184
Единственный известный случай призвания князя в средневековой шведско-русской истории произошел гораздо позднее и вот каким образом: "…После изгнания короля Хальстена (1067–1070) вече свеев не могло отыскать себе достойного кандидата в короли и отправило гонца в Гардарику просить себе в короли некоего Анунда (1070–1075). Анунд прибыл в Упсалу и был одобрен народом. Он правил пять лет, после чего разразился конфликт. Анунд был крещен еще в бытность свою на Руси, а свей хотели себе в короли язычника, так как король должен был возглавлять их языческие ритуалы и жертвоприношения. Анунд не желал отступиться от христианской веры и в конце концов должен был оставить Швецию и вернуться на Русь" (Грот Λ. Мифические и реальные шведы на Севере России: взгляд из шведской истории // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. Киров, 1997. С. 159).
Более о нем ничего не известно. Шведские источники сохранили одну фразу этого Анунда о себе самом, – должно быть, он произнес ее, когда представлялся шведам в Упсале: "Матушка моя ни много ни мало была от плоти Шётконунга и Сегерсэльса (отца Шётконунга. – С. Ц.)". Шведский король Улоф Шётконунг (995 –1022) был женат дважды и оба раза на вендских княжнах. Имя первой его жены не сохранилось; вторая – Эстрид Мекленбургская – была дочерью ободритского князя, правившего в Микилинборе (ободритском городе и одноименном княжестве, которые во второй половине XII в. превратились в немецкие Мекленбург и Мекленбургское герцогство). От второго брака Улофа (на Эстрид) родилась принцесса Ингигерда – будущая жена Ярослава Мудрого. Таким образом, Анунд, вероятно, был внебрачным ребенком одного из сыновей Ярослава.
185
Голлман Г.-Фр. Рустрингия, первоначальное отечество первого великого князя Рюрика и братьев его. С. 57.
186
Marmier X. Lettres sur le Nord. Paris, 1857. C. 25–26. Перевод В.A. Чивилихина.
187
Обследование населения Псковского обозерья, проведенное в 1976 г. сотрудниками Института этнографии Ю. Д. Беневоленской и Г. М. Давыдовой, выявило его принадлежность к западнобалтскому антропологическому типу, который "наиболее распространен у населения южного побережья
Балтийского моря и островов от Шлезвиг-Гольштейна до Восточной Прибалтики и, как показывают наши материалы, еще далее к востоку, на Псковском побережье" (Русское население Псковского обозерья // Полевые обследования Института этнографии. М., 1979. С. 187–188). Расхождения незначительны: например, черепной указатель у ободритов составляет 76,6, у новгородских словен – 77,2; а скуловой диаметр соответственно – 132,2 и 132,1 (Седов В. В. Славяне в раннем Средневековье. М., 1995. С. 245).
188
К ним относится смешение звуков ч и и, ш и с, ж и з, широкое распространение личных имен Варфоломей, Микула, Ян, Матей, Домаш (Фома) и уменьшительных на -ята и -хно: Петрята, Гюрята, Смехно, Жирохно и т. п., а также бытование терминов смерд, собака, невед (невод), неизвестных другим славянским народам (см.: Зализняк A.A. Новгородские берестяные грамоты с лингвистической точки зрения // Янин В. Л., Зализняк A.A. Новгородские грамоты на бересте. (Из раскопок 1984–1989). М., 1993; Зеленин Д. К. О происхождении северновеликорусов Великого Новогорода. Институт языкознания: Доклады и сообщения. VI. М., 1954; Леи, еевич Л. Балтийские славяне и Северная Русь в раннем Средневековье. Несколько дискуссионных замечаний // Славянская археология. Этногенез, расселение и духовная культура славян. 1990: Сборник. М., 1993; Петровский Н. М. О новгородских словенах // Известия Отделения русского языка и словесности. Пг., 1922).
189
В Устюге Великом и на всем архангельском Севере этнографами отмечено широкое распространение вотивных приношений (вотив – предмет, посвященный или пожертвованный божеству): заболевшие делали из металла или дерева изображения больных частей тела или всего больного человека и подвешивали их на икону в храме. Аналогов этому обычаю среди великорусского населения к югу от Новгородской земли не отмечено, зато вотивы хорошо известны в Западной Европе, откуда они могли проникнуть на Русский Север только вместе с переселенцами из балтийских славян. То же можно сказать о каменных крестах и церковной скульптуре, получивших преимущественное распространение в севернорусских землях.
Любопытной этнографической параллелью является также почитание железной стрелы населением Вятской губернии. В селе Гостеве близ Котельнича на реке Вятке такая древняя железная стрела хранилась в храме – ей приписывались целебные свойства; а в селе Волкове близ древнего города Вятки подобную стрелу носили вместе с иконами в крестном ходе. Подвески на иконах в виде стрелы встречались в церквах средневекового Новгорода. Почитание таких "святынь" нигде более на Руси не встречается. Но в балтийском Волине свято чтилось водруженное на особой колонне железное копье, которое считалось знамением победы.
Еще одно известие о западнославянских переселенцах сохранилось в вологодских преданиях. В древние времена, еще до крещения Руси, говорит
одна легенда, возле Вологды и Кубенского озера обитало племя волотов, почитаемое местным населением за богов. Эти волоты легко опознаются как велеты, то есть лютичи-вильцы, хранители культа Радогоста, весьма популярного божества среди балтийских славян, наряду с арконским Святовитом; вероятно, благодаря религиозному авторитету своего племенного идола велеты и прослыли "богами", иначе говоря, чем-то вроде "божьего народа". Близ Новгорода также находилось Волотово поле – место погребения новгородских витязей.
190
В этом отношении представляет интерес новгородское "Сказание о холопьей войне" (наиболее полный список датируется концом XVII в.).
Издавна, говорится в "Сказании", во времена князей Словена и Руса (будто бы современников Александра Македонского), в услужении у знатных новгородцев были дружинники, называемые "старыми новгородскими холопами". Со временем хозяева перестали выдавать этим холопам содержание, вследствие чего те "начата оскудевати, и нужды премногие от недостатков хлебных и денежных себе восприимати". Обреченные на голодную смерть, холопы занялись разбоем: стали "в Новегороде и инде где их всюду явно и тайно многих людей своих грабити и смертно убивати". Затем, взяв жен и детей, холопы ушли из Новгорода "во пределы новоградские и во иная места пустая, и в дебри непроходимые всея земли своея словенские", где "начата особо поселитися и грады ставити, и валы высокие, и осыпи земляные по лесам и по рекам, к житию своему, сыпати и устрояти крепкие". Холопьи городки возникли "по реке Волхову и по реке Мологе и по славной и превелицей реце Танаису, то есть Волге… и по иным премногим великим и малым рекам, и по высоко раменистым местам, и по езерам, и по многим же лесным и приугодным дубровам и всепрекрасным рощам онии холопи разыдоша и поселишася на тех местах премногих своих, также и по Каме реке…".
Основные события "Сказания" приурочены ко времени позднего Средневековья. В них слышны отзвуки социально-политической жизни Новгородской земли XIV–XVI вв. – волнений среди "старинных холопов" (военных отрядов, входивших в состав феодального ополчения) и походов ушкуйников на Волгу и Каму. Однако многие детали указывают на то, что "Сказание" является переработкой древнего вендского предания. Холопы приходят на Русь вместе с легендарными князьями Словеном и Русом (то есть из славянского Поморья), и противостоят они не своим господам, а всем новгородцам. В эпизодах холопьей войны с новгородцами ясно видна именно межплеменная, а не социальная рознь. Нападение холопов на Новгород выглядит типичным нашествием иноплеменников: "Таже потом паки вси древний холопи, собравшеся воедино, и вздумавше совет свой таков положша, во еже бы им всем ити на Великий Новгород. И тако утвердившеся и охрабрившеся, идоша и поплениша весь Великий Новград, и новоградцкая имения вся побраша себе, и жены их обругаша, и премного зла по всей земле словенстей содеваху, грабяще и убивающе". В свою очередь, и новгородцы действуют против холопов сообща, всем племенем: "С холопами своими старыми крепкую брань составиша, и грады их и села начата разоряти, и самех их из всей области новгородцкия и из иных разных всех мест их, из городков и из сел, начата вон изгоняти из всея земли своея, не дающе им у себя места нигде же, а иных холопей по разным местам начата всех побивати, и осыпи и валы и вся крепости их начата повсюду разрушати всею землею своею". Обращает на себя внимание многочисленность холопов и оседание их по берегам рек и озер, что сразу вызывает в памяти слова летописца о расселении славянских племен. К тому же эти холопы, крещеные люди как-никак, хотя и разбойники, почему-то сооружают "идолопоклонные" курганы. И самое интересное, что приверженность язычеству они разделяют со своими противниками – новгородцами: "И вси убо сии жители новгородстии и старохолопстии из всея словенския земли над мертвыми своими трызны творяху, то есть памяти своя по них содеваху, и могилы превысокия над мертвыми и над именитыми своими, высокия ж холмы и бугры в память их созидаху, и сыны своя на них от великия жалости и плача своего по ним жряху, и лица своя до кровей своих драху, и смертно на гробех их сами между собою убивахуся…"
По этим причинам И. Я. Фроянов посчитал, что "Сказание" донесло до нас в переиначенном виде один из эпизодов межплеменных конфликтов на землях Северной Руси, в котором победа осталась на стороне ильменских словен (Фроянов И. Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 47–55).
191
Память о вендском переселении сохранялась на Руси до конца XVIII в., что подтверждено собственноручной запиской Екатерины II. Работая в 1784 г. над составлением "Сравнительного словаря всех языков и наречий", императрица обнаружила, что часть ее подданных в Копорском уезде разговаривает "по-варяжски" и ведет свое происхождение от варягов. Заинтригованная Екатерина поручила одному из своих секретарей: "Реестр слов отвезите к гр. Кириле Григорьевичу Разумовскому и попросите его именем моим, чтобы он послал в своих копорских деревень кого поисправнее и приказал бы у тех мужиков, кои себя варягами называют, тех слов из их языка переписать, а еще луче буде бы сюда человека другого посмысленнее для того привозить велел" (Никитин А. Л. Основания русской истории. С. 90).
192
Для датировки древнерусского сказания о призвании Рюрика важна одна деталь. В летописном перечне "варяжских" народов фигурируют "свей" (шведы), "урмане" (норвежцы), "англяне", "готы" (жители острова Готланд). Как видим, в этом списке явно не хватает датчан. И дело тут не в забывчивости и тем более не в невежестве русского книжника. Наоборот, он великолепно разбирался в политической карте Северной Европы, но в карте не середины IX в., а первой трети XI столетия. В то время, с 1016 по 1035 г., Дания и Англия были объединены под скипетром датского короля Кнуда I Великого. Поэтому для обозначения англосаксов и датчан автор сказания о призвании князей употребил общий для них термин "англяне", так как Кнуд стал английским королем на два года раньше, чем датским, то есть фактически присоединил Данию к Англии (та же терминология – "Англия" в смысле "Англо-Датское королевство" – характерна и для арабских источников). После смерти Кнуда I в 1035 г. его держава распалась, а в 1066 г. Англия была завоевана норманнским герцогом Вильгельмом Незаконнорожденным. Отраженная в сказании о призвании князей этнополитическая ситуация существовала очень недолго – с момента вступления Кнуда на английский престол (1016) и до его смерти. Очевидно, в это время и была написана "варяжская" часть "Повести временных лет".
193
Порфиридов Н. Г. Древний Новгород. М. – Л., 1947. С. 297.
194
Никитин А Л. Основания русской истории. С. 164.
195
Кузьмин А. Г. Древнерусские имена и их параллели // Откуда есть пошла Русская земля. Кн. 1. М., 1986.
196
Фасмер М. Этимологический словарь: В 4 т. Изд. 2. М., 1986. Т. III. С. 160.
197
Талис Д. Л. Росы в Крыму. С. 233.
198
Г. В. Вернадский в связи с этим приводит интересное сопоставление венгерского слова dolog – "работа", "труд" и русского слова "долг" (в значении "обязанность"). По мысли историка, мадьяры использовали славян для "работы", выполнять которую было их "долгом", – отсюда различное значение этого слова в венгерском и русском языках. Вероятно, к этому же времени относится заимствование венграми славянских слов "раб" – rab и "ярмо" – jarom {Вернадский Г. В. Древняя Русь. С. 255–256).
199
Фасмер М. Этимологический словарь. Т. IV. С. 146.
200
Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 291.
201
В ирландских сагах оно носит имя Маре Руад, Красное море.
202
Русанова И. П., Тимощук Б. А. Религиозное "двоеверие" на Руси в XI–XIII вв. (по материалам городищ-святилищ) // Культура славян и Русь. М, 1998.
203
Кузьмин А. Г. Падение Перуна: становление христианства на Руси. М, 1988.
204
Вернадский Г. В. Древняя Русь. С. 358.
205
Василевский Т. Организация городовой дружины и ее роль в формировании славянских государств // Становление раннефеодальных славянских государств. Киев, 1972. С. 109.
206
Ибн Фадлан имел полное право сравнить русов с пальмами, так как по антропологическим данным киевские "поляне-русы" значительно превосходили ростом восточных славян (самыми низкорослыми из них были кривичи – около 157 см, древляне и радимичи, как правило, "перерастали" отметку 165 см) (Вернадский Г. В. Древняя Русь. С. 333).
207
Однако далее Ибн Фадлан напишет, что умерший знатный рус был облачен именно в куртку, кафтан, шаровары и меховую шапку. Вероятно, русы, которых видел Ибн Фадлан, прибыли в Среднее Поднепровье относительно недавно и еще не полностью усвоили местные обычаи.
208
У балтов в царство мертвых, во владения бога Дивса, тоже вели трое серебряных ворот.
209
Обычай сожжения покойников в ладье возник в Балтийском регионе. Саксон Грамматик, повествуя о войне датского конунга Фротона III с "рутенами", упоминает, что после одного сражения этот предводитель данов отдал распоряжение сжечь тела убитых "рутенских" вождей "на кострах, воздвигнутых в собственных кораблях". Точно так же даны похоронили своих собственных павших "королей и герцогов". Саксон не уточняет, какой стороне принадлежал данный обряд – датской или рутенской. Но этот эпизод позволяет установить, что сожжение в ладье впервые появилось у народов южного побережья Балтики – русов или датчан, а может быть, у тех и других одновременно.
210
Убийство вождя – вполне легитимный способ захвата власти в древности, в том числе у славян. В "Деяниях данов" Саксона Граммматика приведена история о том, как Ярмерик/Эрманарих, еще ребенком, вместе с молочным братом Гунном попал в плен к славянскому князю Исмару. Спустя много лет братья, убив князя и его жену, пустились в бегство, а славяне, по словам Саксона, кричали им вдогонку, чтобы они возвратились и правили вместо убитого князя (Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь: Исследование магии и религии. М., 1986. С. 264–265).
211
Среди ученых норманнской школы чрезвычайно популярно сближение имени Олег со скандинавским Хельги, на основе чего делается вывод о скандинавском происхождении князя. Однако имя Олег распространено во всем славянском мире. У чехов, скажем, имеется имя Олек и Олег, в земле полабских славян находился город Ольгощь; вариант Ольгерд наблюдаем даже у литовцев. Можно, видимо, согласиться с Гедеоновым, который полагал, что славянское "Ол" означало "вел, великий". Например, западнославянское имя Олек имеет вариант Велек, Олен – Велен, Олгост – Велегост, Олимар – Велемир и т. д. Русские летописи и былины знают Вольгу, Волга. Показательно, что саги употребляют имя княгини Ольги в искаженной форме Алогия, а не реконструируют его как Хельга.
Л. Грот, касаясь этой проблемы, пишет: "Авторы российские, как правило, шведским языком не владеющие, дают два варианта перевода: Олег, Ольга – Хелы сын, Хельга ("святой", "светлый", "святая", "светлая"). У всех шведских же авторов имеется только один вариант толкования имени Helge – Helga, а именно как производное от слова "heiig" – "святой"… Итак, при первом же беглом сличении шведского и российского материала мы сразу должны признать, что в работы российских авторов вкралась ошибка, а именно попытка переводить шведские имена Helge – Helga как "светлый – светлая", что совершенно неправильно" (Грот Л. Мифические и реальные шведы на Севере России: взгляд из шведской истории // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. Киров, 1997. С. 154–157).
По словам Грот, эпитет "Вещий" по-шведски может быть переведен как "trollkarl", "sejdark", "andeskadare" – иными словами, язычник, безбожник, то есть нечто антагонистически противоположное понятию "святого" в христианской традиции. Распространение христианства в Швеции относится к концу XI – началу XII вв. – "только тогда и могло появиться у шведов имя Helge, никак не раньше… В скандинавских письменных источниках слово helge в качестве имени собственного как в женской, так и в мужской формах впервые встречается в поэтическом своде исландских саг "Eddan", написанном в первой половине XIII в.".
Итог историко-филологического исследования Л. Грот таков: "…приходится признать, что шведское имя Helge и русское имя "Олег" никакой связи между собой не имеют… Сближение эпитетов светлого/святого характерно именно для древнерусского языка и его культурно-исторической среды. В германских, в частности, в шведском языке семантика "светлого" и "святого" совершенно другая… И даже более того, у нас есть основание полагать, что раннее знакомство шведов с древнерусскими именами могло способствовать появлению у них такого имени собственного, как Helge, несущего в себе смысловую нагрузку "святости" (Там же).
Самый же главный довод против "викингства" Олега – это его титул "наша светлость", зафиксированный договором 911 г. В аристократической среде Северной Европы начала X в. мы не найдем ничего похожего, по той простой причине, что предводители викингов в то время еще вообще не имели понятия о титулах.