Послу своему Мардефельду Фридрих дал строгий приказ – глаз с Шетарди не спускать. Мардефельд и не спускал, и писал с некоторой завистью в Берлин: "Маркиз так же хорошо принят при дворе, как и в былые времена". Внешне все так и выглядело. Елизавета была очень любезна с Шетарди. Он был на всех балах, приемах, но при этом "ни слова о политике". Русские министры вообще словно его не замечали. А тут еще случилась ссора с д’Альоном. Французский посланник, у которого сейчас была одна задача – свергнуть Бестужева, был категорически против приезда Шетарди. Мало того что маркиз может все испортить, он еще отнимет у него победу. Отношения у французских дипломатов были отвратительные, все кончилось ссорой. Не просто ссорой – д’Альон шпагой махал и даже поранил маркизу руку. Началось все со служебных, чисто деловых разногласий, потом Шетарди в запальчивости обвинил д’Альона в том, что тот превратил посольский дом в склад и открыл торговлю. Ответа оппонента мы не знаем, но маркиз влепил д’Альону пощечину, а дальше – маркиз схватился за направленную на него шпагу.
На следующий день Шетарди явился во дворец с перевязанной рукой, Елизавета его насмешливо пожурила. Двор уже развлекался словопрениями: "Он ударил его по щеке?" – "Да не по щеке, а по голове бутылкой!" И как в таких условиях вести серьезные политические разговоры? Спустя малый срок д’Альон был отозван в Париж, а Шетарди получил приказ – пора действовать. Шетарди продолжал тянуть время, но в какой-то момент все-таки решился. Об его ответственном разговоре с императрицей известно опять-таки из депеши Мардефельда. Маркиз предложил Елизавете обсудить вопрос об императорском титуле с одним из ее министров, но этим министром не должен быть Бестужев. Она отказалась продолжать эту тему.
В начале 1744 года императрица и двор отправились в Москву. Шетарди последовал за ними. Елизавете было совсем не до него. Она искала невесту для наследника. Наконец действительно интересующее ее занятие можно было назвать делом политическим. Бестужев предложил в невесты саксонскую принцессу Марианну, дочь Августа III. Противники Бестужева тут же выдвинули другую кандидатуру – Софью-Августу-Фредерику, дочь состоящего на прусской службе принца Ангальт-Цербстского. Есть сведения, что Фридрих II попросту подкупил Лестока и Брюмера. Фридрих был заинтересован в пятнадцатилетней принцессе Софье, потому что матушка ее Иоанна-Елизавета давно выполняла для прусского короля поручения самого деликатного свойства. Он был уверен, что со временем и в принцессе Софье найдет верную союзницу. Главное, чтобы выбор не остановился на принцессе из Саксонского дома, на Саксонию Фридрих имел свои виды. Он писал: "Из немецких принцесс, могших быть невестами, принцесса Цербстская более всех годилась для России и соответствовала прусским интересам".
Императрица остановила выбор на принцессе Ангальт-Цербстской. Двор этот был беден, поэтому принцесса будет вести себя скромно, а брак для нее будет подлинным счастьем. Немалую, а может быть, главную роль в этом выборе сыграло то, что мать невесты была родной сестрой жениха императрицы, умершего накануне свадьбы. Елизавета и по сию пору сохраняла о нем светлую память. "Посмотреть" на принцессу в Цербст был послан Сиверс, он одобрил выбор. Дело было сделано.
Елизавета боялась каких-нибудь европейских каверз, поэтому в Россию мать и дочь Ангальт-Цербстские отправились тайно под именем графинь Рейнбек. По дороге в Петербург путешественницы заехали в Берлин, где мать получила соответствующие указания от Фридриха. В Россию они приехали в феврале 1744 года и сразу проследовали в Москву.
Шетарди не оставлял надежды осуществить свой план, но тем не менее все больше и больше отдалялся от императрицы. Мало того, что она все время была занята семейными делами, у нее появился новый поклонник в лице английского посланника лорда Тируоли. У Англии и Франции традиционно были сложные (если не сказать плохие) отношения, сейчас они обострились, и лорд Тируоли имел на руках тайную инструкцию: уговорить императрицу выслать Шетарди из России.
Маркиз решил найти союзницу в лице принцессы Иоганны Цербстской. Она приехала в Россию, ощущая себя победительницей, дочь вообще не ставилась в расчет. Долговязая девочка-невеста, она только помеха на балах и приемах. Иоганне было 33 года. Нельзя сказать, чтобы она была очень хороша собой, но она умела нравиться. При этом она была активна, весела – всех красит успех. Русский двор с насмешкой называл ее "королева-мать". С Шетарди она быстро нашла общий язык, о чем он подробно доложил в Париж. Но этого было мало, от маркиза требовали более активных действий, а он все никак не мог предъявить Елизавете свою верительную грамоту на подходящих ему условиях. Пока Шетарди только и оставалось, что оправдываться.
Все ополчились против вице-канцлера, и ему надо было защищаться. Помните, с чего начал карьеру Бестужев при Елизавете Петровне? Он заведовал почтами, они и сейчас остались в его распоряжении. Тогда же был им создан по примеру европейских так называемый "черный кабинет". Сей кабинет занимался перлюстрацией, то есть вскрытием и прочитыванием писем. Понятно, что секретная дипломатическая почта использовала шифр, а чтобы прочитать его, нужен был толковый шифровальщик. И Бестужев его нашел. Это был прусский еврей академик Гольдбах. Он был истинным мастером своего дела, при этом очень разборчив. Например, он категорически отказывался из верности Фридриху II дешифровать письма Мардефельда, но Франции он ничем не был обязан, поэтому за дешифровку писем Шетарди взялся с охотой.
Все оправдательные письма Шетарди Бестужев собирал в особую папку, он ждал своего часа. Шетарди писал в Париж: "Бестужев в ярости от приезда принцесс Цербстских и до того забылся, что сказал: "Посмотрим, могут ли такие брачные союзы быть без совета с нами, большими господами этого государства". ‹…› Бестужев и его партия показывают такую же ярость против Берлинского двора, какую против Франции. ‹…› Елизавета будет поступать вопреки собственным интересам, если не расстанется со своим вице-канцлером" и т. д.
В мае 1744 года у императрицы состоялся серьезный разговор с Иоганной. О нем подробно пишет в своих "Записках" Екатерина II. Дело происходило в Троице (в лавре). Разговор был настолько серьезным, что Лесток сказал принцессе Софье, что ее вместе с матерью вышлют за пределы России. Но обошлось.
А с Шетарди судьба обошлась круто. Бестужев дождался своего часа. Он предъявил Елизавете выдержки из писем Шетарди со своими комментариями. Это бы полбеды, в дипломатических распрях Елизавета не стала бы копаться. Но Бестужев главный упор сделал на те дешифрованные тексты, которые касались Елизаветы лично. Императрица прочитала, что она "принимает мнения своих министров только для того, чтобы избавиться от возможности думать". О! Из-за ее "тщеславия, слабости и опрометчивости с ней невозможен серьезный разговор". Дальше больше – "Елизавете нужен мир только для того, чтобы использовать деньги на свои удовольствия, а не на войну, главное ее желание – переменить четыре платья за день, а потому видеть вокруг себя преклонение и лакейство. Мысль о малейшем занятии ее пугает и сердит". Еще были употреблены такие слова, как "лень, распущенность, любовь, наслаждение…" Елизавета не поверила, ей показали подлинник, наверное, объяснили суть дешифровки.
Дело кончилось скоро. Императрица распорядилась, чтобы Шатарди немедленно оставил Россию, а сама уехала в Троице-Сергиеву лавру молиться. 6 июня ранним утром на квартиру маркиза Шетарди явились два чиновника Иностранной коллегии, секретарь коллегии и глава Тайной канцелярии Ушаков. Шетарди, зевая со сна, вышел к ним в домашней одежде. Секретарь прочитал предписание ее величества: Шетарди должен оставить Москву в 24 часа. Маркиз, вне себя от удивления, потребовал объяснений. Тогда секретарь предъявил порочащие выдержки из его же собственных депеш. В рапорте государыне Ушаков писал: "…явно было, что он, Шетардий, сколь скоро генерала Ушакова увидел, то он в лице переменился. При прочтении экстракта столько конфузен был, что ни слово во оправдание свое сказать или что либо прекословить мог". Что уж там прекословить. Маркиз забыл, что на руках у него верительная грамота, он боялся ареста.
До границы он ехал под конвоем шести гренадеров и офицера. В Новгороде его ждало новое унижение. Догнавший их курьер приказал Шетарди вернуть подаренную ему когда-то Елизаветой драгоценную табакерку с портретом императрицы. Приказ был подписан Бестужевым, и Шетарди решил, что это все его происки, а сама Елизавета ничего не знает, а теперь, увидев подарок, который Шетарди собственноручно отдал в чужие руки, решит, что он сам ее предал. Маркиз решил защищать свою драгоценность с помощью оружия. Табакерка еще появится в этом повествовании как важная улика, но разговор об этом впереди. По возвращении Шетарди в Париж ему пришлось, как говорится, "испить полную чашу" унижений и нареканий. Бестужев не только не был отставлен от должности и уничтожен, но даже усилил свою позицию.
Вернемся в Москву. 28 июня принцессу Софию крестили в православную веру и нарекли Екатериной Алексеевной. 29 июня, в день именин великого князя Петра Федоровича, состоялось обручение, Екатерина Алексеевна получила титул великой княжны. Бестужев Алексей Петрович был назначен канцлером, должность вице-канцлера была возложена на Михаила Илларионовича Воронцова. Все императорское семейство отправилось в Киев, а вернулось в Москву только 1 октября.
10 февраля 1745 года Петру Федоровичу исполнилось шестнадцать лет, и начались приготовления к свадьбе. Она состоялась 21 августа 1745 года в Петербурге и праздновалась необыкновенно пышно. Наконец Бестужев мог избавиться от нежелательных ему людей – принцессы Иоганны и Брюмера, который так увлекся интригами, что совершенно потерял чувство меры. Иоганна давно раздражала императрицу: мало того, что она вольничала, плохо обращалась с дочерью, влезла в непомерные долги, так она еще имела наглость давать советы по поводу политического курса России. Все это с легкостью доказал императрице канцлер Бестужев с помощью проверенной практики – перлюстрации писем.
28 сентября 1745 года принцесса Цербстская Иоганна была выслана на родину. В подарок от императрицы она получила 50 000 рублей и два сундука с персидскими шалями, драгоценными тканями, китайскими безделушками, бриллиантовыми украшениями и т. д. Соловьев пишет: "Прощаясь, принцесса пала на колени перед императрицей и со слезами просила прощения, если в чем-нибудь оскорбила ее величество. Елизавета говорила, что теперь уже поздно об этом думать, лучше было бы, если бы она, принцесса, всегда была так смиренна". Время покажет, что принцесса не последовала мудрому совету. Она старалась руководить поведением дочери из Пруссии, на их переписку был наложен запрет, но все это уже совсем другая история.
Иоганн-Герман Лесток, граф
Энциклопедия пишет: Лесток (1692–1767), государственный деятель, происходил из старинной французской дворянской семьи. Арману Лестоку, как он называл себя в России, дворянство потом сочинили, хотя кто их там разберет, но доподлинно известно, что отец его был цирюльником, а заодно и лекарем, в XVIII веке эти должности часто совмещали. У отца юный Арман и выучился основам медицины. Продолжил свое образование Лесток во французской армии. На этой же ниве он усвоил, что лучшего средства для лечения от всех болезней, чем кровопускание, не сыскать. Теперь он назывался хирургом.
В 1713 году в числе лекарей-иностранцев он появился в России. Лесток был красив, обаятелен, легко сходился с людьми, да и лечил, видно, неплохо, практика – великая вещь. И вот он уже лейб-медик и врачует царскую семью. Должность эта обещала блестящую карьеру, но жадность до жизни и любовь к приключениям сыграли с медиком плохую шутку. Он был уже женат, но увлекся дочерью придворного, соблазнил ее. История вышла некрасивая, скандальная, и Петр сослал Лестока в Казань. Это случилось в 1720 году. Екатерина I вызволила его из ссылки и назначила лейб-медиком к дочери Елизавете Петровне.
Лесток был старше Елизаветы на пятнадцать лет. Некоторые авторы настойчиво утверждают, что Лесток был ее любовником, другие категорично говорят – не был. Свечки там никто не держал, но я придерживаюсь второй версии. На этот счет есть и подтверждение современников, например Шетарди (он ссылается на рассказ самого Лестока). А что касается особых, доверительных отношений с цесаревной, а потом императрицей, то это легко объясняется. Все мы с особым уважением и доверием относимся к своим лечащим врачам. Если нет доверия, мы заменяем врача, а Лесток исполнял при Елизавете эту должность считай двадцать лет.
Царствование Елизаветы грубо можно поделить на три периода. В первом наибольшее влияние на императрицу имел Лесток, во втором – Бестужев, в третьем – семейство Шуваловых. И сама императрица, и Лесток сходились во мнении, что ее лейб-медик много постарался, чтобы обеспечить ей трон. Елизавета умела быть благодарной. Арман Лесток жил широко, он вел крупную карточную игру, любил хорошую кухню, великолепно одевался, балы любил и устраивал в своем доме знатные приемы. Жизнь была бы прекрасна, если бы не вечная забота – безденежье. Понятно, что императрица платила ему за услуги, и платила щедро, но казна была бедна, поэтому государыня сквозь пальцы смотрела на то, что ее лейб-медик получал деньги от иностранных держав. Тут были и единовременные пособия, и постоянный пансион. И Франция платила, и от Англии перепадало. За какие такие услуги платят, Елизавета не задумывалась. Не обеднеют иностранные государства, а России прибыток. Со временем неразборчивость Лестока обошлась ему очень дорого.
Но время шло, императрица приобретала и опыт, и уверенность в себе. Лесток был честолюбив, позволял себе быть капризным, часто осыпал Елизавету упреками – де, не слушается она дельных советов. А ее уже начинал раздражать авторитетный тон Лестока, уверенность в собственной правоте и непогрешимости, тем более, что огрехи-то были налицо. Отставка Шетарди и его позорная высылка из России весьма неблагоприятно отразились на карьере Лестока. Он это сразу почувствовал. На торжествах по случаю бракосочетания наследника Петра Федоровича и Екатерины обер-церемониймейстер граф Санти в обход Коллегии иностранных дел обратился по привычке за наставлениями к Лестоку. Санти не знал, куда посадить неких иностранных "спорных" особ. Лесток дал совет и сообщил об этом государыне. Елизавета строго его отчитала, сказав, что канцлеру неприлично вмешиваться в медицинские дела, а ему, Лестоку, – в дипломатические. Знай свое место!
После скандального отъезда герцогини Иоганны Цербстской Лесток приуныл. Что-то здоровье стало портиться. И вообще он подумывает отойти от всех дел, а пока хорошо бы съездить на воды подлечиться. В лечебные воды со времен Петра I верили свято. Лесток пока надеялся, что охлаждение государыни временное: де, сейчас она раздражена, но пройдет срок и все станет на свои места. Ведь взяла же она его в Киев и от должности не собирается отлучать. Но при этом строга, не видно былого доверия, мол, лечить лечи, а что касаемо советов, то сейчас у нее другие советчики. Но он верил, что в память его былых заслуг императрица никогда не удалит его от двора.
И, как всегда, денежные дела давали о себе знать. В свое время Шетарди обещал ему подарок от короля в размере 12 тысяч рублей. Лесток решил не тратить деньги попусту и попросил Шетарди заказать ему в Париже кареты и ливрею. Теперь ни денег, ни карет. Лесток намекнул на обещание короля вернувшемуся в Россию д’Альону – мол, я столько старался для Франции! Посол не только не похлопотал о возврате долга, но написал в Версаль, что Лесток сейчас пустая фигура и тратиться на него не следует.
В 1746 году Воронцов отправился в Европу знакомиться с иностранными дворами. Италия, Франция, побывал он и у Фридриха, где был принят очень хорошо. Прусский король подарил Воронцову роскошную шпагу с бриллиантами, обеспечил вице-канцлеру бесплатный проезд по всем его землям. Мардефельд в письмах расхваливал Воронцова на все лады.
Конечно, это не понравилось в Петербурге. Елизавета давно забыла свое хорошее отношение к Фридриху. Теперь он был завоеватель, Надир-шах, как она его с издевкой называла, и вообще главный враг России. Бестужев всячески поддерживал ее в этом настроении. Не забыта была и роль верной шпионки Фридриха герцогини Иоганны. Екатерине давно запретили переписываться с матерью напрямую, опасались политической интриги. Письма ее проходили через строгую цензуру, а чаще Иностранная коллегия сама писала от имени великой княгини, и Адриан Неплюев носил эти письма на подпись к Екатерине. Елизавету очень раздражал молодой двор, и Петр, и Екатерина вели себя с точки зрения государыни слишком вольно, непочтительно, а иногда и опасно.
И вдруг на имя великой княгини приходит письмо, написанное не цифирью и не по тайным каналам посланное, а с обычной почтой. Хорошо чиновник не просмотрел, выловил его из кучи корреспонденции. Письмо легло к Бестужеву на стол. Это было послание Иоганны к дочери, по тексту было видно, что они давно и прочно общаются, минуя при этом Иностранную коллегию. В письме Иоганна давала советы дочери, как себя вести при дворе. Советы эти более походили на инструкции. Про Воронцова герцогиня писала, что находит в нем "человека испытанной преданности, исполненного ревности к общему делу. Я откровенно сообщила ему свои мнения, что всеми мерами надо стараться о соглашении. Он мне обещал приложить к этому свое старание. Соединитесь с ним, и вы будете более в состоянии разобрать эти трудные отношения, но будьте осторожны и не пренебрегайте никем". В конце письма приписка: "Усердно прошу, сожгите все мои письма, особенно это".
Позднее выяснилось, что Иоганна сама передала письмо для дочери Воронцову в надежде, что он отдаст ей в собственные руки. Почему вице-канцлер послал его с обычной почтой, так и осталось невыясненным – по забывчивости, по наивности, по рассеянности доверил дело секретарю, а тот был дурак. Бестужев представил письмо Иоганны Елизавете. Императрица была в бешенстве. Великая княжна получила свое наказание, а Бестужев собственноручно написал депешу в Берлин, в коей от имени императрицы запрещал видеться и самому вице-канцлеру, и супруге его Анне Карловне с герцогиней Цербстской.
После этого случая Елизавета охладела к вице-канцлеру, да и отношения Бестужева и Воронцова очень изменились. Они давно работали вместе и всегда находили общий язык. А теперь между ними кошка пробежала. На первый взгляд, виной тому были их разные политические интересы. Бестужев всегда стоял за союз с Австрией и Англией, упорно твердя, что союз этот завещан самим Петром Великим. Воронцов же был не против дружить с Францией и Пруссией. Я беллетрист, поэтому должна быть скромной, мне не под силу разобраться в этих тонкостях, но Бестужев всегда твердил с важным видом, что дела России для него превыше всего. Но мы знаем, что и себя он при этом не забывал. Семнадцать лет своего правления он одерживал верх над своими политическими противниками, а победителям невольно симпатизируешь, но оставляешь за собой право сомневаться: а может быть, не так уж важна для России бестужевская политика и дружба с Францией пошла бы нам на пользу?