Откуда было взяться такой аргументации, если Каченовский, по общему признанию маститых "Словистов", к исследователям "Слова" не относился, у него, по существу, отсутствуют публикации, специально посвященные этому произведению. Известно лишь одно опубликованное сочинение Каченовского, где высказывается сомнение в подлинности памятника. Это уже нами указанная ранее статья "Взгляд на успехи Российского витийства в первой половине истекшего столетия", опубликованная в 1812 году. Так откуда было взяться убеждению, что гениальное творение неизвестного нам и по сей день гения родилось не в XII веке, как считают ортодоксы, а в XVIII веке? Убеждение Каченовского было настолько "аргументированным", что он по праву и по сей день является главой школы скептиков, среди "учеников" которой насчитывается более десятка известных исследователей "Слова" XIX века.
Трудно придумать иной аргумент в пользу природы этого убеждения, чем высказанная в "пропавшей грамоте" К. Д. Кавелиным мысль, что Каченовский просто знал имя этого гения. Если бы эта мысль была документально подтверждена, то никаких сомнений в том, что Каченовский знал это имя, у нас не могло возникнуть, ибо сомневаться в честности К. Д. Кавелина нет никаких оснований.
Любопытно, что он сумел убедить вышеуказанных студентов, учившихся в разное время, поскольку К. Д. Кавелин на шесть лет моложе как И. А. Гончарова (1812-1891 годы), так и А. И. Герцена (1812-1870 годы), который, правда, по этому поводу не высказывался. Учитывая, что Кавелин поступил в Московский университет в 1835 году и мог слушать Каченовского в течение 4 лет вплоть до 1839 года, следовательно, И. А. Гончаров слушал его с 1829 по 1833 год. За 10 лет через аудитории университета прошло сотни студентов, слушавших профессора Каченовского, но всего лишь двое из них убеждены, что профессор знал имя автора гениальной песни. Отсюда следует вывод, что об авторе (имярек) "Слова" Каченовский с кафедры не вещал, а эти двое (Гончаров и Кавелин) являлись носителями некоей тайны, в которую их посвятил профессор. Мотивы такого посвящения никогда не будут раскрыты, поскольку оба ее носителя не проговорились об этом до конца своей жизни. Но проговорился, выходит, сам Каченовский в пылу жаркого спора 27 сентября 1827 года с А. С. Пушкиным? В этом усматривается наличие некоей магнетической или, если хотите, гипнотической силы у гения всех времен и народов, под воздействием которой Каченовский невольно выдал тайну, в которую сам был когда-то кем-то посвящен. Когда и кем? Гадать здесь можно сколько угодно, но ясно одно, что это был не сам автор повести, поскольку Каченовский жил в XVIII веке всего лишь 25 лет и вряд ли их жизненные пути могли пересечься. Возможно, что в тайну авторства "Слова" могли быть посвящены его первооткрыватели: Иван Быковский – Иоиль (1726-1898 годы) и А. И. Мусин-Пушкин (1744-1817 годы). И тот и другой, но уже в 20 веке, "выдвигались" даже на роль авторов "Слова" широко известными скептиками: французским филологом-славистом Андре Мазоном и советским историком А. А. Зиминым. Ниже с небольшими купюрами приведена в изложении статья Н. Л. Дмитриевой, опубликованная в III томе ЭСПИ, С. 195-198.
Андре Мазон – один из видных зарубежных исследователей "Слова о полку Игореве", стоящий на позициях скептицизма. Уже в 1925 году он отмечал, что "Слово о полку Игореве" является весьма "подозрительным", при этом выдвигает следующие версии этой "подозрительности". Подлинность "Слова" до пожара 1812 года доказывалась единственной рукописью, а после пожара осталась только одна несовершенная копия, сделанная с подлинника для императрицы Екатерины II. Кроме того, рукопись подлинника была приобретена при весьма туманных обстоятельствах, само ее происхождение является предметом противоречивых свидетельств и исследований. Поскольку новые списки "Слова" по прошествии более века не обнаружены, то подозрения и сомнения не только не развеиваются, но с годами лишь усиливаются. Рассматривая связь текста "Слова" с XII веком, Мазон утверждает, что бесспорна только сюжетная канва, при этом произведение характеризуется непоследовательностью изложения и бессвязностью второй части, что указывает скорее на более позднего рассказчика, а не на очевидца событий. Как полагает Мазон, автор "Слова" не является современником князя Игоря, им может быть пылкий патриот более позднего времени, просвещенный человек, знающий древнерусский язык и народную литературу, которую он путает с древней.
Большое внимание Мазон уделяет связям "Слова" с "Задонщиной", на чем и строит свою скептическую концепцию. За основу им была взята версия французского слависта Луи Леже, высказанная им еще в 1890 году, что "Слово" написано под влиянием "Задонщины", подлинность которой ни у кого не вызывает сомнения.
Сопоставляя тексты "Задонщины", Мазон делит их на две группы: группу начальных текстов, или "Плач о земле русской", и группу вторичных текстов XVI-XVII веков, в которой "Плач" дополняется "Похвалой", и ставит вопрос, чем является "Слово" по отношению к такому ансамблю текстов "Задонщины" – моделью или подражанием. Если "Слово" является подлинником, как считают большинство исследователей, а "Задонщина" – довольно несовершенный плагиат, то какова процедура его возникновения?
Плагиат, по мнению Мазона, должен относиться к XV веку, однако в более поздних текстах плагиат оказывается более совершенным. Кроме того, черты, общие для "Слова" и списков "Задонщины", не одинаковые от списка к списку, а если и совпадают, то в несколько иной форме. Получается, как считает Мазон, что переписчики "Задонщины" – либо фантазеры, либо воспроизводят текст по памяти, искажая и вульгаризируя оригинал. Таким образом, красочность оригинала, каким обладает "Слово", подменяется банальной безвкусицей. Широкая распространенность текстов "Задонщины" вызывает, по мнению Мазона, только два возможных предположения, в том случае если считать "Слово" первичным, а "Задонщину" его подражанием; или одна начальная "Задонщина", которая была создана на основе "Слова" к концу XIV – началу XV века по его единственной рукописи в дальнейшем обогатилась самостоятельными добавлениями, и они каким-то чудом совпали с моделью, о которой поздние переписчики могли и не знать; или несколько "Задонщин" были составлены по нескольким рукописям "Слова", из которых все, кроме одной (XVI век), пропали. То есть, считает Мазон, получается, что "Слово" дало о себе знать сначала в различных списках "Задонщины" и "Сказания о "Мамаевом побоище"", а затем вдруг в 1795 году оно само появилось из неизвестности, и с этого момента "Задонщина" и "Сказание" начинают играть роль контраста, они должны свидетельствовать о безвкусице плагиата и красоте оригинала. Такая картина представляется Мазону неправдоподобной, и он полагает, что "Слово" является подражанием "Задонщины", а не наоборот. Общие места "Слова" и "Задонщины" – это тот основной материал, из которого создано "Слово", оно собирает воедино разбросанные мотивы "Задонщины", присваивает буквально отдельные ее формулировки, облагораживая при этом их грубоватое звучание. Отношения "Задонщины" и "Слова", как считает Мазон, это отношение посредственной, но искаженной мифами и ловкой, весьма искусной подделки. Факт, подтверждающий, по мнению Мазона, эту гипотезу, заключается в том, что "Слово" будто бы наиболее близко не начальному списку (XV век), а вторичным спискам "Задонщины" (XVI-XVII века) и в некоторых деталях "Сказанию". Автор "Слова" нашел свой образец в каком-то из поздних списков "Задонщины", в котором имя Бояна сохранилось в правильной форме. Таким образом, "Слово" – это приукрашенный вариант "Задонщины", которому автор придал оттенок далекого прошлого, даже слишком далекого, используя в этих целях языческие мотивы.
С подозрением относился Мазон к неоднократному упоминанию пресловутой Тмутаракани в "Слове", поскольку сразу возникают ассоциации с надписью на Тмутараканском камне. По мнению Мазона, автор "Слова" не случайно четырежды упоминает Тмутаракань, ибо хочет польстить графу А. И. Мусину-Пушкину, который позиционируется в качестве первого исследователя надписи на Тмутараканском камне. Действительно, в тексте "Слова" Тмутаракань упоминается четырежды: "…дивъ кличеть връху древа: велить послушати земли незнаемѣ влъзѣ, и Поморію, и Посулію, и Сурожу и Корсуню, и тебѣ тьмутороканьскый блъванъ"; Тъи бо Олегъ мечемъ крамолу коваше и стрѣлы по земли сѣяше. Ступаетъ въ златъ стремень въ градѣ Тьмутороканѣ"; "Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя"; "Всеславъ князь людемъ судяше, княземъ грады рядяше, а сам въ ночь влъком рыскаше: изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутараканя". А. Мазон, несмотря на научно обоснованные доказательства советских ученых о подлинности Тмутараканского камня, остался при своем мнении, что мистификация с надписью на камне хотя и может иметь независимый характер, но она почему-то странным образом согласуется со столь внезапно появившейся рукописью. Он считает, что рукопись "Слова" появилась в очень нужный момент, чтобы восполнить недостаток в украшении прошлого. И пусть даже надпись на камне подлинная, нельзя отрешиться от мысли, что граф А. М. Мусин-Пушкин, как первооткрыватель камня, сумел, хотя и косвенно, зафиксировать в "Слове" свою причастность к событиям, связанным с Тмутараканским камнем.
Согласно воззрениям Мазона "Слово" состоит из двух неловко соединенных между собой частей: первая часть представляет собой улучшенный плагиат "Задонщины", а вторая – текст, полный алогизмов и "темных мест", это то, что автор смог сотворить самостоятельно. В языке и стиле поэмы не наблюдается ни сюжетного единства, ни последовательности изложения описываемых событий. В "Слове" встречаются элементы, указывающие на подражательный характер произведения, в частности, на подражания "Оссиану" Макферсона (мрачный колорит, предчувствие, таинственный див и т. п.), модернизмы, галлицизмы.
Андре Мазон полагал, что автором "Слова" был просвещенный человек, знавший древнерусский язык. Отсутствие религиозного чувства, использование языческих элементов, псевдоклассических клише, оссианизмов, галлицизмов – все это указывает на светского человека, занимавшегося литературой и наукой. Если этот человек связан с церковью, то он должен иметь отношение к Киевской Академии, о чем говорит наличие в "Слове" украинизмов и элементов польского языка. Мазон предполагает, что автора "Слова" нужно искать в окружении графа А. И. Мусина-Пушкина, и считает, что кроме самого Мусина-Пушкина можно подозревать двух его современников, якобы участвующих в переводе "Слова" на современный русский язык: А. Ф. Малиновского и Н. Н. Бантыша-Каменского. Сам он больше склонялся к тому, что автором "Слова", скорее всего, был Бантыш-Каменский, учитывая его происхождение, образование, характер. Однако Мазон считает, что автор "Слова" не заслуживает чести называться гением, как об этом писал А. С. Пушкин, ибо автору достаточно было иметь в своем распоряжении всего несколько первоисточников, чтобы составить поэму. А именно: вторичную версию "Задонщины", наделенную чертами "Сказания о Мамаевском побоище", печатное издание летописей, "Историю России" князя Щербатова, "Историю" В. Н. Татищева, несколько древнерусских рукописей.
В одной из последних своих работ, относящейся к 1965 году, незадолго до своей смерти А. Мазон высоко отозвался об исследовании советского историка А. А. Зимина, посчитав, что это самое полное, документированное и солидное исследование из всех, которые до этого посвящались происхождению "Слова о полку Игореве". Тем самым он косвенно признал гипотезу А. А. Зимина, что автором "Слова" является архимандрит Иоиль (Иван Быковский).
Таким образом, нам, задавшись целью найти автора "Слова" среди просвещенных людей XVIII столетия, нет необходимости подробно описывать все "за" и "против" относительно первоначальной версии А. Мазона, что автора следует поискать в окружении графа А. И. Мусина-Пушкина. Итак, архимандрит Иоиль?!
Иоиль, по мнению А. Мазона, к окружению графа А. И. Мусина-Пушкина не мог относиться, он скончался в том же году (25.VIII (5.IX).1798), когда оба знатока архивного дела и истории были приглашены графом для совместной работы по переводу "Слова" на современный язык и подготовке его к изданию. Кроме того, к этому времени Иоиль был в преклонном возрасте, поскольку, по мнению советского исследователя древнерусской литературы В. Д. Кузьминой, он родился в 1706/07 году, вопреки общепринятой версии, согласно которой он родился 30.III (10.IV) 1726 года, то есть на двадцать лет позднее.
А. А. Зимин был решительно не согласен с мнением В. Д. Кузьминой о дате рождения Ивана Быковского, называя точную дату – 30 марта 1726 года – на основании следующих источников. Впервые на эту дату указал архиепископ Арсений Верещагин, что подтверждается и другими источниками. Так, в ведомости о черниговских настоятелях 1768 года говорится, что Иоилю в то время было 42 года, то есть он родился в 1726 году. В актах Киевской духовной семинарии сказано, что Иоиль принял монашество в 1757 году в возрасте "30 лет". Это произошло 29 марта 1757 года, то есть когда ему было еще только полных 30 лет. Таким образом, три независимых источника называют уверенно 1726 год как дату рождения Ивана Быковского. Почему В. В. Лукьянов, а вслед за ним В. Д. Кузьмина предпочитают другую дату – 1706 или 1707 год, ссылаясь при этом на послесловие к труду Иоиля "Истина" (1787 год)? В немговорится, что автор издавал эту книгу в возрасте 80 лет, что можно объяснить всего лишь банальной опечаткой.
В 1741 году Иван Быковский поступил в Киево-Могилянскую Академию, что еще раз подтверждает версию о дате его рождения, поскольку в академию обычно поступали в возрасте до 16 лет. Цикл обучения в академии состоял в то время из 8 классов и в среднем продолжался около 12 лет. Однако уже в 1750 году Быковский стал инспектором и параллельно с учебой преподавал латинский язык в младших классах. Должность инспектора предоставлялась преимущественно одаренным, но нуждавшимся ученикам богословского и философского классов.
Киевская Академия в середине XVIII столетия переживала пору своего расцвета. Из ее стен вышли замечательные мыслители, русские и украинские писатели и ученые. Так, в бытность Быковского в Академии там обучались будущий великий украинский философ Г. С. Сковорода (1722-1794 годы), русский просветитель Я. П. Козельский (1728-1794 годы), идеолог разночинной интеллигенции Г. В. Козицкий (1726-1775 годы), украинский историк Г. Полетика (1715-1784 годы), а позднее писатель и историк Ф. А. Эмин (ок. 1735-1770 годов) – автор "Российской истории" (1767 год). К числу наиболее талантливых преподавателей Академии принадлежал видный писатель, а позднее неутомимый борец против унии Георгий Конисский (Георгий). В 1743 году он закончил Академию и в 1745/46 году впервые читал курс лекций по пиитике. Именно этот первый курс и был записан Быковским. Конисский в целом следовал за учебником Феофана Прокоповича, но внес свои новации по основам русского стихосложения, поскольку до него студентов учили только латинскому стихосложению, преимущественно силлабическому. В своих лекциях Конисский распространял на Украине передовые теоретико-литературные идеи М. В. Ломоносова, В. К. Тредиаковского, А. П. Сумарокова. Заметим попутно, что на этих лекциях отца Георгия семинарист Иван Быковский впервые познакомился с творчеством разносторонне одаренного человека, поэта и историка Василия Кирилловича Тредиаковского, о ком речь впереди.