонятно откуда и непонятно во сколько, толком ничего не видели и не помните - а теперь на весь мир трубите, что стали свидетелем убийства. Единственным свидетелем, отмечу. Может, вам привиделось все? Или вы все это придумали, чтобы в газеты попасть?
Она каким-то чудом себя не выдала. Ей казалось, что план такой тонкий, что никому и в голову никогда не придет. И она вздрогнула, когда он попал в точку, - но вздрогнуло что-то внутри, а внешне все осталось без изменений. Потому что она играла уже давно, уже очень много лет - именно поэтому на лице сохранилась вежливая, но скучающая улыбка, призванная показать, что она терпит пока такое поведение, но именно пока.
- Ну так что - придумали?
Он не мог этого знать - просто не мог. И хотя страх был близко - ближе, чем был когда-либо, - она медленно и отчетливо сказала себе, что этого не может быть. Да, Виктор ее предупреждал, что ей могут поставить "жучок" - но для этого было слишком рано, статья ведь вышла только вчера утром, а Мыльников вообще дозвонился до нее вечером. Так что они не успели бы - не должны были успеть. И она, кажется, ничего такого не говорила - это Вика говорила по телефону про то, что она пошла на этот шаг, погнавшись за рекламой. Но…
- Давайте так, госпожа Польских. Если скажете честно - останется между нами. За лжесвидетельство привлекать не будем. Знаете, кстати, что бывает за лжесвидетельство? Статья за это предусмотрена, а по статье срок. Не знали? А за намеренное введение правоохранительных органов в заблуждение - особенно в таком вопросе - большой может быть срок. Охота вам в тюрьму, где камеры битком забиты и кормят так, что есть нельзя, и душ в лучшем случае раз в неделю? Где туберкулез да прочая дрянь? Или на зону - валенки да рукавицы шить вместе с мамашами, которые новорожденных детей в помойку выбрасывают, да малолетками, которые наркоты обкурятся, а потом собственных родителей режут? Там таким, как вы, ох несладко - вы уж мне поверьте, не любят там таких…
Она молчала, сдерживая страх и прячущуюся за его спиной панику. Она откуда-то знала, что стоит ей поддаться, стоит начать обвинять себя за то, что не убежала тогда, и всех остальных обвинять - то все, этот ее начнет запутывать, а она будет все больше нервничать и противоречить самой себе.
Не то чтобы она верила, что ее посадят за это, - но и не то чтобы не верила. И мрачное здание, внутри которого она сидела, сразу начало давить на нее со всех сторон - сужаясь, зажимая ее в холодные бетонные тиски, грозя, что она вот-вот ощутит себя маленьким беспомощным ребенком и начнет лепетать, путаясь, сбиваясь, в итоге выкладывая все. Потому что только стоит поддаться слабости - и она, пусть совершенно случайно, пусть совершенно того не желая, выложит им такое…
- Я вас не пугаю, Марина Евгеньевна. - Голос хамелеона помягчел, в нем даже условное тепло появилось. - Просто давайте уж честно - гуляли, услышали взрыв, испугались, хотели уйти побыстрее. А потом увидели, как телевидение подъехало, и подумали, что почему бы не прославиться, себя не показать - ну и… Ну давайте - и расстанемся по-хорошему…
Она уловила нотки снисходительности и торжества - она даже в такую минуту способна была четко улавливать любые изменения в атмосфере, голосе, интонации.
И наверное, это и удержало ее, зависшую на грани. И застывшая полуулыбка ожила.
- О, это так интересно - тот журналист, который написал статью, сказал, что вы так и будете себя вести. Нет, правда - прямо так и сказал… Он сказал, что вы меня сначала будете убеждать признаться, что я все придумала, а потом пугать, а потом внушать мне, что я на самом деле ничего не видела. А если я с вами не соглашусь, скажете, что меня надо задержать, потому что я, возможно, соучастница…
Журналист этого не говорил - это Виктор ей сказал вчера. Но ему необязательно было знать это. Тем более что он и не услышал бы, наверное, - он был занят другим. Он, проскочив кучу промежуточных оттенков, наливался сейчас очень темной, насыщенной, густой краской бессильного гнева. Бессильного - потому что он молчал, ему нечего было сказать, словно она попала в точку.
- Да вы нас неправильно поняли, Марина, - встрял из угла Мыльников. - Просто… ну бывает так, знаете - и что путают, тоже бывает. И вообще… Вот у меня недавно…
- Во умные пошли журналисты, да, Мыльников? - тяжело выдохнул хамелеон. - Все, похоже, с образованием юридическим - такие грамотные, что дальше некуда…
Он так нарочито медленно поворачивал к ней голову, словно давал ей время прочувствовать, что ее ждет. Каким страшным, уничтожающим и испепеляющим будет его взгляд. А она ждала его спокойно, с наивностью и доверчивостью на лице - о которые этот взгляд должен был затупиться сразу. Но он до нее не дошел - метнувшись на дверь, в которую постучали негромко.
- Там звонят вам, Анатолий Владимирович, из главка. Сюда переключить или… Говорят, срочно, по…
Этот резко встал, делая какой-то жест, затыкая вошедшему рот. И прошло минут двадцать или даже тридцать, прежде чем он вернулся, - и все эти двадцать или тридцать минут Мыльников молчал. Конечно, скажи она что-нибудь, спроси его кокетливо, почему она не нравится его начальнику - или что-нибудь еще в этом роде, - он бы обрел дар речи, это точно. Но она тоже молчала. Наслаждаясь спокойствием, тишиной, наблюдая за нервничающим лейтенантом. Думая про себя, что все оказалось не так уж сложно и неприятно - просто она немного растерялась, вот и все. По крайней мере могло быть куда хуже. И все еще может стать хуже - если…
Она задумчиво достала сигарету, видя краем глаза, как встрепенулся Мыльников - наверное, здесь нельзя был курить, она ведь не видела, чтобы хамелеон курил. Но ей было все равно - и она медленно повертела сигарету перед глазами, восхищенно рассматривая ее, а потом провела большим пальцем по колесику зажигалки любовно обхватила ярко-красными губами золотой фильтр. Думая, что был бы сейчас на месте Мыльникова более тонкий человек, он бы тут же возбудился, представив в секунду, как она обхватывает этими самыми губами кое-что другое - что-то более толстое и живое и горячее.
- Не надо бы здесь, - шепнул Мыльников, и тон его был таким интимным, что она не сразу поняла, о чем он. - Душу бы ему травить не надо. Завязал он с этим - буквально месяц назад завязал…
Она посмотрела на него недоуменно - вдруг расхохотавшись, когда до нее дошел смысл сказанного. И именно в этот момент вернулся хамелеон. Она даже не услышала, как открылась дверь - все напряжение вырвалось вместе с этим смехом, - только покашливание услышала. Глухое многозначительное покашливание.
- Ну что, продолжим, Марина Евгеньевна? - Он покосился на сигарету в ее руке, хмыкнув злобно, но ничего не сказав, начав рисовать что-то на листе бумаги. - Вот смотрите - вот переулок наш, где произошло все. Как вы сюда попали, вы точно не помните - лейтенанту вы сообщили, что просто гуляли, вслепую, без цели, правильно? Допустим - сомнительно, но допустим. А в переулок вы с какой стороны вошли - отсюда или отсюда? Ну, джип к вам лицом был или задом?
Он изменился за то время, пока отсутствовал, - он был менее эмоционален, более сух и деловит. Словно услышал что-то такое, что повлияло на его поведение. Услышал или придумал. Она на него с самого начала действовала как красная тряпка на быка - а вот стоило ему выйти, как он вернулся совсем другим. И ей следовало бы насторожиться, и как можно внимательнее воспринимать каждое его слово и максимально контролировать каждое свое.
Интересно, почему он ее так ненавидит? Вроде бы нормальный мужчина - лет сорок пять, среднего роста, крепкий, ну, может, чуть полноват, так это не страшно. И лицо нормальное - без карикатурной тупости. В общем, мужчина, на которого наверняка обращают внимание женщины его уровня - и он на них, конечно, тоже. Да даже если он горит на работе, появляясь дома слишком поздно и уезжая слишком рано, тут же куча женщин наверняка - машинисток всяких, секретарш и прочих, которые рады пококетничать с ним, особенно если учесть, что он тут какой-то начальник. А может, и не просто пококетничать, но и отдаться в кабинете.
А что, запросто. У нее даже сцена в голове родилась - она всегда любила придумывать себе всякие эротические сценки, может, чуть приукрашенные, чуть оторванные от действительности, но все же. Вот и сейчас представилась молодая машинистка, грудастая и задастая, которую этот тип зовет к себе в кабинет попечатать, и он ходит по комнате и диктует, а она елозит по креслу, а потом даже встает на него коленями, ей, мол, так удобнее, и выставляет на его обозрение призывно колышущийся зад. И он диктует все медленнее и медленнее, все чаще засматривается на обтянутую короткой юбкой часть тела, манящую его, обещающую быстротечную, но бурную страсть.
И вот он наконец как бы невзначай оказывается у двери, закрывая ее поворотом ключа - думая, что сделал это бесшумно, но она слышит и дышит все чаще, и грудь здоровенная колышется в предчувствии, и щеки розовеют. А он продолжает расхаживать задумчиво, но траектория его движения уже полностью осмысленна, и он оказывается у нее за спиной, и незаконченная фраза повисает, замирая. И он стоит за ней и решается, а она не поворачивается, она ждет. И он выдает ей длинное, странным тоном произнесенное предложение, а сам стремительно задирает юбку и рывком спускает то, что под ней, - дешевые нейлоновые трусики, обязательно розовые. И пристраивается. А она делает вид, что ничего не замечает, и продолжает печатать, тыкая невпопад дрожащими пальцами в клавиши, - и вдруг дергается и падает на машинку головой, и…
- Или это вы тоже не помните - с какой стороны вошли в переулок?
Она очнулась от забытья, не сразу сообразив, о чем речь, несколько удивленно посмотрев на оказавшийся перед ней листок с каракулями, - и деланно наморщила лоб, выругав себя за то, что отвлеклась.
- Я вошла отсюда, я шла по этой стороне, а джип был на другой, задом ко мне. - Значит, вы шли по другой стороне, миновали арку - она напротив вас была, - а потом поравнялись с джипом и увидели того, кто сидел за рулем?
Она пожала плечами, не понимая, что тут такого.
- Да или нет?
- Наверное, да - кажется, да.
- Наверное, кажется! - Он снова начал заводиться, но остановил сам себя, словно за то время, пока он отсутствовал здесь, в него врезали какую-то кнопку, с помощью которой он мог контролировать собственные эмоции. И он давил на нее, когда чувствовал, что готов взорваться. - Так вот объясните мне - вы вот газетам подробно описывали, какой он был приятный молодой человек и все такое, и что у вас там прям любовь возникла. А я не пойму - как же вы его успели разглядеть, если просто шли мимо? Ну он вас, допустим, мог увидеть издалека - в боковое зеркало, - но вы-то его никак…
Она все еще морщила лоб, вглядываясь в лист бумаги, на котором изображено было что-то напоминающее наскальную живопись первобытных людей - она похожее видела в школьном учебнике истории.
Как-то неправильно все получалось. Она почему-то не задумывалась над деталями, видимо, в, силу неспособности задумываться, и дотошности такой не ждала. Такой был гладкий красивый рассказ - поверхностный, бездетальный, но полный трагизма, - а стоило копнуть ту самую поверхность, по которой он стелился так красиво, как отдельные куски начали провисать, грозя вот-вот провалиться и утянуть за собой весь ее рассказ целиком.
Это не ее вина была - у нее плохо было с пространственным воображением, и схем этих она не понимала. Вот сексуальную сцену между этим подполковником и машинисткой она могла себе представить - да даже между ним и Мыльниковым, хотя гомосексуализм как явление ей не очень нравился. Но вот мгновенно представить, откуда она должна была идти, чтобы иметь возможность как следует разглядеть водителя и испытать к нему симпатию, было для нее слишком сложно. Виктор обязан был ей подсказать - она ведь вчера просила его помочь, просила продумать все повороты ее беседы с милицией - но…
- Ну?! - поторопил хамелеон. - Что молчите, Марина Евгеньевна? Газетам так красиво все расписываете - прям любовный роман, - а у нас слова сказать не можете. Вы, кстати, не писатель случаем?
В голосе была издевка, но кроме нее там что-то еще имелось - злорадство, что ли. Словно этим вот вопросом, и правда ставящим ее в тупик, он мстил ей за ее поведение, за интервью телевидению и газете - и жутко рад был, что подловил ее на такой вот мелочи. Чтобы теперь, как говорил Виктор, по одной-единственной ошибке доказать, что и весь рассказ ее - в лучшем случае безобидная глупая выдумка. А в худшем - намеренная ложь.
- О, вы мне льстите. - Ей не хотелось возвращаться к конкретному, но отсутствующему пока ответу, и она воспользовалась его вопросом, чтобы уйти на время от реальности в надежде, что возвращаться к ней уже не придется. - Нет, я, к сожалению, не пишу любовных романов, но… Но должна признаться, что я их переживаю - в действительности. В книгах так все красиво и складно, а вот в жизни… В жизни мужчины такие другие - и…
- Вы на вопрос отвечайте! - Она не смотрела на хамелеона, она снова изображала задумчивость, но не сомневалась, что он опять начал меняться. - Придумали историю-то, а, Марина Евгеньевна? Для красного словца расписали, как вы друг другу понравились? Ну?!
- О, конечно, нет, - произнесла чуть обиженно, пытаясь думать, но одновременно понимая, что ничего такого в голову за доли секунды не придет. - Просто все было так быстро и так ужасно - и мне так нелегко это вспоминать…
- А вы напрягитесь, - посоветовал зло хамелеон. - Для журналистов же вспомнили, да еще с такими подробностями - ну вот и нас порадуйте. Тем более нам любовной лирики не нужно - нас голые факты интересуют…
Надо было бы сказать ему, что она шла с другой стороны, и джип был к ней лицом, и водителя она увидела издалека, потому что у него было открыто окно и он курил, высунувшись на улицу. Но тогда получалось… Тогда получалось, что она прошла мимо машины, а потом мимо арки. А значит, когда она услышала, как хлопнула дверь, тот второй, ею увиденный, был ближе к ней, чем водитель, - и она просто обязана была запомнить его, коль скоро она так хорошо запомнила водителя.