Итак, из показаний Л. Н. Боброва мы узнаем, что в воскресенье, в день 50-летия Николая II, 19 мая 1918 года, Лука Тимофеевич Злотников вручил Боброву и его спутнику Г. И. Снежкову-Якубинскому какие-то прокламации. Бобров засунул свой экземпляр в карман, а затем, даже не ознакомившись с содержанием прокламации, выбросил ее. О содержании "Предписания" он узнал от Снежкова-Якубинского.
Этот Снежков-Якубинский, как явствует из ряда показаний, был секретным сотрудником Петроградской ЧК. Кстати, об этом свидетельствует и тот факт, что, в отличие от Боброва, Снежков не только не был расстрелян, но его и не арестовали, и даже не допрашивали.
Значит, Леонид Николаевич Бобров узнал, что врученная ему прокламация является опубликованным во всех большевистских газетах "Предписанием "Каморры народной расправы", со слов сотрудника ЧК. И узнал тогда, когда уже выбросил прокламацию и не мог сверить тексты… Вот об этом, и ни о чем ином, припертый "признанием" самого Злотникова и сообщил Бобров следователю Байковскому на допросе.
Отметим также, что чрезвычайно странен сам факт распространения антисемитской и антибольшевистской прокламации таким - из рук в руки! - образом. Особенно странно то, что Злотников совершает это явно самоубийственное деяние 19 мая, когда прокламация эта уже была напечатана в газетах "Петроградская правда" и "Вечер Петрограда".
"Вечер Петрограда" опубликовал прокламацию под заголовком "Каморра народной расправы" подготавливает еврейский погром":
"За последние дни в связи с усилившейся антисемитской агитацией в Петрограде председателям домовых комитетов рассылаются особые предписания Главного штаба "Каморры народной расправы"… Под этим предписанием имеется круглая печать с надписью "Каморра народной расправы". В центре - большой семиконечный крест (выделено мной. - Н.К.).
К предписанию приложен особый листок следующего содержания:
"От Главного штаба "Каморры народной расправы". Презренный сын Иуды, дни твои сочтены. За квартирой твоей нами ведется неустанное наблюдение. Каждый твой шаг известен нам. Прислуга твоя, дворники и швейцары дома, в котором ты живешь, состоят членами "Каморры народной расправы" и поэтому все, что бы ты ни делал, известно нам. Все твои знакомые и родственники, у которых ты бываешь или которые у тебя бывают и с которыми ты разговариваешь по телефону, известны нам, и их постигнет такая же участь, какая постигнет и тебя, т. е. они будут безжалостно уничтожены.
Презренный сын Иуды, дни твои сочтены и скоро грязная душа твоя вылетит из смрадного своего обиталища. Беги без оглядки, пока не поздно, и не оскверняй воздух своим дыханием. Дни твои сочтены".
Точно такой же текст "Петроградская правда" поместила под заголовком "Черная сотня за работой"…
Вот и возникает вопрос: зачем нужно было Злотникову распространять уже опубликованные прокламации?
И, наконец, последняя улика - печать "Каморры народной расправы", которую при втором обыске нашли в комнате Л. Т. Злотникова… Печати, естественно, в архиве нет, нет и контрольных оттисков с нее. Сохранилось изображение печати лишь на единственном, подшитом к делу тексте "Предписания"…
Но это попутные замечания.
Главное заключается в том, что печать нашли в комнате Злотникова не при аресте его, хотя тогда и производился обыск комнаты, а неделю спустя, когда в комнате Злотникова успело побывать несколько секретных и несекретных сотрудников Петроградской ЧК, которые, как нам представляется, и подложили ее…
Вот и все улики, на которых строилось доказательство вины Л. Т. Злотникова. Улики, которые в любом суде были бы сразу поставлены под сомнение…
Мы с вами, дорогие читатели, не судьи, и послать "дело" Злотникова на доследование у нас нет возможности. Тем не менее, хотя по-прежнему тяготеет над Лукой Тимофеевичем Злотниковым, и после расстрела, это обвинение, мы должны признать, что доказанным оно считаться не может.
8
Вернувшись с совещания в Смольном, Моисей Соломонович Урицкий в три часа дня выдал Иосифу Наумовичу Шейкману (Стодолину) ордер на обыск в письменном столе статистика Казанской продовольственной управы Леонида Николаевича Боброва.
Одновременно Шейкман должен был и арестовать Боброва.
Леонида Николаевича на работе не оказалось, и обыск сделали без него.
Точной описи изъятого Шейкман не составлял.
Среди бумаг, найденных у Боброва, - письма, программа "Беспартийного Союза спасения Родины", стихи…
"Я кончил!" - "Правильно! Согласны". -
"Позвольте, все ль единогласно?" -
"Все! Все!" - "Тогда вопрос второй…
Где находиться епутатам?
И надоть ли ходить им в строй?
В окопы то ись? Или жить по хатам?
Прошу по очереди врать". -
"Позвольте мне тогда сказать.
Ребята! Что нам делать в ротах?
Аль там без нас народу нет?
Совсем не в наших то расчетах,
Довольно мы терпели бед!
Коль ты не выбран, ну и пухни
В окопах с вшами и цингой.
А мы туда уж ни ногой,
Ведь наше жительство - при кухне!" -
"Ура! Качай его, ребята,
Сыцывалиста-епутата!"
Так и видишь, как по-доброму щурился Моисей Соломонович Урицкий, перечитывая эти стихи, - он не ошибся в выборе организатора погромщиков.
Передав бумаги Леонида Николаевича следователю Владиславу Александровичу Байковскому - двадцатитрехлетнему поляку, накануне, 20 мая, принятому в Петроградскую ЧК, Моисей Соломонович с легким сердцем и "добрыми глазами" подписал ордер на арест "всех мужчин" в квартире Солодова и в конторе по продаже недвижимостей, где также подрабатывал Бобров.
На Николаевскую улицу - в квартиру Солодова - поехал товарищ Юргенсон, а на Невский проспект - товарищ Апанасевич.
Было восемь часов вечера…
Как мы уже говорили, сотрудник ЧК, загадочный Г. И. Снежков-Якубинский, который выдавал себя иногда за члена Совета рабочих и солдатских депутатов, иногда за директора фабрики, а то так и за владельца шоколадной, выполняя поручение Моисея Соломоновича Урицкого, добросовестно пас Л. Т. Злотникова перед арестом.
Он отобрал у Злотникова на четыреста рублей картин, но главного поручения - подложить печать "Каморры народной расправы" - выполнить не сумел. То ли замешкался, рассматривая картины, то ли Злотников что-то почувствовал и уже не отходил от "директора двух фабрик и шоколадной", но товарищ Юргенсон, производивший обыск в комнате Злотникова, так ничего и не обнаружил.
Забрав всю переписку Злотникова, он начал оформлять "арест всех мужчин". И вот тут-то и начались совсем уж чудные происшествия, никак не вмещающиеся в реалистическое повествование.
Как явствует из протокола обыска, "на основании ордера № 96 от 21 мая задержаны граждане: Злотников, Гроссман, Раковский, Рабинов…"
Однако из показаний Ричарда Робертовича Гроссмана мы узнаем, что его арестовали в другой день и в другом месте: "Когда был арестован мой хороший знакомый и приятель Солодов, я зашел на Гороховую, чтобы справиться о положении дел Солодова, и, совершенно ничего не зная, был арестован и посажен в число хулиганов и взломщиков, не чувствуя за собой никакой вины".
Что же получается? Или протокол обыска товарищем Юргенсоном составлялся на следующий день после обыска, или вместо Гроссмана был арестован кто-то другой, назвавшийся соседом Злотникова - Гроссманом…
Еще более любопытны обстоятельства ареста Леонида Петровича Раковского.
Раковский - человек весьма темный и загадочный.
До революции он совмещал журналистскую деятельность с работой осведомителя, не гнушаясь при этом и шантажом.
Чекистам о сотрудничестве Раковского с охранкой стало известно из показаний З. П. Жданова, но на судьбе Леонида Петровича это разоблачение никак не отразилось. Вскоре он был отпущен с миром, хотя и Злотников подтвердил в своем "признании", что Раковский знал о "Каморре", знал, где находится печать и т. п.
Это, конечно, наводит на размышления…
Казалось бы - секретный сотрудник охранки, посвященный в дела тайной погромной организации… Это ли не находка для чекистов?
И вот такого человека отпускают на свободу.
Объяснить это можно только тем, что Леонид Петрович Раковский сотрудничал и с Петроградской ЧК…
Но понятно и другое - товарищ Юргенсон, проводивший обыск, об этом не знал, как не знал и о том, что все дело "Каморры народной расправы" сочинено Моисеем Соломоновичем…
Судьба товарища Юргенсона печальна.
Использовав его "в темную" на провокации с "Каморрой народной расправы", через несколько недель Урицкий перебросит товарища Юргенсона на организацию убийства своего друга, Моисея Марковича Гольдштейна (Володарского).
В этом деле товарищ Юргенсон будет действовать еще более неуклюже, чем при обыске у Злотникова, за это вскоре и будет расстрелян по приказу кривоногого шутника из Петроградской ЧК…
Впрочем, это произойдет потом, а пока, выяснив, что товарищ Юргенсон не только не сумел отыскать печать "Каморры", но еще сумел и арестовать двух сексотов, Моисей Соломонович сильно огорчился.
Он понял, что немножко перемудрил со Злотниковым.
Ну да и что ж?
Как говорится у этих русских, первый блин таки комом…
Засучив рукава, товарищ Урицкий принялся наверстывать упущенное.
Алексей Максимович Горький, выдающийся борец за права евреев, не мог не откликнуться на публикацию в газетах листовки "Каморры народной расправы".
В своей статье, посвященной "каморре", он писал: "Я уже несколько раз указывал антисемитам, что если некоторые евреи умеют занять в жизни наиболее выгодные и сытые позиции, это объясняется их умением работать, экстазом, который они вносят в процесс труда…"
Очень точные слова нашел Алексей Максимович.
Только так и можно объяснить бурную деятельность, которую развил в тот вечер Моисей Соломонович.
В 22 часа 45 минут он направил товарища Апанасевича произвести "арест всех мужчин в квартире гр. Аненкова". Номер этого ордера - 102.
Товарищу Юргенсону, напомним, был выдан ордер № 96.
Семь ордеров на аресты за три часа сорок пять минут!
Воистину, это, как сказал бы товарищ Горький, - экстаз, привносимый в процесс труда!
Для справки отметим, что 20 и 21 мая налетчиками только в Петрограде, как утверждала газета "Знамя борьбы", было украдено полтора миллиона рублей, а налеты на квартиры стали в городе обычным делом…
На следующий день, как мы и говорили, прокламация "Каморры народной расправы" с соответствующими комментариями Моисея Марковича Володарского была напечатана в "Красной газете".
Моисей Соломонович в этот день появился на Гороховой уже после обеда.
Ордер № 108, выданный в 12.30, подписывал заместитель Урицкого - Бокий, а ордер на арест Леонида Николаевича Боброва и, конечно же, "всех мужчин, находящихся в его квартире", выданный в 13.00, - уже сам Моисей Соломонович.
Где он пропадал с утра, станет понятно, если мы вспомним, что этот день, 23 мая, был объявлен днем национального траура евреев. И хотя в Петрограде еврейских погромов еще не было, но и здесь скорбели широко и торжественно…
"Во всех еврейских общественных учреждениях, школах, частных предприятиях работы были прекращены, - сообщает "Вечер Петрограда". - В синагогах были совершены панихиды по невиновным жертвам погромов. Состоялись также собрания, митинги, на которых произносились речи и принимались резолюции протеста против погромов".
И хотя Петроградскую ЧК вполне можно было считать "еврейским общественным учреждением", но все же Моисей Соломонович не мог позволить себе прервать ее работу. Поскорбев на панихиде, он вернулся в свой кабинет на Гороховой, чтобы попытаться "остановить торжество надвигающейся реакции" не словами, а делом.
Кроме Боброва в этот день арестовали и председателя Казанской районной продовольственной управы, где работал Бобров, Иосифа Васильевича Ревенко. А поздно вечером арестовали и "миллионера" В. П. Мухина.
Так получилось, что практически все арестованные 23 мая, в том числе и Бобров, и Ревенко, и Мухин, были потом расстреляны, но, видимо, с днем национального траура евреев это уже никак не связано…
А Моисей Соломонович Урицкий, разумеется, спешил.
Должно быть, он считал, что костяк "погромной" организации полностью сформирован им, потому что 24 мая аресты по делу "Каморры народной расправы" уже не проводились.
24 мая следователь Байковский приступил к допросам.
Это было первое дело двадцатитрехлетнего поляка.
В дальнейшем он сделает блестящую чекистскую карьеру, станет членом коллегии Саратовской ГубЧК, отличится в особом отделе 15-й армии, на расстрелах в Витебске, станет помощником Иосифа Станиславовича Уншлихта…
Но тогда, 24 мая, когда в его кабинет ввели Леонида Николаевича Боброва, чекистское счастье явно отступило от Владислава Александровича…
9
Леониду Николаевичу Боброву было шестьдесят лет.
Родился он в дворянской семье, получил высшее юридическое образование, работал присяжным поверенным.
Он был организатором Общества русских патриотов и членом Союза русских людей…
14 декабря 1905 года в составе делегации Союза русских людей Леонид Николаевич был представлен государю и произнес краткую речь. Бобров участвовал практически во всех монархических съездах и совещаниях, а на IV Всероссийском съезде Объединенного Русского Народа в Москве сделал доклад "Новый способ разрешения еврейского вопроса".
Всю жизнь Леонид Николаевич прожил в Москве, но во время войны организовывал работу госпиталей и снабжение их, долгое время жил в Одессе и Кишиневе, а перед революцией оказался в Петрограде.
Здесь он жил с семнадцатилетней дочерью Лидией и работал на скромной должности статистика в Казанской продовольственной управе с окладом в 800 рублей.
Шестьдесят лет - возраст, когда многое остается позади.
В восемнадцатом году для Леонида Николаевича позади остались не только молодость, богатство, любовь, но и страна, в которой он вырос и которую так горячо любил…
"Многоуважаемая Дарья Александровна!
Я так долго не писал Вам, что за это время, может быть, во второй раз был у Вас похоронен, так что второй раз приходится вставать из гроба и Вам напоминать о своем существовании.
Много воды утекло с тех пор, как я получил Ваше последнее вообще и первое в Петроград милое, премилое письмо. Оно было так просто и так ясно написано. Я долго жил под его впечатлением, и мне вновь захотелось побеседовать с Вами…
Я, правда, немного опасаюсь, как бы не ошибиться. Я так далек теперь от всякой политики, что совершенно не знаю, к какому государству принадлежит теперь Кишинев. Может быть, Вы вошли в состав Украинской Рады, может быть, у Вас вывешено на видных местах: "ПРОСЯТ ПО-РУССКИ НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ", и мое послание Вы сочтете за дерзкое обращение, правда, Вам знакомого, но все же представителя государства, состоящего во вражде с Вашим государством".
Спасительная ирония - это последнее прибежище порядочного человека, живущего в разворованной проходимцами стране, не спасает уже. Явственно прорывается в строках письма горечь, и, может, поэтому Леонид Николаевич и не отправил адресату своего послания…
Самообладание и чувство собственного достоинства Леониду Николаевичу Боброву удается сохранить и в застенке Урицкого.
При всем желании не найти в протоколах его допросов ни страха, ни угодничества. Нет здесь и той бравады, которая возникает, когда человек пытается перебороть страх.
Спокойно и уверенно звучит голос…
"Что касается моей политической жизни… то до отречения Государя от престола я был монархистом, кроме того, состоял членом общества "Союза русского народа"… "Союз русского народа" ставил своей задачей поддержание в жизни трех основных принципов: православие, самодержавие и русскую национальность".
И сейчас-то нелегко признаться в стремлении поддерживать русскую национальность, но какое же мужество требовалось от человека, чтобы произнести эти слова в Петроградской ЧК!
Известно, что монархист чтит Божественное начало в душе Государя и через любовь к нему возвышается до рыцарства.
Это мы видим и на примере Леонида Николаевича.
"После отречения… - говорил он на допросе, - партия монархистов потеряла свое значение, я остался беспартийным и за последнее время перестал совершенно работать на политическом поприще, так как проводить в жизнь свои взгляды при теперешних обстоятельствах считал бесполезным".
Мысль философа Ивана Ильина о монархе, который живет в скрещении духовных лучей, посылаемых его подданными, и является центром единства народа, выражением его правовой воли и государственного духа, может быть, никогда и не формулировалась Бобровым так четко, но была близка ему, осуществлялась им в самой жизни.
Он обладал развитым иррационально-интуитивным монархическим самосознанием и считал Судьбу и Историю делом Провидения.
"По моему мнению, все политические партии, старающиеся свергнуть Советскую власть, бессильны порознь что-либо сделать без внешней помощи и все их попытки напрасны…" - отвечал он следователю, по сути дела, повторяя высказывание Владимира Митрофановича Пуришкевича: "большевики в настоящее время представляют собою в России единственную твердую власть".
Совпадение поразительное…
И к Боброву, и к Пуришкевичу Советская власть была настроена особенно непримиримо и, признавая несокрушимость большевизма, они, разумеется, не рассчитывали на смягчение участи, нет, слова эти - свидетельство ясности ума, умения отказаться от иллюзий, ясно и трезво взглянуть в глаза беде.
Суета игры в партии и партийки не способна была преодолеть духовный кризис общества, с преодоления которого и следовало начинать возрождение монархии, а значит, и государственности России…
Чтобы точнее представить душевное состояние Леонида Николаевича в мае восемнадцатого года, нужно вспомнить - миновало не многим более года с того дня, когда, окруженный толпою продавшихся, запутавшихся в собственных интригах сановников и самовлюбленных политиков, государь подписал отречение.
Травля этого последнего российского государя, длившаяся все годы его правления, привела к тому, что, стремясь избежать гражданской войны, он согласился на отречение, и в результате народ вел гражданскую войну без государя и не за государя.
И тут нельзя не вспомнить и другую мысль Ивана Ильина о "жертвенности совестного сознания"…
В мае восемнадцатого года за спиной у 50-летнего Николая II осталась тобольская ссылка, бесконечные унижения от хамоватых комиссаров, а впереди была страшная ночь в Ипатьевском доме…
Когда начались допросы Леонида Николаевича Боброва, государь, искупая роковую минутную слабость, еще только проходил крестный путь к своей Голгофе - подвалу дома Ипатьева.