– Идем, Хоуп. Испечем "звездные" пироги, чтобы отнести Розе. Я полагаю, молодой человек сам найдет дверь.
После обеда я начинаю обзванивать межконфессиональные организации, которые нашла по Интернету. Без особой надежды на удачу – да, теперь у меня есть дата рождения Жакоба Леви, но я понимаю, что задача практически невыполнима, а мой запас энтузиазма почти исчерпан. Потому заранее готовлюсь слышать "нет". В последнее время и так отовсюду только это и слышу.
Смогу ли я спасти кондитерскую? Нет. Есть ли уверенность, что Мами очнется? Нет. Есть ли у меня шанс изменить к лучшему свою никчемную жизнь? Нет.
Начинаю с Межконфессионального союза, потом, идя по списку, перехожу к Совету парламента мировых религий, Национальной американской сети межрелигиозных организаций, Объединенной межрелигиозной инициативе и Мировому конгрессу религий. Каждому, кто отвечает мне, я вкратце рассказываю о том, как Жакоб, спасая Мами, привел ее к христианину, а тот помог ей укрыться у мусульман. Потом называю имя и дату рождения Жакоба и объясняю, что мы надеемся, обращение в подобные организации здесь, в США, дает некий шанс разыскать его. Всякий раз, слушая эту историю, на том конце провода ахают и охают, обещая передать информацию нужным людям и связаться со мной, если найдут хоть что-нибудь.
Воскресным утром около восьми часов мы с Анни в кондитерской одни, молча выгружаем из духовки пончики. Звонит телефон. Вытирая руки о фартук, Анни хватает трубку.
– Кафе-кондитерская "Полярная звезда", Анни, – произносит она. С минуту слушает, что ей говорят, и передает мне трубку со странным выражением лица. – Это тебя, мам.
Отряхнув руки, я беру у нее трубку.
– Доброе утро, кафе-кондитерская "Полярная звезда".
– Это Хоуп Маккенна-Смит? – Голос женский, и мне слышится легкий акцент.
– Да, – отвечаю я. – Чем могу быть вам полезна?
– Меня зовут Элида Уайт, я звоню вам из Авраамической ассоциации Бостона. Это межконфессиональный совет.
– О, – только и могу я сказать. Этой организации не было в списке тех, которые я обзванивала в последние несколько дней. Ее название мне ничего не говорит. – Авраамическая? – переспрашиваю я.
– Мусульманская, иудейская и христианская религии восходят к Аврааму, – объясняет женщина. – Мы занимаемся сближением этих религиозных групп, стараемся обращать внимание на сходство, на то, что нас роднит, а не разделяет.
– О, – повторяю я. – Понятно. Могу я вам чем-то помочь?
– Позвольте, я объясню, – начинает она. – На этой неделе в нашу организацию был звонок из Межконфессионального союза США, и обратились ко мне. Мне рассказали про вашу бабушку и про то, как мусульманская семья помогла ей скрываться и выехать из Парижа.
– Да, – тихо выдыхаю я.
– Я пробежалась по нашим базам данных, Жакоба Леви с указанной вами датой рождения среди членов нашей ассоциации не оказалось.
– Ясно. – У меня вытягивается лицо. Очередной тупик. – Спасибо, что приняли участие в поисках. Но звонить было необязательно.
– Разумеется, я понимаю, – продолжает женщина. – Но я нашла кое-кого, кто очень хотел бы с вами встретиться. А мы, со своей стороны, попытаемся вам помочь. Это наш долг. Вы не могли бы подъехать к нам сегодня? Я понимаю, что ваша бабушка тяжело больна и у вас каждая минута на счету. Извините, что звоню только сейчас, но я вижу, вы живете на Кейпе, так что могли бы добраться часа за два. Я живу в Пемброке.
Пемброк я знаю, он находится прямо на съезде с шоссе на Саут-Шор, по дороге к Бостону. За полтора часа я вполне могла бы доехать. Но я никак не возьму в толк, зачем нестись туда, если они не нашли в своих документах Жакоба Леви.
– Боюсь, сегодня ничего не выйдет, – отвечаю я. – Я работаю, у меня кафе-кондитерская, и мы открыты до четырех.
– Так приезжайте после этого, – мгновенно реагирует женщина. – Приглашаю вас на ужин.
Пауза.
– Я благодарна вам за приглашение, но… Она перебивает меня:
– Пожалуйста. Моя бабушка очень хочет с вами познакомиться. Ей уже за девяносто. Она мусульманка и тоже спасала евреев во время войны.
У меня начинает колотиться сердце.
– Она тоже из Парижа?
– Нет. Мы из Албании. Знаете, албанские мусульмане спасли больше двух тысяч еврейских братьев и сестер. Когда я рассказала ей про вашего Жакоба Леви, она была поражена. Она не знала, что в Париже мусульмане делали то же самое. Пожалуйста, она хотела бы, чтобы вы приехали и рассказали ей вашу историю подробнее, а она расскажет вам свою.
Бросив взгляд на Анни, вижу, что она смотрит на меня умоляюще.
– Можно мне взять с собой дочку? – спрашиваю я.
– Конечно, – без раздумий отвечает Элида. – Она для нас такая же дорогая гостья, как и вы. А после того как поговорим, мы будем помогать вам в поисках Жакоба, хотите? Моя бабушка говорит, что знает, насколько для всех нас сегодня важна встреча с прошлым.
– Одну минуту, не кладите трубку. – Я прикрываю рукой микрофон и пересказываю разговор Анни.
– Надо ехать, мам, – решительно заявляет дочь. – Бабушка этой дамы прямо вроде нашей Мами. Только там Албания вместо Франции. И мусульмане вместо евреев. Надо нам с ней поговорить.
Внезапно до меня доходит, насколько прав мой ребенок. Моя бабушка лежит в коме, но бабушка Элиды может говорить. Вероятно, мы никогда уже не услышим всех подробностей того, что случилось с Мами. Но вдруг разговор с другой женщиной примерно того же возраста, пережившей нечто подобное, поможет нам что-то понять.
– Хорошо, – снова обращаюсь я к Элиде. – Мы будем у вас часов в шесть. Скажите мне свой адрес.
Анни предлагает Алену съездить с нами в Пемброк, но он говорит, что предпочел бы побыть с Мами. Вместе мы заезжаем в больницу, чтобы взглянуть на нее. Уже через несколько минут мы с Анни поднимаемся, пообещав Алену, что заедем за ним на обратном пути. Он ухитрился так очаровать ночных дежурных сестер, что они соглашаются нарушить правила посещения. Все здесь уже знают нашу историю и то, что он почти семьдесят лет был с сестрой в разлуке.
До поворота на Пемброк мы добираемся в самом начале седьмого. Без труда находим дом Элиды благодаря подробным указаниям, которые она мне дала. Синий, с белыми ставнями двухэтажный домик располагается в чистом, приличном районе, сразу за католической церковью. Мы с Анни, переглянувшись, выходим из машины и звоним в дверь.
Нам открывает сама Элида. Она немного старше, чем я ожидала: на вид ей лет сорок пять. У нее бледная кожа и густые черные волосы, спадающие сзади почти до пояса. Мне никогда прежде не доводилось встречать албанцев – я приняла бы ее за гречанку или итальянку.
– Добро пожаловать в наш дом, – приглашает Элида, поздоровавшись за руку вначале со мной, потом с Анни. У нее карие, глубоко посаженные глаза и добрая улыбка. – Мы сегодня с бабушкой одни. Мой муж, Уилл, на работе. Прошу, проходите.
Я протягиваю хозяйке коробку "звездных" пирогов, которые прихватила к столу, она благодарит, и мы следом за ней проходим в дом. Стены коридора увешаны черно-белыми фотографиями – видимо, это семейные фото. Элида объясняет, что у них в Албании основной прием пищи приходится на обед, но сегодня она приготовила торжественный ужин.
– Надеюсь, вы любите рыбу, – продолжает она. – Я приготовила ее по старому семейному рецепту, моя бабушка так готовила рыбу еще в Албании.
– Замечательно, – откликаюсь я, а Анни кивает, – но, право, не стоило из-за нас так хлопотать.
– Мне это в радость, – уверяет Элида. – Вы же наши гости.
Завернув за угол, мы попадаем в тускло освещенную гостиную. Во главе стола сидит старуха, на вид куда более древняя, чем Мами, в глубоких морщинах. Белые как снег волосы поредели, так что кое-где видны проплешины. На ней черная кофта и длинная серая юбка. Старуха смотрит на нас ясными глазами сквозь толстые стекла очков в роговой оправе – на сморщенном усохшем личике они кажутся непомерно большими. Она что-то говорит, обращаясь к нам на языке, которого я не понимаю.
– Это моя бабушка, Надире Весели, – объясняет нам Элида. – Она разговаривает только по-албански. Она сказала, что рада вашему приезду, благодарит и просит чувствовать себя как дома.
– Спасибо, – отвечаю я.
Анни и я садимся рядом, справа от старушки, а Элида исчезает и почти сразу возвращается с четырьмя глубокими тарелками на подносе. Она ставит перед каждой из нас тарелку, а сама занимает место слева от бабушки.
– Картофельный суп с кабачками, – объявляет Элида. И, взявшись за ложку, подмигивает Анни: – Не бойся. Он гораздо вкуснее, чем кажется по названию. Я жила в Албании до двадцати пяти лет, а когда была такого возраста, как ты, любила этот суп больше всего.
Анни расплывается в улыбке и пробует суп. Я следую ее примеру. Элида не соврала: в самом деле, очень вкусно. Не поручусь за то, какие именно в нем пряности и травы, но он необыкновенно острый и душистый.
– Правда, очень вкусно, – одобряет Анни.
– И мне нравится, – подхватываю я. – Вы должны поделиться со мной рецептом.
– С удовольствием, – улыбается Элида.
Бабушка что-то тихо говорит по-албански, и Элида кивает.
– Расскажите, пожалуйста, как спаслась ваша бабушка. Моей бабушке очень хочется про это послушать, – переводит она.
Сама бабушка кивает в такт ее словам и с надеждой и ожиданием смотрит на меня. Она что-то еще говорит Элиде, и та снова переводит.
– Она просит прощения и надеется, что это не слишком невежливо с ее стороны.
– Что вы, совсем нет, – бормочу я, хотя и чувствую себя немного неловко и не вполне понимаю, зачем мы приехали.
Но в последующие двадцать минут мы с Анни наперебой пересказываем то, что сами недавно узнали о прошлом Мами и о том, как она сбежала из Парижа. Элида переводит наш рассказ на албанский, а Надире ловит каждое слово, не сводя с нас глаз, полных слез. В какой-то момент она вдруг, перебив Элиду, что-то громко и довольно долго говорит по-албански.
– Она сказала, что ваш рассказ о бабушке для нее – настоящий подарок. Она счастлива, что вы посетили наш дом, – переводит Элида. – Она говорит, как хорошо, что молодым людям, таким, как вы и ваша дочь, передана идея единения.
– Идея единения? – недоуменно переспрашивает Анни.
– Мы мусульмане, Анни, – поворачивается к ней Элида, – но верим в то, что ты – наша сестра, хотя ты христианка и еврейка по происхождению. Я замужем за христианином еврейского происхождения, потому что люблю его. Любовь преодолевает религиозные барьеры. Ты это знаешь? В сегодняшнем мире царит разделение, но всех нас сотворил Бог, разве не так?
Анни вопросительно смотрит на меня. Я вижу, что она не знает, как ответить.
– Да, наверное, – соглашается она наконец.
– Вот почему я стала работать в Авраамической ассоциации, – объясняет Элида. – Для меня это способ добиваться понимания между людьми разных религий. После Второй мировой войны прошло много лет, и то братство и единение, которое было между нами тогда, куда-то исчезло.
– Но разве это хоть как-то связано с нами? – чуть слышно спрашиваю я.
Надире вступает в разговор, Элида слушает ее, а потом снова переводит взгляд на меня.
– Ваш звонок с просьбой помочь попал ко мне, – говорит она. – В нашей культуре это означает, что я обязана вам помочь. Это кодекс чести, называемый Беса.
– Беса?
– Да. Это албанская традиция, основанная на Коране. Она означает, что, если кто-то нуждается в тебе и обращается за помощью, ты не должен отказывать. Оттого-то мы с бабушкой и попросили вас сегодня навестить нас. Беса была причиной того, что бабушка и ее друзья и соседи спасли многих евреев, рискуя собственной жизнью. Потому же спасли и вашу бабушку, пусть даже мусульмане в Париже называют это не так, как мы в Албании. А сейчас бабушка хотела бы рассказать вам свою историю.
Старая женщина молчит и улыбается, глядя на нас, пока Элида убирает со стола суповые тарелки. Анни вскакивает и предлагает помочь, и спустя несколько минут обе они появляются с блюдами, полными рыбы и овощей.
– Это форель, запеченная с оливковым маслом и чесноком, – поясняет Элида. – Очень распространенное блюдо в Албании. А это печеный порей и албанский картофельный салат. Мы с бабушкой хотели, чтобы вы ощутили вкус нашей родины.
– Спасибо, – в один голос благодарим мы.
– Ju lutem, – отвечает бабушка Элиды. – На здоровье, – добавляет она по-английски.
Элида улыбается.
– Она знает несколько слов по-английски. Бабушка добавляет еще что-то.
– А теперь она должна рассказать вам о том, как укрывала евреев в своем родном городке Круя.
Бабушка говорит, Элида переводит. Надире вспоминает, что она только-только вышла замуж, когда началась война. Ее муж был всеми любим и уважаем в их городке, где все друг друга знали.
– В 1939 году нашу страну оккупировали итальянцы, а в 1943 году пришли немцы, – переводит нам Элида слова бабушки. – И сразу же стало ясно, что они охотятся на евреев, живших бок о бок с албанцами. Видите ли, Албания стала тогда местом, где прятались евреи, бежавшие из Македонии и Косова и даже из Германии и Польши.
В 1943 году много еврейских семей приехало в наш городок, в Крую, в поисках спасения. Муж бабушки – мой дед – был одним из тех, кто первым предложил позаботиться о беженцах, разобрать их по домам. У них, говорит бабушка, поселилась семья Беренштейнов из Германии. Она до сих пор их вспоминает.
На этом месте Элида умолкает, а ее бабушка, тщательно подбирая слова, медленно продолжает по-английски: "Эзра Беренштейн, отец. Браха Беренштейн, мать. Две девочки. Сандра Беренштейн. Айала Беренштейн".
Элида добавляет:
– Да, Беренштейны. Девочки были очень маленькие, всего четыре годика и шесть лет. Семья бежала в самом начале войны и постепенно, прячась, пробиралась все южнее.
Надире снова начинает говорить, а Элида – переводить:
– Бабушка говорит, они с мужем жили бедно, к тому же еды было очень мало, потому что шла война, но они все равно приняли Беренштейнов к себе. Весь городок знал об этом, но, когда немцы пришли, ни один человек их не выдал. Однажды немцы зашли в дом, тогда мистер и миссис Беренштейн спрятались на чердаке, а малышек дед и бабушка выдали за собственных детей – мусульман. После этого они поскорее нашли для всех Беренштейнов крестьянскую одежду, и мой дед отвел их в ближние горы и помог найти пристанище в маленькой деревушке. Скоро и бабушка ушла туда. Они жили там все вместе, помогали Беренштейнам прятаться, до 1944 года, когда Беренштейны решили продвигаться дальше на юг, в Грецию.
Я вдруг замечаю, что щеки у меня мокрые от слез. Искоса глянув на Анни, вижу, что и она захвачена и тронута рассказом.
– Что с ними было дальше? – спрашиваю я. – С Беренштейнами? Сумели они спастись?
– Очень долго бабушка ничего о них не знала, – отвечает Элида. – Они с дедом молились о них каждый день. После того, как немцев выгнали из Албании в 1944 году, власть в стране захватили коммунисты, и албанцам было запрещено общаться с внешним миром. Но в 1952 году они – бабушка и дед – вдруг получили от Беренштейнов письмо. Все они выжили, все четверо, и поселились в Израиле. Они благодарили дедушку за все, что он для них сделал, и Эзра Беренштейн написал, что поклялся обязательно отблагодарить дедушку и бабушку и готов сделать для них все, если только им понадобится помощь. Ответить на письмо было невозможно – за это преследовали, – и они очень боялись, как бы Беренштейны не решили, что их уже нет в живых или, гораздо хуже, что они их забыли.
Бабушка еще что-то добавляет, Элида смеется и отвечает ей на албанском. Потом обращается к нам с Анни:
– Я сказала бабушке, что знаю окончание и сама расскажу. Мне было двадцать пять лет, когда в 1992 году пал коммунистический режим и люди в нашей стране снова получили возможность общаться с миром. Но коммунисты все разрушили, понимаете. Мы стали нищими. Будущего у нас в Албании не было, но и денег оттуда уехать не было тоже. Я жила с бабушкой и родителями. Дед умер за несколько лет до того. Однажды к нам в дверь постучали.
– Это был Эзра Беренштейн? – нетерпеливо гадает Анни.
– Нет, но ты почти угадала, – приветливо отвечает Элида. – Мистер Беренштейн уже умер к тому времени, и его жена тоже. Но их дочери, Сандра и Айала, навсегда запомнили, как жили в доме моего дедушки. Им было уже за пятьдесят, и они занялись тем, чтобы моих дедушку и бабушку признали Праведниками мира – это звание присуждается людям, спасавшим евреев во время холокоста, рискуя собственной жизнью. И вот они у нашего порога – спустя почти пятьдесят лет после того, как впервые оказались в Албании и нашли там убежище. Они хотели отплатить добром за добро бабушке и дедушке.
Моя бабушка объяснила им, что Беса не требует воздаяния, – продолжает Элида. – По крайней мере, в этом мире. Она сказала, что помочь им было ее долгом – перед Всевышним и перед ее спутником жизни – и что она очень-очень рада видеть их живыми, здоровыми и счастливыми. Айала тогда уже жила в Америке и была замужем за очень состоятельным человеком, врачом по имени Уильям. Она крестилась, приняла христианство, родила двух сыновей – все это она рассказала моей бабушке. Она сказала, что всем обязана моей бабушке – без ее помощи их семья ни за что не выжила бы. И предложила помочь нашей семье перебраться из Албании в Америку. А еще через год она исполнила свое обещание, добившись, чтобы нам выдали визы. Родители мои решили остаться в Албании, а мы с бабушкой переехали сюда, в Бостон, и начали новую жизнь.
– А вы до сих пор встречаетесь с Айалой и ее семьей? – осведомляется Анни.
В ответ Элида лукаво улыбается.
– Каждый день. Видишь ли, я вышла замуж за старшего сына Айалы, Уилла. И теперь наши семьи стали одной, навсегда.
– Невероятно, – ахаю я. И улыбаюсь бабушке Элиды, которая, поморгав, улыбается мне в ответ.
Я размышляю о том, жизни скольких людей она изменила, приняв вместе с мужем решение – с риском для собственной жизни укрыть у себя еврейскую семью…
– Огромное вам спасибо за то, что поделились с нами вашей историей.
– Ох, но ведь это еще не конец, – спохватывается Элида. С загадочной улыбкой она сует руку в карман, извлекает сложенный в несколько раз лист бумаги и передает мне.
– Что это? – спрашиваю я, а сама начинаю разворачивать листок.
– Это Беса, – объясняет она. – Вы ищете Жакоба Леви, и ваш запрос попал ко мне. Мой муж Уилл, сын Айалы, которую моя бабушка спасла почти семьдесят лет назад, служит в полиции. Я упросила его сделать мне такое одолжение, и он пробил по их базе данных вашего Жакоба Леви, который родился в Париже, Франция, в Рождество 1924 года.
Элида подбородком указывает на листок бумаги у меня в руках.
– Это его адрес. Около года назад он проживал в Нью-Йорке.
– Стойте, – перебивает Анни. Она выхватывает листок у меня из рук и рассматривает его. – Вы нашли Жакоба Леви? Жакоба моей прабабушки?
Элида широко улыбается.
– Так мне кажется. Все данные совпадают, до последней детали.
И она глядит на меня.
– Теперь вам нужно ехать к нему.
– Смогу ли я когда-нибудь вас за это отблагодарить? – У меня дрожит голос.