Беспомощно барахтаясь посреди кучи журналов, телефонных справочников, расколотого фарфора и стекла, я все же сумел подняться как раз вовремя, чтобы увернуться от меткого удара массивной лампой, которая наверняка оглушила бы меня, а то и вовсе раскроила череп.
- Что вы вытворяете, черт побери? - гневно вскричал я, хватая разбушевавшуюся посетительницу за руки. - Вы же меня убьете!
- И поделом тебе, мерзавец! - завизжала она. - Как ты посмел на женщину руку поднять? Неандерталец!
Последнее слово она произнесла уже почти спокойным тоном, заронив во мне надежду.
- А что мне оставалось делать? - миролюбиво вопросил я. - У вас началась истерика, и мне пришлось применить испытанное народное средство. Вы же набросились на меня как дикая кошка!
- Ненавижу вас! - кокетливо надулась она. И тут же упала мне на грудь, обливаясь горючими слезами.
В течение нескольких минут я только гладил ее по спине и бормотал слова утешения. Затем предложил:
- Может, вам лучше вернуться домой и лечь в постель? Если хотите, могу выписать вам хорошее успокаивающее средство. Поспите, и вам сразу полегчает.
Незнакомка с шумом высморкалась. Вид у нее был пренесчастный.
- Я останусь здесь до возвращения моей рыбки, моего Пиф-Пафа, - с обожанием пробормотала она.
- Но доктор Поттер-Фиппс может задержаться на всю ночь, - возразил я. И тут же, увидев ее гневно вспыхнувшие глаза, поправился: - В том смысле, что после гольфа его могут к больному вызвать, и все такое…
Ее голова бессильно поникла.
- Отвезите меня домой. Пожалуйста. Я не могу этого вынести. Не оставляйте меня одну.
- Ну что вы… - замялся я. - Я не могу.
- Пожалуйста! - взвыла она. - Умоляю вас. Это недалеко. Совсем рядышком.
Меня по-прежнему обуревали сомнения. Наконец я решился.
- Ну что ж, я отвезу вас. - Ведь должен же я был каким-то образом от нее избавиться. - Только обещайте, что по пути будете вести себя прилично.
Она поспешно закивала, словно провинившаяся школьница.
- Обещаю.
Я помог ей выйти на улицу и, остановив такси, забрался следом за ней на заднее сиденье.
- Есть дома кто-нибудь, кто сможет за вами присмотреть? - спросил я.
Она молча покачала головой.
- А есть у вас родственники или друзья, которых можно об этом попросить?
- Я их всех ненавижу!
Я полюбовался в окно на ярко-синее небо, на солнце, весело золотившее крыши домов, и вдруг пожалел, что я не мальчик, который таскает вслед за Пиф-Пафом клюшки для гольфа.
Жила моя скандалистка в самом конце Керзон-стрит. Почти весь путь мы проделали в полном молчании, и уже подъезжали, когда она вдруг радостно воскликнула:
- Господи, ну и дура же я!
Повернув голову, я обнаружил, что моя спутница достала косметичку и, глядясь в зеркало, накрашивается.
- Должен признаться, мне не совсем понятна ваша реплика, - сдержанно произнес я.
Впервые за все время нашего знакомства она улыбнулась.
- Я ведь и правда дура, да? И чего так завелась, сама не понимаю. Должно быть, выпила лишнего за ленчем. Алкоголь на меня порой убийственно действует. А вы, наверное, решили, что у меня вообще крыша поехала?
- Откровенно говоря, подобные подозрения у меня появились, - сдержанно признался я. - Я даже подумывал, не вызвать ли машину с санитарами.
- Спасибо, что не вызвали. Господи, а денек-то какой стоит, а? Загляденье просто. - Она со щелчком захлопнула косметичку. - Ну, вот мы и приехали. Заскочите на секундочку - махнем по рюмашке. После всего пережитого вам это просто необходимо.
Я заколебался:
- Может, не стоит…
- Ну что вы! Идемте сейчас же. Я позвоню на коммутатор и попрошу переводить все ваши звонки на мой номер. Пиф-Паф так часто делает.
Я мучительно раздумывал. Оставаться наедине с пациенткой женского пола и без того уже было отступлением от правил, распитие же спиртных напитков у нее дома наверняка квалифицировалось бы моими коллегами как настоящее грехопадение. Однако не забудьте, что все-таки на дворе стояла весна…
- Хорошо, но только на минутку, - кивнул я.
- Кстати, меня зовут Китти, - прощебетала она, отпирая дверь. - Квартирка у меня крохотная, но уютная. Располагайтесь и чувствуйте себя как дома. Пиф-Пафу здесь нравится.
В ее "крохотной квартирке" разместилась бы добрая дюжина моих бейсуотерских комнат, да и обставлена она была с такой богатой экстравагантностью, которая составила бы честь и самому Эразму Поттер-Фиппсу. Впрочем, возможно, он и приложил к этому руку, подумал я.
Распахнув окно, Китти высунулась наружу и пропела:
- Весна, весна, весна! Боже, как прекрасно! Вы любите весну? Ландыши, тюльпаны и колокольчики! Нет, непременно цветничок у себя разобью. Что вам налить, милый?
- Я уже пил сегодня бренди, - признался я. - Лучше бы уж не смешивать, если у вас оно есть, конечно.
- Есть, мой зайчик, - проворковала Китти. - Бренди у меня целый бар.
Она поставила на столик две рюмки и бутылку с этикеткой, на которой красовалась одинокая корона, а ниже я с изумлением рассмотрел цифры: "1904".
У меня перехватило дыхание.
- Эй, полегче, - выдавил я, глядя, как Китти небрежно наполняет рюмки. - Такой нектар пьется разве что наперстками.
Китти только игриво хихикнула и вручила мне наполненную до краев рюмку.
- За нашу удачу! - провозгласила она, отпивая. - Вот, совсем другое дело, - добавила она, облизываясь. Затем уселась на софу рядом со мной.
Я отодвинулся. Китти тут же придвинулась ко мне, уже вплотную.
- Расскажите о себе, - попросила она, кладя руку мне на колено.
- А что тут рассказывать? - Я, в свою очередь, облизнулся, смакуя бренди. - Я всего лишь временный ассистент доктора Поттер-Фиппса, вот и все.
- Вы слишком молоды для врача, - кокетливо заметила Китти, гладя меня по ноге.
- Вообще-то, по правде говоря, врач я еще новоиспеченный, - сказал я.
Китти снова хихикнула.
- Да, когда я свалилась в ваши объятия, то сразу поняла, что опыта у вас еще маловато.
- Ну надо же! - удивился я. - А мне показа лось, что я держался очень уверенно.
Она рассмеялась.
- Кстати, - добавил я, - прошу у вас прощения за эту пощечину.
- И вы, милый мой доктор, извините, что я едва пас не пришибла.
Мы улыбнулись друг другу и выпили еще. Я почувствовал, как внутри разливается приятное тепло. Возможно, этому способствовала и Китти, прильнувшая ко мне, как котенок.
Через несколько минут она встала.
- До чего с вами приятно, - сказала она. - Подождите немного, я переоденусь.
Я плеснул себе еще немножко бренди. Напиток оказался совершенно восхитительным. Наслаждаясь его мягким, обволакивающим вкусом, я тем не менее нашел в себе силы призадуматься над непростой ситуацией, в которой оказался. С профессиональной точки зрения мое поведение было в высшей степени неправильным. Тут я припомнил буклет по врачебной этике, который таскал в бумажнике, и, достав его, принялся внимательно изучать. Так, размеры табличек, визитные карточки, дележ гонораров, отношения с лицами духовного звания и тому подобное. И ни единого слова про отношения с пациентками, про ту коварную проволоку, натянутую между профессионализмом и галантностью, на которой я сейчас балансировал.
Тут в окно ворвался свежий ветерок, где-то неподалеку запела какая-то птаха. "А какого черта? - спросил себя я. - Весна есть весна". Отложив брошюрку в сторону, я выпил еще бренди.
Китти вернулась в одном прозрачном пеньюарчике, под которым, как я с замиранием сердца разглядел, была только сама моя соблазнительница, нежная и благоухающая.
- Как дела, мой цыпленочек? - промурлыкала она.
- Б-бренди - п-просто класс, - запинаясь, выговорил я. - Н-налить еще капельку?
- Да, моя рыбка.
Я наполнил наши рюмки.
- За тебя, мой милый доктор.
- За вас, о принцесса среди пациенток.
Мы выпили на брудершафт и поцеловались. Китти вытянулась на софе и протянула ко мне руки:
- Иди же ко мне, мой птенчик!
Я облизнул внезапно пересохшие губы. Положение становилось критическим. Остаться наедине с такой прекрасной женщиной… Впрочем, какого дьявола? Мужчина я или кролик? Да и смел ли я ее разочаровать…
Послышалось шуршание.
- Иди ко мне!
Я оглянулся - и обмер. Обнаженная, Китти выглядела даже прекраснее, чем я мог мечтать! Обнаженная? Ах, черт!..
Я вскочил как ошпаренный.
- Вызови такси! - визгливо заорал я, не узнавая собственного голоса. - Скорее!
Господи, и как же я теперь объяснюсь с министром строительства?
Глава 11
Вбежав в приемную, я обнаружил на смотровой кушетке записку, на которой аккуратным почерком было начертано:
Дорогой доктор!
По-видимому, какие-то неотложные дела вынудили Вас срочно уехать. Я прекрасно понимаю сложности Вашей благородной профессии и догадываюсь, что Вы задержались у одра больного, которому Ваша помощь неизмеримо важнее, чем мне. Как бы то ни было, отдыхая на Вашей кушетке, я почувствовал себя лучше, однако, поскольку сегодня днем мне необходимо уехать, я все-таки загляну на соседнюю улицу к остеопату, которого рекомендовал мне министр труда. Благодарю за проявленное внимание.
Искренне Ваш,
Джордж Бичем.
Что ж, по моей вине Пиф-Паф утратил ценного пациента, однако благородный политик сумел спасти мне не только честь, но и профессиональную карьеру. Я искренне пожелал ему стать премьер-министром, а потом старался прочитывать в газетах все его речи.
А вот перед доктором Поттер-Фиппсом я повинился только в день расставания.
- Неужели? - спокойно спросил он. - Бедняжка Китти! Представляю, каким ударом стало для нее ваше поспешное бегство. Придется мне навестить ее и попытаться привести в чувство.
- Это еще не все, - скорбным тоном сказал я. - Никаких Гималаев на самом деле не существует.
Пиф-Паф изумленно вскинул брови.
- В том смысле, что моей ноги там никогда и близко не было, - поправился я. - Сперва я не хотел признаваться, но вы были так добры ко мне… Я больше не в состоянии кривить душой перед вами.
К моему изумлению, Пиф-Паф расплылся в улыбке.
- Как я рад, мой мальчик! - воскликнул он. - Даже представить себе не можете. Там ведь сам черт ногу сломит! Даже приткнуться некуда: кругом один лед со снегом. А какие у вас дальнейшие планы?
- Я хотел бы пока пожить в Лондоне и подготовиться к экзаменам. Благодаря вам мне удалось поднакопить немного денег. А по уик-эндам я рассчитываю зарабатывать, подменяя других врачей на дежурствах. Между нами, - разоткровенничался я, - я еще не оставил надежду стать хирургом.
- Что ж, удачи вам, мальчик мой, - снисходительно произнес Пиф-Паф, словно перед ним стоял школьник, который только что признался в своем горячем желании стать автомехаником. - Меня тоже всегда привлекала хирургия. Есть в этой профессии нечто завораживающее. Дайте мне знать, вдруг я смогу быть вам чем-нибудь полезен. Вам, наверное, деньги нужны? Секретарша вам выдаст - сами знаете, я финансовые дела не обсуждаю.
Мы обменялись рукопожатием, и двери медицинской синекуры закрылись для меня навсегда.
Я отложил уже достаточно, чтобы расплатиться с "Вилсоном, Верескиллем и Возлюблингером" и прожить полтора месяца, готовясь к экзаменам в Королевский хирургический колледж. Продолжая снимать комнатушку в Бейсуотере, я запасся взятыми в библиотеке "Анатомией" Грея и "Физиологией" Старлинга, одолжил набор костей у приятеля из больницы Святого Суизина и погрузился в подготовку к экзаменам на хирурга.
Согласно давно установленным правилам к заключительному экзамену допускались лишь сдавшие анатомию с физиологией - предметы, которые студенты-медики проходили на втором курсе и начисто забывали уже к четвертому. И вот теперь мне предстояло освежить курсы, над которыми я корпел бессонными ночами пять лет назад. При этом я прекрасно понимал, что мнемонические прибаутки, коими мы забавлялись в студенческие годы, вроде вот этих строчек про блуждающий нерв:
Оставляя мозжечок,
Этот нерв, как паучок,
Покидает мозг и шею,
Пробирается в трахею.
Его длинные цепочки
Помогают даже почкам.
Он блуждает в организме -
Длинный, как пик Коммунизма, -
уже не помогут мне перед строгими экзаменаторами, перед которыми нужно не только назвать все пары черепно-мозговых нервов, но и перечислить сотни симпатических и парасимпатических волокон с их бессчетными связями. Причем не только у человека, но также у обезьян, собак и кроликов.
Я вдохновенно погрузился в учебники, ибо три месяца практики у Пиф-Пафа научили меня не тушеваться в обществе герцогов, министров и светских дам. Встречи с экзаменаторами я тем более не страшился. И это было моей первой серьезной ошибкой.
Вторая же ошибка заключалась в том, что на экзамен я прибыл в черном пиджаке и полосатых брюках. А ведь, еще будучи студентом-первогодком, я вроде бы твердо уяснил, что перед профессурой надо появляться в тщательно отстиранном и выглаженном, но заношенном почти до дыр старом костюмчике - сочувственное отношение было тогда обеспечено. Предстать же перед экзаменаторами в костюме с Сейвил-роу было все равно что приехать в "роллс-ройсе" на суд по банкротствам. Увы, но, пробираясь сквозь толпу жаждущих сдать экзамен, ни о чем подобном я не думал.
Если до войны экзамен сводился едва ли не к дружеской беседе между профессором и парой дюжин претендентов (поговаривают даже, что студентов за ней угощали чайком), то в наши дни эта процедура приобрела более строгий облик, однако традиционная вежливость по отношению к экзаменуемым полностью сохранилась. Я не услышал ни единого комментария по поводу своего костюма, меня не пожурили за неспособность отыскать среднюю менингеальную артерию (для друзей это сущие пустяки!) и не обратили внимания на очевидные промахи при попытках распознать заспиртованные органы с какой-то непонятной патологией. Последний экзаменатор вежливо вручил мне сморщенный мозг и поведал:
- Мозг этот, сэр, извлекли во время вскрытия тела семидесятилетнего мужчины. Как вам кажется, что в нем особенного?
Некоторое время спустя я был вынужден признать:
- Лично я, сэр, вижу лишь обычные для старческого возраста изменения.
- Так вы находите, сэр, что в этом мозге ничего необычного нет?
- Да, сэр, - бодро отрапортовал я. - Вы ведь сами сказали: скончавшемуся было семьдесят. В таком возрасте надеяться уже не на что.
- Н-да, - загрустил экзаменатор. - А вот мне скоро семьдесят шесть будет. Спасибо, сэр, за напоминание. И - всего доброго.
Со мной вежливо распрощались и столь же вежливо вывели "неудовлетворительно".
Неудача потрясла меня, ведь я был абсолютно уверен в своих силах. Пришлось снова листать странички "Британского медицинского журнала" с объявлениями о вакансиях. Настроение было висельное. Вскоре мне удалось устроиться на почасовую работу ассистентом к одному доктору из Брикстона. Я решил даже, что, бросив курить и экономя таким образом на сигаретах, попробую еще раз сдать экзамен три месяца спустя. Однако не прошло и недели, как я заподозрил, что брикстонский доктор тайком делает запрещенные аборты, и уволился. Скромные мои сбережения таяли на глазах, а уныние возрастало. И вдруг однажды поздно вечером мне позвонил Гримсдайк.
- В чем дело, старик, куда ты запропастился? - обиженно прогудел он мне в ухо, когда я взял трубку, слыша, как со скрипом приоткрываются все двери, и спиной ощущая любопытные взоры. - Я уже сто лет тебя разыскиваю. Ты что, в отшельники ушел?
- Я просто к экзаменам готовился.
- Нашел чем заниматься в такую славную погодку. Послушай, старик, ты ведь с Парк-лейн уволился, не так ли?
- Угу, - буркнул я.
- А на новое место, думаю, не устроился?
- Нет.
- Вот и замечательно. В том смысле, что, я надеюсь, поможешь мне. У меня есть дядюшка, который практикует в глубинке, - типичный деревенский доктор; все его обожают, в каждом доме он свой, хотя руки никогда не моет… Так вот, его напарник только что взял месячный отпуск. Я сам обещал его выручить, но, к сожалению, дела не позволяют. Ты ведь, надеюсь, не прочь поработать на свежем воздухе?
Я заколебался, не будучи уверен, можно ли судить о дядюшке по самому Гримсдайку.
- Соглашайся, старичок, - настаивал он. - Можешь захватить с собой все свои книжки и сидеть над ними хоть целыми днями. Там тихо, как в музее, за углом есть прелестный паб, а на почте работает одна симпатичная девчушка, которая не даст тебе усохнуть с тоски.
- Послушай, а… этот твой дядя женат?
Гримсдайк расхохотался:
- Он вдовец. Единственная дочь живет в Австралии. Ну так как?
Я обвел взглядом засаленную скатерть стола, обшарпанные стены, затем представил, что уже в следующую пятницу мне предстоит расплачиваться за очередной месяц прозябания в этих стенах…
- Что ж…
- Вот и молодчина! Я пришлю тебе карту с адресом. Ты можешь приступить к работе уже с понедельника? Фамилия моего старика Фаркухарсон. Очень славный малый, а во мне просто души не чает.
Я до сих пор с ужасом вспоминал дни, что проработал в Ноттингемшире у доктора Хоккета, поэтому, признаться, перспектива на целый месяц окунуться в сельскую жизнь меня не слишком прельщала. Вдобавок как истому лондонцу, привыкшему к уютному гулу городских автобусов, мне было страшновато представить себя в обществе коров, свиней, лошадей, овец, коз и иных животных, которых коренные обитатели Лейстер-сквер и в глаза-то не видели. Однако в понедельник утром, выехав на "Доходяге Хильде" за пределы города, я ощущал, как с каждой милей моя уверенность растет. Вдобавок мирный и живописный пейзаж за окном настраивал на философский лад. Сама деревушка расположилась в стороне от больших дорог, а первыми ее обитателями, с которыми я столкнулся, были коровы. Бестолковые рогатые твари окружили "Хильду" и принялись вылизывать ее длинными шершавыми языками. Я даже заподозрил, что при окраске машины использовали какое-то потайное зелье, привораживающее парнокопытных.
Моя новая обитель насчитывала несколько домишек, пару лавчонок, церковь, дом викария и паб под вывеской "Четыре подковы". Посреди деревушки зеленел треугольной формы лужок, на котором пасся одинокий мерин; окинув меня недоверчивым взглядом, он вдруг негромко заржал - обиженно, как мне показалось. Прямо за лужком возвышался дом доктора, густо увитый плющом; медная табличка перед входом сияла на солнце, как новехонький однопенсовик, а палисадник был густо засажен самыми разнообразными цветами, над которыми счастливо жужжали пчелы и шмели. Точь-в-точь как бизнесмены, обедающие в "Савой-гриль" за счет своей компании, почему-то подумалось мне.