* * *
Такси, рассекая бегущие потоки дождя, медленно "причалило" к подъезду дома.
Ешода и Кишен вошли в гостиную, где, словно белое изваяние, стояла свекровь.
- Почему вы так поздно? - строго спросила она.
- Мы попали под дождь, и нам пришлось его переждать, - попыталась Ешода отделаться от нее, дав минимум информации.
Однако святая простота младенца, устами которого глаголет, как известно, истина, информацию расширила.
- Но нам повезло! - весело прозвенел он своим детским голоском. - Дядя посадил нас в свою машину и привез к себе.
- Вы были у дяди, Кишен? - кашляя, уточнила свекровь.
Ешода, поняв, куда может зайти разговор, и чтобы ее молчание не было истолковано превратно, сказала:
- Господин Ананд увидел нас на улице, и мы переждали у него дождь.
Но Кишен, не долго думая, присовокупил к ее объяснению довольно ассоциативное дополнение, которое потрясло самолюбие его "бабушки":
- А то я замерз! А мама… - он посмотрел на грустное лицо матери, - мама совсем промокла! А дядя дал ей такое красивое сари! И мама переоделась!
Чистый и ясный голос Кишена еще долго дрожал в большом холле.
Свекровь, круто развернувшись и хлопнув дверью, вышла из комнаты. Ешода упала на оттоманку и зарыдала. Ее плечи вздрагивали. Кишен бросился к ней.
Утро было солнечное, жаркое и влажное после прошедшего дождя. Деревья благоухали. От мостовых шел пар.
По дороге на службу Ананд решил заехать к Ешоде и Кишену, чтобы вернуть забытые ими игрушки. У него была уважительная причина.
Миновав дорожку, выложенную смесью песка и гравия, он поднялся по белым мраморным ступеням и вошел в гостиную, где убиралась Ешода. В этот момент она протирала большое овальное зеркало в резной оправе из красного сандала.
- Добрый день! - негромко сказал он, слегка заикаясь. Когда Ешода обернулась и ответила на приветствие, он сказал:
- Здесь… игрушки Кишена. Вы их забыли… - В его руках был большой целлофановый пакет.
- Вам не следует ходить сюда! - негромко ответила Ешода и тревожно посмотрела на дверь.
"Видимо, вечером состоялось невеселое объяснение со свекровью", - догадался Ананд.
- Я же вас просила.
- Понятно! - с обидой в голосе произнес он и поставил пакет на низкий, обтянутый бархатом табурет. - А я и не знал, что и вы меня гоните!
- Я не могу объяснить! - отвечала она, чуть не плача. - Но сейчас я…
Ананд, не дав ей договорить, выпалил:
- Объяснять не надо. Вы меня ненавидите, как… и все в этом доме. Разве я давал повод подозревать меня в подлых намерениях? - в отчаянии спросил он.
Ананд был обижен до глубины души.
"Неужели добро бывает наказуемо? - пронеслось у него в голове. - Дядя, милый, дорогой, умный мой и жесткий дядя? Почему я не такой, как ты?!"
Ешода тихо плакала.
- Разве я хоть однажды вел себя недостойно?
- Вы правы, все так! - сквозь слезы проговорила она. - Но пожалейте меня и Кишена! - В ее голосе звучала тревога и мольба.
Сдержанность в чувствах, присущая распространенному в Индии воспитанию, не давала возможность Ешоде сказать Ананду все откровенно. Но он понимал: она может оказаться на улице и без сына.
- В нашем доме был покой! - продолжала она, всхлипывая. - А сейчас все меня осуждают! Я боюсь позора! Пощадите меня! - и она подняла на него большие глаза, полные страха и страдания. - Не приходите сюда больше никогда!
Грозы не было. Синева неба сияла в проеме окна, но Ананду показалось, что ударил гром. В глазах у него потемнело.
"Получил! Спасибо!" - подумал он и, медленно повернувшись, вышел из дома, где жил его родной сын.
"Деваки! Где ты?" - закричал в нем какой-то внутренний голос, и он испугался.
- Умоляю вас! - слышался голос Ешоды.
Но Ананду было уже все равно.
"Я всем мешаю. Я отвержен. За что, Господи?!" - мысленно спрашивал он.
Он сел в машину. В его душе звучала песня:
Где же сын твой?
Любимый сын…
Снится ему не твое лицо,
А той, что качала его колыбель.
Не назовет он тебя отцом.
И отдыха нет в пути,
И цели нет впереди.
Подъехав к набережной, он спустился к морю. Долго бродил по берегу, слушая говор волн, который вторил его разбитому сердцу…
"Деваки, где ты?" - звучало из глубины его души, словно из морской пучины.
Часть III
Глава первая
Пуна. Золотой город. Его невозможно забыть. В далеком прошлом здесь побывал русский негоциант Афанасий Никитин и восторженно отозвался о нем. Это столица маратхов. Стоит он на горах и в окружении гор. От Бомбея, от побережья, дорога идет в глубь штата Махараштра пересекая рощи и поля, к городу Пуна, чистому, зеленому, городу чудесной погоды.
Цыганский табор расположился в небольшой живописной долине. Седовласый цыган, старый мудрец, сидел у остывших углей костра. Он поправил сбившуюся набок хлопчатобумажную ангочху, которой была повязана его седая голова, и в это время услышал знакомый и певучий голос.
- Добрый день, дядя Чопра! - поприветствовала его молодая и красивая цыганка.
- О, моя милая плясунья и певунья! Садись рядком, поговорим ладком. Поешь рису. Небось, изголодалась за длинную дорогу!
- Спасибо, дядя Чопра! - весело ответила та, мигнув бархатными ресницами. - Я только что поела.
- Поела, вот и хорошо, дитятко мое. Сейчас, наверное, тебя позовут. Город Пуна богат. Здесь любят танцы и песни. Заработаете хорошо. Удачи тебе, дочка! - Девушка легкой походкой пошла на зов своих подруг.
На небольшой площади собрались толпы местных жителей, туристов, прохожих, дервишей, богомольцев, бездомных, безработных, детей, стариков, молодежи и подростков.
Исполнялся танец катхакали. Барабанная дробь, стуча, сыпалась на мостовую. "Цыганка плясала, и монисто бренчало…" Но к этому следует добавить ритмично позванивающие браслеты. Картина была завораживающей на фоне светлой зелени бананов, темных листьев кокосовых и стройных арековых пальм. Вокруг дома, выстроенные в итальянском стиле, горный воздух благоухал, напоенный тропической растительностью, солнцем и музыкой.
Песни цыганки были так плачевны и дики, грустны и игривы, движения ее были так сладострастны, плавны и живы, что передать словами это вряд ли возможно. Публика, внутренне сопереживая, хранила глубокое молчание.
Танец окончился. Посыпались деньги. Молодые сикхи бросали внушительные банкноты в плавающую в толпе корзину. Шум, смех, шутки… Вокруг группы цыган образовались толчея…
Вечером, за ужином у костра, Чопра сказал своей любимице:
- Завтра утром, чуть свет, пойдем в Бомбей, - он улыбнулся. Молодая цыганка опустила большие черные глаза. По ее щекам покатились слезы. В небе мерцали крупные звезды. Темная теплая ночь держала в своих объятиях великолепные горы и уютный город.
Луч солнца, словно стрела, влетел в плохо опущенные жалюзи и задрожал на щеке Ананда. Он проснулся. Послышался стук в дверь. "Неужели снова началось? - в испуге подумал он. - Почти пять лет, как оставило меня наваждение! Господи!" Ананд встал. Спустился вниз. Раму нес на небольшом подносе два стакана сока.
- Раму! Ты разве не слышишь, что стучат в дверь?
- Что вы, господин, все тихо и спокойно.
Резко зазвонил звонок. Ананд вздрогнул, словно его задел диск бензопилы. Он открыл дверь.
Перед ним стояла Деваки… Большие черные глаза, не мигая, смотрели на него.
Если бы Ананд был христианином, то наверняка осенил бы себя честным и животворящим крестом.
- Деваки! - услышал он свой изменившийся голос.
И если бы слуга не поддержал его, то он лишился бы чувств.
- Госпожа?! - хрипло воскликнул Раму. - С того света?!. - Он упал на колени.
Ананд на мгновение оцепенел.
- Деваки! - повторил он и задохнулся.
Она упала ему на грудь и зашлась в рыданиях. Слезы ручьями текли на его белую рубашку.
- Ананд! Ананд! - повторяла Деваки. - Ты жив и здоров! Где ты был все это время? Почему не искал меня?..
- Я искал тебя все эти долгие годы, моя любимая! Я искал… Ты была со мной! Ты стучала мне! И вот… достучалась… - Ананд почувствовал, что слезы, желанные слезы облегчения, потекли по его лицу, потекла "живая вода"… Он смотрел на свою жену и не верил глазам, но сердце его чувствовало ее, дух его видел ее и осязал. Птицы кружились в небе. Кружилась голова Ананда.
- Боже мой, Боже мой! - причитал он. - Входи же, Деваки! Входи, моя госпожа! Твой дом ждет тебя! Здесь все ждет тебя!..
Вдруг он заметил седого старца с клетчатой ангочхой на голове, с густой серебряной бородой. Ананд поклонился ему, сложив руки у лица. Старец совершил пронам.
Раму без приказа хозяина ставил на стол еду и напитки…
- Садитесь, госпожа! Какая радость, госпожа… - приговаривал он. - То-то будет рад господин Джавахарлал!..
Ананд разлил по рюмкам виски.
- Давайте выпьем! Раму, садись с нами! - пригласил он.
Все выпили и немного помолчали. Потом заговорил старец.
- Никто не может избежать того, что ему предназначено судьбой.
Старый цыган очистил банан и тщательно разжевал его. Это была единственная закуска, которую он употребил. Обведя присутствующих проницательным взглядом, он продолжал:
- Наш табор, в тот день катастрофы под Агрой, прошел довольно много, и мы устали. Мы разбили палатку у самого берега реки. Вдруг кто-то увидел в воде женщину без всяких признаков жизни. Но кому суждено жить, тот не умрет! - многозначительно изрек мудрец и поднял вверх палец. - И нам удалось спасти ее… Но Всевышний лишил ее, несчастную, памяти. Она забыла, кто она и откуда… Ничего не помогало: никакие молитвы, никакие заклинания, ни врачи, ни вайдьи. Бедная женщина блуждала между нами, словно тень, безмолвная, бесчувственная…
Ананд так глубоко понимал и чувствовал эти слова! Он с горечью смотрел на свою драгоценную жену, которая пережила еще более жуткую трагедию, чем он сам. Ее мозг блокировал память, что произошло от сильного потрясения, и ключ был потерян.
Деваки пила сок. Ее глаза были сухими. Вообще она не выглядела подавленной, а наоборот, в ней было много жизни, она светилась огнем. Ананд снова наполнил рюмки и, не дожидаясь остальных, выпил свою.
Цыган пригубил виски и улыбнулся Ананду. Раму тут же вновь наполнил его рюмку.
- И вдруг однажды она увидела проходящий поезд, и закричала: "Нет, нет! Сынок!" - и все вспомнила. Бедняжка долго приходила в себя от потрясения, нанесенного вернувшейся памятью. Потом она понемногу, видимо, из благодарности к нам, стала принимать участие в нашей общей работе - зарабатывать деньги песнями и танцами. Это у нее хорошо получалось.
Ананд внутренне, хоть и с грустью, улыбнулся при этих словах старика.
- Мне очень жаль расставаться с ней, - добавил цыган. Он встал и поклонился. - Я исполнил свой долг и удаляюсь, господин, - сказал он Ананду. - Спасибо за угощение. Любите свою супругу! И дай вам Бог счастья, которого вы заслуживаете на этом жизненном пути… Да, чуть не забыл! - спохватился цыган. - Возьмите газету. Она нам очень помогла.
Ананд взял протянутую ему "Таймс оф Индиа" и узнал тот номер, в котором была статья о его дяде.
Цыган направился к двери.
Ананд окликнул Раму.
- Слушаю, господин!
- Сумей как-нибудь вручить ему деньги, - он вытащил бумажник и протянул его Раму. - И заверни ему бутылку виски.
- Хорошо, хозяин!
Раму быстро догнал старца и исполнил поручение своего молодого господина.
После ухода цыгана Деваки овладел страх. Ей казалось, что все случившееся произошло совсем недавно. И она почему-то была уверена, что ее ребенок жив. Это до крайности осложнило ситуацию, и Ананд снова впал в то беспокойное состояние, которое лишь недавно покинуло его.
- Ананд! А где наш сыночек? Извини, - сказала она, и, не дождавшись ответа, поднялась с кресла.
Ананд понял, что она направляется в детскую.
- Деваки! - остановил он ее и взял за руку. В этот момент он особенно сильно ощутил жестокую реальность.
Она вскрикнула:
- Где он?.. Мой сын? Он большой уже? - и она повела слегка обезумевшим взглядом. - Да? - с глубокой надеждой и болезненным нетерпением продолжала она. - Позови же его! Ну ответь, где… где мой сын? Ананд! Почему ты медлишь?
Собрав все свои духовные силы, все свое умение сосредотачиваться, Ананд ответил:
- Его… судьбе не было угодно… чтобы я сохранил его! Я потерял его. У нас с тобой, Деваки, нет больше сына, - сказал он, словно опустил топор на шею приговоренного.
Деваки снова залилась слезами. Потом подошла к дивану и села на валик.
- Нет, нет! Это неправда! - истерично восклицала она.
Ее травмированная психика, видимо, обладала вторым зрением. Она чувствовала, что ее сын жив. Но вместе с тем, следуя логике и реальным доводам, ее сознание должно было подчиниться той правде, которую ей сообщил муж.
В этой борьбе Деваки изнемогала. Ананду эти обстоятельства тоже причиняли тяжелейшие страдания.
- Верни мне моего мальчика! - закричала она, глядя на Ананда и не узнавая его. - Верни мне моего сына! - словно обезумев, требовала она. - Он же с тобой оставался! Ты держал его на руках!
Ананду стало плохо от напора материнского прозорливого инстинкта. Он был почти что сокрушен.
"Если я признаюсь, может возникнуть трагедия, победителей в ней не будет, а пострадают все, и в первую очередь Кишен. Что же делать?" - лихорадочно думал он, задавая себе этот древний, как мир, вопрос.
- Деваки! Успокойся! У нас еще будут дети. Мы молоды!
- Верни, верни мне сына! - молила она, ломая руки.
Ананд обнял ее, повторяя ее имя и не зная, что делать и как быть.
Раму стоял за дверью и по его старческой щеке бежала слеза.
- Деваки! Приляг на диван! Вот так… - Ананд уложил ее и накрыл пледом. Потом подошел к столу и отхлебнул бренди прямо из горлышка - по-европейски…
На следующий день Деваки пошла в храм Вишну. Она вновь, как несколько лет назад после смерти отца, молилась, стоя на коленях перед Богиней, на том самом месте, где Ананд нашел ее, чтобы назвать своей невестой. Тот же брахман, который совершал их свадебный обряд - вивадху, тенором распевал мантры.
- О Великая Мать! Где мой сын? - громко молилась Деваки. - О Сита и Рама, аватара Вишну! Скажите, где мой сын? - она положила горсть риса и розовых лепестков. Зажгла агарбатти и молилась искренно, истово, самозабвенно. - Он умер! Ты подарила мне его, а потом отняла… - слезы, тихие, святые и чистые, струились из ее глаз, словно со дна души. Как мне жить? Я не могу забыть его!.. Верни мне моего сына или отними память о нем… - с глухим рыданием вырвалось из груди матери, этого вечного корня жизни, дающего жизнь…
Она поднялась с колен и вышла на паперть, где, как обычно, оставляют обувь перед входом в храм. Мальчик лет пяти примерял ее сандалии. Она остановилась и с изумлением стала следить за ним. Мальчик надел их и попытался пройтись. На шейке у него блистало дорогое ожерелье тонкой работы с медальоном.
- Мальчик! - нежно и ласково обратилась она к нему. - Ты ошибся! Это мои сандалии.
- Они правда ваши? - звонко спросил он и поглядел на Деваки внимательными черными глазами.
- Конечно! - ответила она. - Они ведь велики тебе, сам видишь.
- Они на каблуках, я в них сразу вырасту! - ответил он.
- Ну, хорошо, - усмехнулась Деваки. - А что же мне теперь делать?
- Как это что? - удивился мальчик. - Взять мои сандалеты.
- Я возьму свои, ладно? - мягко попросила она его.
- Ладно! - согласился малыш, снимая ее сандалии. - Поменяемся!
- Ты добрый мальчик! Как тебя зовут? - поинтересовалась Деваки и, присев перед ним на корточки, взяла его за подбородок.
Мальчик не успел ей ответить. Подошла его мать - молодая женщина и позвала его:
- Кишен!
Деваки удивленно взглянула на молодую даму и тотчас же узнала ее.
- Ешода! Ты?
- Деваки? - в свою очередь поразилась Ешода. - Неужели?! Деваки!
- Да. Я. Деваки.
- Ты жива? - спросила она, и круглое металлическое блюдце дрогнуло в ее руке.
- Да!.. Меня спасло чудо.
- Послушай! Ты очень изменилась! - сказала Ешода. - А мой Вики погиб, так что… сейчас у меня в жизни остался только мой Кишен, - горестно сообщила она и опустила голову, с нежностью заглянув в глаза сыну.
- Очень милый мальчик! - заметила Деваки. - Тебе можно только позавидовать! Ты мать… - с грустью в голосе произнесла Деваки это светлое слово.
- Ах, Деваки! Я думаю, у вас с Анандом еще будут дети… - сказала Ешода. - Кишен! Пора в школу.
- До встречи, хорошо? Ты зайдешь?
- Да, непременно, - ответила ей Деваки, - и в ближайшее время.
- Попрощайся с тетей, Кишен!
- До свидания! - сказал тот.
- До свидания! - ответила ему "тетя" и посмотрела им вслед. Она завязала в узелок круглую тарелочку для жертвоприношений и медленно направилась домой.
В саду было прохладно и свежо. Пели птицы. На ветвях манго прыгала обезьянка, трещал пестрый попугай. Павлин важно прохаживался по аллее, слегка распустив хвост.
Ананд и Деваки сидели на террасе.
- Как разросся мой розовый куст! - тихо сказала Деваки. - Я видела Ешоду! У нее такой милый сын! - И заплакала. - Наш сыночек был бы сейчас в таком же возрасте.
Ананду стало не по себе…
"Теперь у меня, вроде бы, все хорошо. Жива Деваки - моя любовь. Столько перенесла, бедняжка! Мученица! Сын наш жив, но он чужой. Чужой ребенок! Но ведь он наш… Что ж, пусть растет. Изменить ничего нельзя. Когда-нибудь…" - громкие рыдания жены прервали его мысли. Ананд вздрогнул.
- Теперь слезами ничему не поможешь и ничего не вернешь! Не мучай себя, милая, успокойся! - умолял он супругу.
- Я не могу, Ананд! И днем и ночью он передо мной! - причитала Деваки. - Я не могу забыть!
- Не плачь! - пытался успокоить ее Ананд. - Я тебя очень люблю, и ты еще будешь самой счастливой матерью! Вот увидишь!
Но Деваки была безутешна.
"Да, мать чувствует, что ее ребенок где-то рядом, оттого и не может, видимо, смириться… Господи, что я наделал?!" - корил себя Ананд.
Жизнь в доме, где воспитывался Кишен, вернулась в свое привычное русло. Свекор и свекровь Ешоды узнав, что супруга Ананда нашлась живой и невредимой, успокоились и теперь позволяли снохе приглашать их к себе, как старых друзей погибшего сына.
Однажды Ешода читала сказку Кишену перед сном. Мальчик очень любил сказки и готов был слушать их часами. У Ешоды уже пересохло в горле, она закашлялась, но сын просил еще и еще:
- Мама, читай!
Вскоре послышалось его ровное дыхание. Кишен спал. На его лице блуждала улыбка. Счастливое детство! Счастливый сон! Мать запела ему колыбельную: