Боснийский кризис имел рубежное значение для балканских стран. Во-первых, он похоронил возможность в принципе близких отношений Белграда и Вены, сделав их окончательно неприятелями. Во-вторых, в условиях дальнейшего ослабления Турции, привлек внимание к Балканам великих держав, стремившихся укрепить свои позиции в отдельных государствах региона, которому придавалась важная роль в стратегических раскладах как Тройственного союза, так и Антанты. И, наконец, исходя из первых двух посылок, подтолкнул балканских политиков к сотрудничеству друг с другом – в целях защиты от Австро-Венгрии, с одной стороны, и освобождения христианских областей Европейской Турции, с другой .
Завязались тайные переговоры, и в октябре 1912 г. Сербия, Греция, Болгария и Черногория, заключив соглашение, объявили войну Турции. Главным стержнем нового Балканского союза был сербо-болгарский союзный договор, подписанный 13 марта, по которому предусматривалось их совместное выступление против турок и последующий раздел Македонии. С другой стороны, в случае нападения на Сербию Австро-Венгрии, болгары обязывались предоставить в помощь Белграду армию в 200 тыс. штыков . Но последнего не случилось, ибо союзники разыграли "Турецкий гамбит".
К началу войны Сербия имела сильную, хорошо и вовремя вооруженную армию, а моральный дух народа был как никогда высок. Многолетний заместитель Пашича по финансам и близкий его друг еще с 70-х годов XIX в. Лаза Пачу говорил Л.Д. Троцкому, обозревавшему в качестве корреспондента военные коллизии тех лет: "Наши финансы в прекрасном состоянии. Мобилизация обходится нам в миллион динаров ежедневно. Мы сделали значительные запасы золота и спокойно смотрим навстречу завтрашнему дню. На шесть месяцев нас хватит" . Словом, каждый спокойно делал свою работу . И даже конституционный режим, в отличие, скажем, от Болгарии, на время войны не был отменен.
Плоды такой подготовки оказались впечатляющими. Сербские войска выиграли ряд крупных сражений Первой балканской войны: при Куманово, Битоле, Прилепе и т. д. Особенно в них отличились артиллеристы, вооруженные теми самыми орудиями, за которые в свое время "насмерть" бился Никола Пашич. Однако не все оказалось гладко – пробившиеся на побережье и занявшие порты Алессио и Дураццо (без выхода к морю Сербия просто задыхалась) сербские части были вынуждены их оставить – из-за угрозы Австро-Венгрии, которая объявила частичную мобилизацию. Это привело, по мнению политиков и военных, к необходимости частичного пересмотра договора с Болгарией и, в частности – сохранения за Сербией долины Вардара (занятой сербами, но по договору должной отойти к болгарам), как единственного удобного пути к порту Салоники. Болгары же, не выполнившие, кстати, ряд положений договора, встретили предложение о ревизии его текста в штыки . При этом сами выдвинули территориальные претензии к грекам – относительно Салоник и юго-восточной Македонии. Напряжение в отношениях между союзниками росло. Надвигалась гроза.
Она и разразилась в ночь на 30 июня 1913 г., когда болгарские войска атаковали сербские позиции на реке Брегальница. Началась Вторая балканская война. Болгарии в ней, кроме Сербии и Греции, противостояли Румыния и недавно побежденная Турция. Боевые действия закончились быстро. И в результате – София потеряла почти все, что приобрела накануне. Бухарестский мирный договор от 10 августа 1913 г., юридически закрепивший итоги обеих войн, признал за Сербией Вардарскую Македонию и Старую Сербию (нынешние Косово и Метохию и часть Рашки)… Таким образом, южный "аспект" сербского национального вопроса, в том виде, как его понимало руководство страны, был решен.
После громких сербских побед на полях балканских войн конфликт Вены с Белградом становился в перспективе неизбежен. Австро-Венгрия не желала терпеть у своих границ усилившееся королевство, само существование которого пробуждало у ее югославянских подданных центробежные настроения. Целостность двуединой монархии во многом зависела теперь от того, сможет ли она сломить резко возросшую сербскую силу и нейтрализовать ее влияние. Заручившись поддержкой Германии, Вена ожидала повода для "похода на юг". Сараевский атентат показался ей довольным…
* * *
А теперь зададимся вопросом: в чем был секрет этих столь впечатляющих побед? В принципе, ответ очевиден.
Говоря о состоянии умов в Сербии накануне балканских войн, мы упомянули, что "моральный дух народа был как никогда высок". И, действительно, мобилизация армии завершилась "в рекордные сроки и при идеальном порядке" , причем на призывные пункты, по словам наблюдателя, "явились все, кто только мог передвигать ноги, – призываемые и непризываемые". "В течение трех дней, – подводил он итог, – явилось 95 % призывных, через неделю их было 98 %; лишь 2 % оказалось больными, но и из этих многие явились, прося их взять, в надежде поправиться в дороге" . Повсюду в стране мобилизация вызвала всеобщее ликование . "Все три призыва мобилизованы, – писал очевидец событий из сербов, – начинается радость и взаимные приветствия; невозможно замыслить, что речь идет об отправке на фронт, где кладутся жизни, а не на сватовство" . И зоркий русский глаз подметил сей же факт: "На всех станциях было много резервистов… Настроение у всех очень бодрое, а, главное, совершенно спокойное, как будто они ехали на самое обычное дело" . "Вы думаете, что слышен был плач матерей, жен, сестер, отправляющих своих близких на возможную смерть, – вторил ему соотечественник. Нет, если какая-нибудь баба и проливала тихо невольные слезы, ее сейчас останавливали, пристыжая: "Как не стыдно плакать – такое святое дело". Устыженная отвечала: "Я не плачу, что жалею, а плачу от умиления, что с такой радостью идут все освобождать наших братьев; плачу от того, что дождалась это увидеть"" .
Как видим, война и впрямь пользовалась "необыкновенной популярностью" , что, впрочем, было предсказано давно – в период Боснийского кризиса Никола Пашич заявил: "Война будет популярна и бестрепетна к жертвам" . И неважно с кем – с австрийцами или с турками… Итак – "война, которую желали все" , как выразился современный автор. Но снова вопрос – в чем же причина таких настроений?
В своей известной работе академик М. Экмечич утверждает, что после смены династий в 1903 г. в Сербии произошел "переход элитарного типа национализма в массовый" . Аргументацию своему заключению он черпает в том, что, на основании демократической конституции 1903 г. и избирательного права, большинство мужского населения получило возможность участвовать "в элементарной политике" – а это является одним из необходимых условий для "эволюции национального движения в массовый тип". Другое условие – грамотность, как минимум, трети населения. И хотя, как известно, число грамотных накануне балканских войн не превышало 30 %, историк полагает, что "в действительности читать могло даже более трети населения, а потому "читательская революция", как это условие названо в литературе, в Сербии после 1903 г. имела место". И в результате – "современный человек, вдохновленный национальной идеей, воспринимает такую эволюцию как участие в жизни суверенного государства, которое зависит и от него. Он больше не является пассивным наблюдателем" .
Что касается массового участия мужского населения "в элементарной политике", то выше мы постарались показать чисто традиционное "качество" такого участия, как, впрочем, и самой политики.
Относительно же более чем трети грамотного населения и особенно "свершения" в сербском обществе "читательской революции", следует заметить, что и цифра 30 % кажется нам завышенной, поскольку в аграрной, патриархальной Сербии мотивация для получения образования еще не созрела – традиционный образ жизни предполагал, что большинство детей проследует путем своих родителей, наследуя их занятия и обычаи . Для чего "домашнее воспитание" было куда важнее полученного на стороне (в школе) абстрактного знания, которое весьма "мало соображалось с нуждами народа, его нравами и условиями жизни" и, соответственно, – не применялось на практике. Будучи невостребованным, оно не являлось повседневной необходимостью, что, в свою очередь, не могло не повлиять на судьбу номинально грамотных людей. Речь здесь идет о типичном для всех традиционных обществ феномене "вторичной неграмотности" . Проиллюстрируем нашу мысль.
Так, в 1908 г. члены Шумадийского учительского общества опрашивали в окрестностях Крагуеваца сельскую молодежь, десять лет назад окончившую начальную школу. И были вынуждены констатировать, что "у огромного большинства парней и девушек исчезло почти все полученное в школе знание, а многие вообще разучились читать и писать, поскольку за время, прошедшее после школы, не написали ни единого слова и ничего не прочли". Но то, что "они были в состоянии, мучительно и обливаясь потом, вывести свой автограф, переводило их в категорию грамотных" . Таковы были критерии, определяющие качество "читательской революции" … Важно подчеркнуть, что указанный "феномен" отличался в Сербии стабильностью: мы можем наблюдать его со времени первых поездок русских путешественников в 60-е годы XIX в. и далее – на рубеже веков . Следовательно, и в самом сербском социуме к началу балканских войн по сути мало что изменилось.
Поэтому, как нам представляется, объяснять "необыкновенную популярность" войны у сербов, прибегая к категориям и значениям современного (modern) общества (а "массовый национализм" к таковым, несомненно, относится) не совсем корректно. Разгадку ее следует искать в стереотипах традиционного мышления.
Начнем с его носителей. Напомним, что до Первой мировой войны доля крестьянства в структуре населения Сербии никогда не опускалась ниже 87 % . При этом оно было наделено землей достаточно равномерно, вследствие чего разделение интересов в его среде протекало крайне медленно. К тому добавим и неполную социальную структуру. Сербское общество было лишено аристократии и буржуазии. В нем имелось как бы два полюса: малочисленная (вышедшая из "низов") элита и однородная крестьянская масса – главный хранитель ценностей традиционного сознания.
Городские жители, доля которых в населении Сербии составляла 12 %, так и не смогли консолидироваться в мещанское сословие – стать носителями буржуазности , но на протяжении всей эпохи независимости оставались весьма размытой категорией. "Как трудно было сказать, где кончается сельская тропа и начинается городская улица, – пишет тот же М. Экмечич, – так же мало кто мог определить, где проходит граница между крестьянином и жителем города" .
Согласно принятому в 1873 г. "Закону о народном благосостоянии", вводился гарантированный и никем не отчуждаемый аграрный минимум, определявшийся количеством земли, которое крестьянин был в состоянии вспахать за шесть дней своего труда. Данный принцип существовал и позднее – в 1907 г. радикальное правительство Пашича в очередной раз продлило действие закона об аграрном минимуме, защищавшего крестьянина от угрозы пауперизации, ограничивая возможность земельных спекуляций и концентрации земли в немногих отдельно взятых руках . Тем самым, он затруднял распространение в Сербии капитализма и становление соответствующего ему типа мышления . И в результате, как констатировал русский ученый в 1915 г., "Сербское королевство может быть названо и доныне страной почти исключительно мелкого и среднего землевладения" .
Эта патриархальная модель общества (согласно старой формуле: сербский народ – сообщество равных) не была для соратников Пашича некоей самоцелью. В условиях незавершенности процесса всесербского освобождения и объединения она становилась средством и формой консолиции сербов королевства, поскольку малая расщепленность интересов внутри социума позволяла сохранять единство народного духа – важнейшую внутреннюю предпосылку будущего освобождения. Социальное равенство, как видим, отождествлялось в глазах радикалов с национальным единством… И эта их политика в нужное время увенчалась полным успехом – объясняя подоплеку всеобщего подъема, захлестнувшего Сербию в начале Первой балканской войны, русский корреспондент писал: "В ряду причин того удивительного объединения, которое приходится наблюдать здесь, следует, разумеется, отметить и сравнительную неразвитость социальных отношений, а, следовательно, и социальных антагонизмов. Личность не успела еще выделиться из коллектива, а экономическое развитие не успело вырыть психологической пропасти между управляющими и управляемыми" .
Теперь о самом мышлении. Известно, что одной из базовых традиционалистских установок является идея преемственности , т. е. "солидарности поколения живущего с поколениями умершими" , или "участия минувших поколений в современности" .
Особо наглядно оно проявлялось в подходе родителей к воспитанию детей, когда, по наблюдению П.А. Ровинского, отцы заставляют своих чад "выучивать в виде катехизиса историю падения сербского царства на Косовом поле, причем делают такие выводы, что Милошу Обиличу – на вечные времена слава, Буку Бранковичу – проклятие, а турку и швабу нужно посечь голову" . И снова следует подчеркнуть, что с течением времени в данной системе воспитания мало что изменилось. Спустя почти полвека после путешествия Ровинского другой русский автор констатировал: "Когда старый дед учит внука владеть саблей или кинжалом, тогда жилище серба наполняется избытком высокого наслаждения и удовольствия… Преемственно, от поколения к поколению, передаются имена освободителей народа от турецкого ига, и в честь их слагаются песни" .
Образованные сербы, признавая явный перекос "героического" воспитания, тем не менее объясняли его необходимость: "Видите, в каком мы положении: мы должны из наших детей готовить вместо гуманных граждан – диких солдат, потому что нам еще грозит война с турками… с которыми нужно мериться тем же оружием, каким и они пользуются против нас" . Этот мотив грядущей войны и необходимости подготовки к ней с самого "нежного" возраста тиражировался на всех уровнях. Уже известный поп Милан Джурич с парламентской трибуны требовал от учителей так воспитывать детей, "чтобы они знали заветную мысль (об освобождении и объединении сербства. – А.Ш.), знали о косовских героях и в будущем, став гражданами, отомстили бы за Косово". Или другой его пассаж – "Мать пасет овец или жнет ячмень и пшеницу, но при этом поет сыну песню и готовит его к отмщению Косова" .
Как видим, героическое начало закладывалось в сербских детей с младых ногтей, что не могло не сказаться на формировании их мироощущения, какое всегда оставалось сугубо конфронтационным, в рамках оппозиции свой-чужой. И когда чужие менялись, т. е. когда к туркам после 1878 г. добавились "соседи" из-за Савы и Дуная, отношение к ним оставалось столь же жестким и одномерным. В "Катехизисе для сербского народа" читаем: "Кто неприятель сербов? – Самый главный враг сербов – Австрия… Что нужно делать? – Ненавидеть Австрию, как своего самого главного врага… Кто друг сербов и Сербии? – Единственный искренний и надежный друг сербов, который был и есть – это великая и мощная Россия. В чем же долг каждого серба? – Любить свое отечество и монарха и умирать за них, уважать своих друзей и ненавидеть врагов" .
Такой подход проявляет себя особенно контрастно в сравнении с другим – как раз современным – типом мышления. Иллюстрации ради, приведем диалог Владана Джорджевича (воспитанного в Европе и отнюдь не фанатика-радикала, вроде М. Джурича) с чешским национальным деятелем Франтишеком Ригером. На замечание Ригера о том, что "австрийское ярмо становится для чешского народа слишком тяжелым", собеседник задал естественный для всякого серба вопрос: "Почему же тогда чешский народ не сбросит его?". На что был получен характерный ответ: "Народ, у которого почти в каждом втором доме стоит пианино, не поднимает революций" . Перед нами – два наглядных проявления двух систем мышления", когда вторая "стремится приспособить идеал к реальности", а первая – "осуществить на практике неосуществимый идеал" .