- Она же совсем молодая, - не выдержала Мария.
- А я - старая?! - зимний солнечный день беспощадно высветил пористую дряблую кожу под слоем косметики, двойной подбородок, морщины. - Я больше двадцати лет с мужем прожила. Была ему нянькой, мамкой, другом, даже любовницей, хотя этот рохля и любить-то как следует не умеет. А теперь все это отдать какой-то соплячке? Молодость, что я на него угрохала, годы, достаток, который, наконец, появился, мужика, вот этими руками вылепленного, - все отдать? Во, - она смачно скрутила кукиш, - на хер нищих, Бог подаст! Вы, дорогая, еще слишком мало живете на свете, чтобы оценивать, кто молод, кто нет. Молодость от количества лет не зависит. Она в сердце, в мозгах и еще в том месте, откуда ноги растут. Вот доживете до моих лет, тогда мы эту тему обсудим. А сейчас, извините, о молодости говорить мне с вами неинтересно. В вас недоразвит вкус к жизни, но это вина не ваша, а вашего возраста, - главбух остановилась в двух шагах от машины, откровенно давая понять, что дальше эксперту придется шагать пешком. - Не берите себе в голову, дорогая, сегодняшний день. До завтра.
Мария молча кивнула и направилась в противоположную сторону. Через пару минут ее осенила идея позвонить Вадиму и порадовать, что свободна. Она сняла перчатку, порылась в сумке: телефона не было. Расстегнула полностью молнию, заглянула внутрь - косметичка, ключи, кошелек, расческа, мобильного нет. Раззява застыла посреди тротуара, пытаясь понять, куда девался сотовый. Украсть не могли: Вадим подвез ее на работу, а там залезли в другую сумку, и вся карусель крутилась вокруг того, что в ней обнаружили. Никому не звонила, не говорила… И вдруг Мария вспомнила, как во время "задушевной" беседы с "ежом" к ней кто-то пытался пробиться. Разговор не состоялся, она отключила мобильник, но в руки-то брала, а значит, запросто могла оставить на столе в кабинете Подкрышкина. Когда так морочат голову, не то что телефон, себя легко забыть. Вольноотпущенная решительно забросила на плечо сумку и снова потопала на работу в надежде застать там барина.
"Close" по-прежнему маскировало незапертую дверь. Из начальственного кабинета доносились возбужденные голоса - женщины и мужчины. В мужском без труда угадывался владелец "Ясона", в женском клокотала ярость его жены.
- Я сказала: раздену до нитки! И никакой суд тебе не поможет, все по закону, дорогой бизнесмен.
- Как ты могла, Вика, как ты могла?!
- А ты как мог? Променять меня на драную подстилку?! Думаешь, эта девка стелется под тебя, потому что любит? Ха, не смеши! Ей нужен не ты, плевать она на тебя хотела, нужны твои деньги, придурок, точнее, наши. Или забыл, что я вбухала в этот гребаный магазин все свои сбережения, все, что осталось после продажи маминой квартиры?
- Это у тебя память короткая. Из твоей тупой башки все вылетело, абсолютно все, сволочь ты неблагодарная! Ну-ка вспомни, кто из нас вкалывал, кто бегал по помойкам, пил с бомжами, вынюхивал у старух, где что плохо лежит, мотался по свалкам, заискивал перед всякой швалью?! А ты в это время жрала шоколад, валялась на диване, задрав ноги, изображала больную. Даже картошку мужику не могла пожарить!
- Скотина! Это я-то изображала?! Да мне после аппендицита больше трех килограмм нельзя было носить, а я для тебя таскала сумками жратву с рынка, тварь! - послышался звук пощечины, потом грохот упавшего стула, шум, возня, загремел свалившийся со стола телефон-факс. Мария подумала, что сейчас эта парочка сгоряча раздавит и ее сотовый. Затем раздались рыдания. - Дурак старый! Посмотри на себя, кому ты, кроме меня, идиотки, нужен? Постыдился бы, сатир хренов, она тебе в дочки годится!
- Да не было у меня с ней ничего, Вика, клянусь!
- Врешь!
- Ты мне всю жизнь не веришь.
- Потому что всю жизнь у тебя не член в штанах, а тыловая шашка: не знаешь, где и когда рванет.
- Дуреха, - хихикнул довольный Подкрышкин, - тыловая крыса бывает, а шашка - толовая.
- Один хрен, - всхлипнула его половина. - Скажи, Игорь, у тебя правда ничего с ней не было?
- Кыся моя, да разве ж я променяю такие формы на кости? - за неплотно прикрытой дверью завозились, захихикали, из кабинета донеслись сочные чмоки. Мария вздохнула, поняв, что с мечтой вернуть телефон на сегодня придется расстаться. Войти - невозможно, стоять и слушать эту галиматью - противно. Она развернулась, шагнула назад. И остановилась: воркотня принимала интересный оттенок.
- Дурочка ты моя наивная, ведь это же все белыми нитками шито. Думаешь, менты - дураки?
- Дадим кому надо на лапу, не то что дураками, глухими слепцами прикинутся. Помнишь Ваську? Того, кто мне с квартирой помогал?
- Ну.
- Так вот, у него в этом отделении приятель. Через него и сунем деньжат, если надо. Этот седой хмырь только изображает из себя комиссара Мегрэ, а у самого уши так и просятся под лапшу.
- Кысенька, я все понимаю. Можно сделать вид, что ключи перепутала, можно в сумку чего надо подкинуть. Но Ленка ж не открывала футляр, как на колье-то отпечатки ее пальцев оказались?
- Ты же умный, вот и догадайся. А я, дура, пока помолчу, - снова раздался чмок.
- Викусь, может, все-таки пожалеешь девку? Ведь ребенок совсем, ты ж ее губишь! А для ментов что-нибудь придумай, ты же у меня умница.
- Ха, ребенок! Этот ребенок в ширинку к тебе пытался залезть.
- Опять? Мы же договорились.
- Пусть посидит с месячишко, подумает. Может, поймет, что на каждый хер найдется своя жопа с винтом:
- Тебя не красит вульгарность, кыся.
- Зато тебя возбуждает, - чмок-чмок.
- Послушай, а если Машка вдруг догадается? Настучит?
- О чем?
- Да о том же самом! Она девка умная, два и два всегда сложит.
- Кто, эта белобрысая шлюшка? Не смеши меня, Игорек! У нее на уме только одно: с кем бы трахнуться. Сначала папаше строила глазки, помнишь? Потом на его сынка-депутата перекинулась. А когда и он ее на хер послал, нашла себе третьего. Видел, на какой иномарке хмырь за ней приезжает? Мы бы, кстати, тоже могли не хуже купить, если б ты, дорогой, не был таким жлобом.
- Если бы ты, кысуня, не была помешана на своих бриллиантах.
Мария толкнула ногой приоткрытую дверь, молча взяла со стола свой мобильный, чудом уцелевший в этой помойной яме, и вышла.
* * *
- Привет труженикам антикварного фронта!
- Уже не труженикам, привет.
- Укокошила старичков и захватила "Ясон"?
- Уволилась.
- Отлично!
- Шутишь?
- Никогда не говорил так серьезно. Мань, у меня к тебе солидное деловое предложение. Надо встретиться, обсудить.
- Какое?
- Не по телефону.
- Ладно, когда?
- Сегодня, в восемь. Устроит?
- Да.
- Я знаю одно уютное место, где отличная кухня и можно спокойно поговорить. Поужинаем?
- Хорошо. Согласна.
- Тогда до встречи, пока!
Глава 9
Павел Алексеевич Страхов, для друзей - Паштет, задумчиво обвел указательным пальцем вороненое дуло, погладил курок, прицелился в миньон шестирожковой люстры и спрятал "Макаров" в ящик стола. Повернул на полный оборот ключик, подергал для верности бронзовую, под старину, ручку и, откинувшись на спинку рабочего кресла, обтянутого серой кожей, принялся довольно насвистывать любимую мелодию из "Семнадцати мгновений весны". Впервые за долгий месяц страховская душа была спокойна. Правда, где-то там, в глубине, кошки скребли, но это жалкое царапанье не шло ни в какое сравнение с тем, что испытывал он в последние сорок дней, исключая сегодняшний. Сегодня все окончательно определилось, завтра он сделает свой ход в комбинации, которая зовется предательством. Затем игра будет кончена.
Павел Алексеевич придвинул стакан, в каких до перестройки разносили чай по купе нелепые тетки в темно-синих беретах, плеснул на два пальца виски, с палец отпил. По телу разлилось тепло, напряженные мышцы расслабились. Он посмотрел на убогий стакан, тот явно просил добавки - наглец. Как будто не знает, что у его хозяина завтра - нелегкий день, и голова должна быть ясной, а не с похмелья. Выбросить бы эту дешевую дрянь, да жаль: стаканчик многое повидал, с него, можно сказать, все начиналось. Владелец торгового дома "Миллениум" забросил ноги на письменный стол, прикрыл глаза и снова засвистел "не думай о мгновеньях свысока". Голосом Павел Алексеевич похвастать не мог, но свистом владел мастерски. Иногда выдавал такие рулады, что у слушателей челюсти отвисали. Однажды просвистел "Сулико" от первой до последней ноты, да так, что Гиви, который загорелся тогда идеей открыть в Тбилиси еще один "Миллениум", расчувствовался до слез. Идея загнулась на корню: через неделю будущего партнера изрешетили пулями, когда он возвращался к жене от любовницы. Страхов тоже в то время чудил, но оттого, что, как мальчишка, влюбился, а не потому, что из двух не мог выбрать одну. В отличие от бедного Гиви он различал понятия "однажды" и "навсегда" и умел уходить. Теперь-то ясно, что его подзуживал черт, а той Весной, казалось, ангелы трубили с небес. Павел Алексеевич вспомнил вечер, когда сообщил Инне о своем решении развестись с женой. Как же эта сучка себя повела! Вот бы у кого поучиться выдержке. Глазом не моргнула, звука не издала, только молча прислонилась к плечу - чуткая, благодарная, милая. Хищная, лживая стерва, которая возомнила, что может держать Страхова за дурака. Любила его вторая жена или нет? Что чувствовала в ответ за шубы, бриллианты, за машины, которые муж позволял ей менять, как перчатки, - за ту райскую жизнь, какой наслаждалась? Тогда он думал - любовь, теперь уверен - презрение. Павел Алексеевич задумчиво наклонил стакан, янтарная жидкость лизнула стеклянный бок. Ох, как же умела лизаться эта роскошная гадина! Вылизала всего досуха, оставила только кожу да кости с мясом, а то, что зовется душой, слизала дочиста.
Страхов словно заново проживал тот Богом проклятый день, до мельчайших подробностей, до ерунды, которая намертво вгрызлась в память. Упавший за завтраком нож, ласковое "возвращайся скорее, милый" и чмоканье в щеку у двери, залепленный пластырем палец водителя Геннадия на руле, запах свежего "Коммерсанта", веснушки на носу рыженькой стюардессы, картавость соседа, занудно выспрашивающего про лондонскую погоду, привычный вздох облегчения при посадке в Хитроу и короткие гудки мобильника жены. Он опивался кофе с деловыми партнерами, убеждал, выгадывал, шел на уступки, шутил, обедал, заражался предрождественским настроением лондонцев. А потом позвонил домой. Сейчас трудно ответить, что за блажь пришла набрать номер домашнего телефона. Домой Страхов почти никогда не звонил, только на сотовый. А тут, будто черт подтолкнул его руку. Лондонский абонент случайно включился в чужой разговор. Мужской голос обещал развести костер на снегу. Павел Алексеевич решил, что схалтурила связь, и собрался отключиться. Но не успел. То, что случилось дальше, прикнопило его к маленькому "самсунгу", как жука - к картону в коллекции юного натуралиста.
Молодой женский голос игриво спросил, может ли человек себе что-нибудь отморозить, занимаясь любовью в зимнем лесу.
- Смотря с кем. С тобой, например, будет жарко даже на Северном полюсе.
- А представляешь нас в какой-нибудь заброшенной будке полярника? Пылают дрова в печке, за окном вьюга, а мы, обнаженные, любим друг друга на белой медвежьей шкуре.
- Почему белой?
- Терпеть не могу бурых медведей, от них воняет. Когда я была ребенком, отчим иногда водил меня в зоопарк. Прививал любовь к фауне, ха-ха-ха! Мне нравились только тигры.
- Ты сама тигра, - в трубке раздался шутливый рык. - Хищная, красивая, смелая! Кстати, не боишься, если Паштету про нас твоя подруга стукнет?
- Кто, Дашка? Не смеши, милый! Дашунька за меня глотку любому перегрызет, в том числе и моему благоверному. Так что, не трусь, Олежек, прорвемся.
- Я не за себя боюсь, глупыха, за тебя. Твой супруг только с виду тихий, а узнает - убьет.
- Страхов, между прочим, кроме того, что мне муж, тебе друг и партнер. Ты его заместитель, кажется? Соратник, так сказать, и опора. Вы ведь начинали вместе, так? И уже лет десять, по-моему, дружите.
- Думаешь, это его остановит? Наоборот! Мы шутим с огнем, тигренок. Паштет запросто способен удавить нас обоих.
- Каждого можно убить, мой милый. Было бы желание, ну и деньги, естественно.
В трубке повисло молчание. У Павла Алексеевича онемели пальцы, он почти не дышал.
- Это шутка?
- Ха-ха-ха, испугался! Решил, что я собираюсь собственного мужа прикончить? Мысль, конечно, неплохая, но не для меня, увы. Глупо резать курицу, которая несет золотые яйца, согласен?
- Ну, знаешь, с тобой не соскучишься.
- Я слишком жизнелюбка, чтобы скучать, дорогой. Пока молоды, надо все брать от жизни. Может быть, даже и чью-то жизнь, шучу.
- А мою возьмешь?
- Хоть сейчас!
- Сейчас не могу. Давай вечером, часиков в восемь.
- Договорились.
- Тогда жду, приезжай.
- Пока!
Это теперь он почти спокойно вспоминал случайно подслушанный разговор, перебирая в памяти слова, точно четки. А тогда трясло от ненависти так, что стучали зубы. В те минуты его раздирала на части не ревность - гадливость и злоба. Тошнило при мысли, что эта шлюха снова может к нему прикоснуться. Ярость же вызывал он сам - из-за собственной слепоты, неумения выбирать друзей, самонадеянной уверенности, что в подобное дерьмо ему не вляпаться никогда. Вляпался! Предала не только жена, но и друг, а это вдвойне страшнее. Что ж, в таком случае и плата за предательство должна быть двойной. Павел Алексеевич оторвался от воспоминаний, посмотрел на откровенно бесстыдную, небольшую базальтовую скульптуру, привезенную год назад из Египта. Торчащий огромный фаллос древнеегипетского божества указывал прямо на рогоносца, как будто насмехался и призывал отомстить. Попросить, что ли, у него завтра моральной поддержки? В памяти всплыл смуглый продавец жуликоватого вида, уверявший на ломаном английском, что Уро-Боро обязательно принесет удачу.
- Take, lady, here, here, - тыкал на божественный член египтянин. - It's for lucky, believe me, lady!
"Lady" заливалась смехом и охотно цеплялась за торчащий могучий орган.
- Милый, ты почему не ложишься? - без стука открылась дверь в кабинет.
- Надо кое-что продумать. Спи.
- Спокойной ночи!
"Ночь-то, может, и будет спокойной, - усмехнулся "милый", - а вот день - навряд ли".
О том, что Павел Страхов задумал, не знала ни одна живая душа, даже родная сестра. Светлана была старше брата на две минуты, но никогда не кичилась своим старшинством. Она, вообще, ничем не кичилась - умная, успешная, сильная. Единственная, кто могла отдать за него все, чем владела. Остальные предпочитали брать. Близнецы до сих пор друг без друга не мыслили полноценной жизни. Если заболевал один, начинались проблемы со здоровьем и у другого. Если брат первым влюблялся, сестра тут же заводила роман. Если с кем расставались, то оба, с максимальной разницей в пару дней. Между ними существовала почти мистическая связь. Скрывать или обманывать - бесполезно, один умел предугадывать поступки другого и, как правило, не допускал ошибок. Не ошиблась Светлана и в этот раз.
Она приехала к брату с невесткой через день после его возвращения в Москву. Дверь открыла приходящая домработница.
- Добрый вечер, Тоня. Хозяева дома?
- Здравствуйте, Светлана Алексеевна! А никого нет. Инна Петровна недавно звонила, сказала, что ужин готовить не надо. Поэтому я только убралась в квартире и уже ухожу.
- А хозяин когда будет?
- Не знаю, Павел Алексеевич не звонил.
- Ладно, подожду пока.
- Может, вам чайку приготовить?
- Спасибо, не нужно.
- Ну, тогда я пойду?
- Разумеется, Тонечка, до свиданья.
Гостья допивала вторую чашку кофе, когда на пороге кухни появился хозяин.
- Привет! Что-то случилось? Ты же вроде собиралась в воскресенье приехать.
- Рядом оказалась. Думаю, дай заеду. Зачем ждать два дня, когда можно увидеться через пару минут, - она чмокнула брата в щеку, ласково взъерошила волосы. - Как съездил?
- Нормально. Я тебе привез кое-что, сейчас принесу.
- Сейчас мы чайку попьем, я торт роскошный приволокла. Посидим рядком, поговорим ладком, не общались ведь целую вечность! Есть хочешь? Могу яичницу пожарить, у вас в холодильнике яйца.
- Я сыт.
- Инна скоро будет?
- А что?
- Ничего, просто хотела увидеть.
Он повернулся спиной, собираясь выйти.
- Я в душ, подождешь?
- Конечно.
Впервые в жизни Павел Алексеевич был не рад приезду сестры. Чувствовалось, что близнецы темнили, недоговаривали. Но если один точно знал, что именно хотел скрыть, другая уже и без слов, наверное, догадалась.
Страхов присел на край ванны, открыл краны, подумал. Потом ополоснул лицо, намочил волосы. Светлану водить за нос бесполезно и глупо, однако в такой ситуации на полную откровенность способен только безумец. Ни к дуракам, ни к сумасшедшим примыкать не хотелось.
После мирного чаепития сестра неожиданно спросила.
- Ты ничего не хочешь сказать?
- Побойся Бога, Светка! Мы почти два часа с тобой языками чешем, обо всем переговорили. И вообще, дорогая гостья, тебе не надоел хозяин? Мне, между прочим, еще надо просмотреть кучу бумаг.
- А тебе не надоело вешать лапшу на уши родной сестре? Что у вас тут происходит?