Трудно даже перечислить все темы. Мы говорили о революции, о Ленине, Сталине, о коллективизации, о троцкистах, левых и правых. Он много рассказывал о процессах над ними. Считал политику Сталина правильной. Были ошибки, говорил, но в основном, считал, что все правильно. В отношении тех людей, в частности, которых знали лично. Говорили о начале войны. Как Шуленбурга принимал двадцать второго июня. Ходит легенда, что Сталин был растерян, мол, до третьего июля ничего не делал, настолько его шокировало немецкое нападение. Говорили об истории нашего государства, о литературе - он "читал много книг, журналов - я не успевал столько прочесть…
"Жидив нэ хватэ!"
Я рассказал Кагановичу анекдот, над которым в свое время смеялся Молотов. Нина Петровна Хрущева повезла сдавать на приемный пункт поросенка в коляске, а навстречу идет Молотов. Заглянул в коляску: - Это ваш внучек? Вылитый дедушка!
Лазарь Моисеевич, в свою очередь, рассказал мне один из анекдотов, сочиненных Мануильским. Лектор делает доклад о том, что революции будут вспыхивать повсеместно и коммунизм победит. В первом ряду сидит дед и время от времени говорит: - Ни, цёго не будэ! - Лектор обратился к нему: - Почему? - Жидив нэ хватэ, - ответил Дед.
- В его понимании революцию должны делать только евреи! - раскатисто хохочет Каганович.
С моей стороны последовал анекдот о лекторе, говорившем об ускорении и перестройке, а такой же дед из первого ряда произносит время от времени одну и ту же фразу: - Люминий надо лить!
- Почему люминий? Какой люминий? - вопрошает лектор.
- Люминий лить, самолеты делать и улетать отсюда к чертовой матери!
- Это уже диссидентский анекдот, - делает вывод Каганович. - У Маркса современная политическая теория, - продолжает он. - Ну, конечно, приспособления много к Марксу. - У Маркса есть очень мудрая мысль. В одном письме к Энгельсу он писал, когда они принимали обращение ко Второму интернационалу: можно иногда другим языком, но выражать те же мысли. Коммунистический манифест - там язык более прямой, штыковой, а обращение ко Второму интернационалу было более покладистым…
- Мне понравилось ваше выражение: человек с переднего хода и с черного хода.
- Ты сейчас на ходу рождал какие-то мысли, - говорит Мая Лазаревна отцу.
- Есть такие ловкачи, - говорит Каганович, - которые только так - с черного хода. У каждого был свой черный ход. У Пушкина, у всех.
- Пушкина бы из комсомола исключили, - говорю я.
- В Достоевском отдельные черты тоже, наверно, были малопривлекательны…
Пересолили
- Мы виноваты в том, что пересолили, думали, что врагов больше, чем их было на самом деле, - говорит он, возвращаясь к теме репрессий. - Я не выступаю против решений партии по этому вопросу. А как вам Молотов отвечал на этот вопрос?
- Он говорил, что были ошибки, но в целом, линия партии была правильной. Тухачевского, например, он считал негодяем.
Борьба не личная
- Сталин вел принципиальную борьбу, а не личную, с Троцким ли, с Бухариным ли, - говорит Каганович. - А у многих психология была такая, что шли за тем, кто лично нравился, а не за идеей.
- Наверно, были враги и в органах НКВД, которые давали наверх соответствующие данные…
- Вот я вам и хотел сказать, попробуй проверь! Дело не в страхе каком-то, не в том, что мы дрожали за собственную шкуру, а дело в том, что общественность была так настроена. Если тебе говорят, что это враг, а ты будешь его защищать? Разве может пойти человек против совести? Это сложный вопрос. Кого мы знали, защищали. И я в том числе.
- Всего двадцать лет прошло после революции, были живы и белые офицеры, и кулаки, и нэпманы… Вы считаете, был контрреволюционный заговор в тридцать седьмом году?
- Был! Был! - горячо восклицает Каганович. - И готовили террористические акты.
- Была ли у Сталина в последние годы болезненная подозрительность? - спрашиваю. - Ходят такие разговоры.
- Я думаю, что после таких переживаний… Мы не наблюдали таких перемен, но видели, что он стал какой-то более суровый. В первые годы Сталин был мягким человеком… При Ленине, после Ленина. Много пережил.
В первые годы после Ленина, когда он пришел к власти, они на Сталина набросились. Многое пережил в борьбе с Троцким. Потом якобы друзья - Бухарин, Рыков, Томский тоже набросились на него. Врагов, ненавистников у него было много. После этого - "шахтинское дело", Промпартия…
Трудно было не ожесточиться… Невозможно.
Международное положение. А ему надо было вести страну спокойно, уверенно. Сколько переживаний! Пятая колонна была у нас. Пятая колонна была. Если бы мы не уничтожили эту пятую колонну, мы бы войну не выиграли. Мы были бы разбиты немцами в пух и прах.
Россия была бы отброшена, как татарским игом, на много веков назад. Вот это надо людям растолковать, растолковать. При этом, конечно, мог измениться и характер. И ошибки были. Но надо же знать главное, главный итог. А главный итог в том, что мы не только вышли из такой войны победителями, Сталин оставил такое наследство, что наша страна во всем мире поднялась на достойную Державы высоту!
Россия - победительница!
И несмотря на такие ужасающие разрушения так быстро поднялась наша социалистическая страна - тут героизм всего народа, всех трудящихся, но без руководства этот героизм был бы уничтожен и разбит. А наша страна вышла на такую высоту сейчас, вы задумайтесь только, Россия, отсталая, безлошадная, подумать только, черт подери, фактически сейчас на равных и в военном отношении с Америкой! Так вы подведите этот итог! Откуда? Кто же участвовал в этом руководстве, черт подери! Кто работал тогда? Тут можно восторгаться до слезы!
Как винить? Как же можно так?
Каганович распалился. Умолк и говорит: - Посидел немного и нога побаливает.
- Может, приляжете?
- Нет, нет.
Я смотрю фотографии на стене: - Какие молодые вы здесь!
- А там я с бородой, - говорит Каганович. - Куйбышев, Сталин, Калинин, Каганович, Киров. Двадцать девятый год. Пятидесятилетие Сталина. Молотов в отпуске был. Киров приехал из Ленинграда.
- У нас есть фотография, - говорит Мая Лазаревна, - папа с бородой, с вьющимися волосами, ну такой красивый!
Я попросил подписать мне две книги - о стахановском движении и о строительстве метро. Мая Лазаревна принесла ручки в двух декоративных сапожках: - Я папе всегда дарю сапоги - по его первой профессии!
- Мы знаем из истории партии вашу первую профессию, - говорю я.
- А вы читали рассказ Голсуорси о сапожнике? - спрашивает он.
Попробовал перо на бумажке, а потом подписал обе книги.
"Товарищу Чуеву Ф. И.
Московское метро - одна из величайших строек социализма в СССР.
Л. М. Каганович. 26.12.1986 г."
Затем на другой:
"Уважаемому Феликсу Ивановичу Чуеву.
Стахановское движение - результат победы первой пятилетки и фундамент грядущих побед социализма-коммунизма.
Л. М. Каганович. 26 декабря 1986 г."
На этой же книге ранее сделал надпись Молотов, которая начинается просто: "Ф. Чуеву…"
- Что же он не написал "уважаемому"? - спрашивает Каганович.
- Он мне рукопись свою подарил, там просто: "В знак дружбы".
- Рукопись? О чем?
- "К новым задачам. О завершении построения социализма".
- Теперь у вас тут автографы главных антипартийцев, кроме Маленкова. Вас обвинят во фракционной деятельности, - улыбается Каганович.
- Нет еще "и примкнувшего к ним Шепилова". Говорили: самая длинная фамилия.
- Внизу надо: и примкнувшие к ним Шепилов и Чуев. Если мне понадобится, вы мне дадите эту книгу, потому что хотят писать историю метро, а у нас нет этой книги.
- Конечно. Я бы добавил к вашей надписи на книге: "в эпоху великого Сталина".
- Тогда получится так, что я, Молотов, другие, отрицаем, что у Сталина были ошибки. Сейчас так могут толковать. Мои хорошие слова о Сталине, о его достоинствах могут толковать так, что будто я отрицаю решения партии.
Не только враги. Односторонне могут толковать, что я отрицаю решения партии о критике ошибок. А я этого не отрицаю. Но я против того, чтобы этими ошибками затемнить то великое, положительное, что сделал Сталин. Вот моя формула.
Чисто партийная формула! Чисто партийная, марксистская, диалектическая формула, ничего общего не имеющая с отрицанием решений партии. За что ж исключать нас из партии? - восклицает Каганович и громко смеется. - Больше того, я к этому добавлю, что ошибки были не только у Сталина, а у нас у всех, у сталинского руководства в целом были ошибки.
- Дай Бог, чтоб меньше ошибались те, что после вас, - в более легких условиях, не в таких, как вы.
Я прочитал стихотворение "Зачем срубили памятники Сталину…" Каганович был очень взволнован. Он напряженно, не отрываясь, смотрел на меня. Помолчал, потом сказал:
- Вы мне, пожалуйста, дайте. Я его в историю введу. Оно не затеряется. Вы мне дайте его, пожалуйста. Это надо куда-то спрятать, чтоб не пропало…
Каганович пригласил меня приходить к нему, рассказывать о литературных делах, что можно почитать… Советовал написать большую вещь.
Ему сейчас девяносто три года. До сих пор очень переживает исключение из партии.
Два письма Кагановича
Среди бумаг В. М. Молотова я прочитал два письма.
Письмо первое.
"Здравствуй дорогой Вячеслав!
Горячо и сердечно поздравляю тебя с 68 годовщиной Октябрьской революции!
- Пишу из Кунцевской больницы, где я лежу уже четыре месяца по случаю перелома бедра правой ноги.
Врачи считают возможным перевод меня в ближайшее время на долечение в домашних условиях - в дачных условиях.
Я обратился в Совет Министров с просьбой о предоставлении мне утепленной дачи, но… пока воз и ныне там.
Мои физические страдания усугубляются переживаниями партийного характера. 5-го августа я послал письмо в ЦК и лично т. Горбачеву, но ответа не получил, я даже усомнился, получили ли они его.
Я посылаю тебе копию этого письма. Не теряю надежды на выздоровление и возвращение в партию.
Желаю тебе здоровья и благополучия.
Твой старый товарищ и друг.
Лазарь.
Письмо второе.
"В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КПСС
ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС ТОВАРИЩУ ГОРБАЧЕВУ М. С.
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Обращаюсь с просьбой - восстановить меня в рядах Коммунистической партии Советского Союза, в которой я состоял с 1911 года.
Выполняя задания партии в большевистском подполье, а после победы революции на руководящей партийной и советской работе, я отдавал все свои жизненные силы и энергию революционной борьбе за победу пролетариата, из среды которого я вышел, за победу партии, Советской власти и дела социализма. С 1941 по 1945 гг. был членом Государственного Комитета Обороны, членом Военного Совета Северокавказского и Закавказского фронтов, ранен на Туапсинском направлении.
Я сознаю, что в моей многолетней работе были и серьезные ошибки, и недостатки. Однако, они не могут затемнить все то положительное, что было в моей партийной работе, в том числе, в период моего пребывания в Политбюро ЦК на протяжении 30 лет.
Прошу Центральный Комитет и Политбюро учесть это и удовлетворить мою просьбу. Заверяю, что оправдаю доверие партии и ее Центрального Комитета как верный марксист-ленинец.
Восстановив меня в партии, Центральный Комитет даст мне возможность быть не только идейным коммунистом, а и активно действующим партийцем, дисциплинированно выполняющим обязанности члена партии.
Еще раз настоятельно прошу ЦК дать мне возможность завершить жизненный революционный путь в боевых рядах моей родной Коммунистической партии.
С коммунистическим приветом
Л. М. Каганович,
Герой Социалистического Труда, персональный пенсионер Союзного значения
Ответа не было. Возможно, переживания Кагановича обострились еще и потому, что в июне 1984 года был восстановлен в партии Молотов…
Теперь могут писать ложь
31 декабря 1988 года. (Телефонный разговор).
- Лазарь Моисеевич, здравствуйте! Я вас поздравляю с Новым годом, желаю здоровья.
- Спасибо. Вас тоже поздравляю и желаю вам успеха в вашем творческом труде.
- Спасибо. Как у вас дела?
- Ну, дела мои известны вам.
- Работа подвигается немножко?
- Так что работа, так сказать…
- Пишут много сейчас, надо подумать над этим.
- Да, да.
- Наверно, не со всем вы согласны?
- Конечно, не согласен. Ну, могут писать ложь, теперь кто угодно. Самое главное, мы социализм построили, они пытаются его развалить.
Вот это обидно.
Нет, за социализм надо бороться. Обязательно.
29 сентября 1989 года. (Телефонный разговор).
- У меня плохо со зрением стало, - жалуется Каганович. Потерял зрение. Сильно. Не могу читать.
- Может, к кому-то из глазников… Федоров…
- Нет, я пока не собираюсь. Врачи говорят по-разному. Одни говорят - нужна операция, другие - нет.
- Операцию я б не стал делать. Это опасно.
- Вот именно. В моем возрасте опасно.
- Вообще в любом опасно.
- Верно, верно. А как вы живете?
- Ничего. Пишу книжку о Вячеславе Михайловиче.
- Серьезно?
- Хочу написать то, что он рассказывал о сталинском руководстве.
- Вам большое спасибо.
- Есть моменты, по которым я бы хотел вас спросить.
Молотов был немножко отстранен в последние годы от Сталина и не все знал. Как умер Сталин? Он себя неплохо чувствовал?
- Я вам расскажу сейчас по телефону: он себя, по - моему, неважно чувствовал, но так ничего, неплохо. Я тоже последнее время у него меньше бывал. Там у него бывали больше всех Хрущев, Маленков и Берия. Да, больше всего они…
- А Булганин тоже, пишут?
- Нет, неверно. Неверно.
- В основном, эта троица?
- Троица, да.
(О Булганине мне вспоминается эпизод, полученный тоже, как говорится, из первых рук. Дело было после войны, готовились к очередному параду, а министром обороны стал Булганин, не умевший ездить на коне. Парады на автомобилях еще не принимали, и пришлось Николаю Александровичу учиться ездить верхом. За этим занятьем его застал Сталин. Посмотрел и сказал:
- Ты сидишь на лошади, как начальник военторга!
В чем-чем, а в меткости определений и чувстве юмора Сталину трудно отказать. И как ни сложен его образ, этот камушек из мозаики не выбить. А выбьешь - сразу станет заметно. Ф. Ч.)
- То же самое мне и Вячеслав Михайлович говорил. Я ему однажды принес книжку Авторханова "Загадка смерти Сталина". На Западе вышла, вы, наверно, слышали.
- Да слышал, знаю я его. Жульническая книга.
- Еще много разговоров о храме Христа Спасителя. Чуть ли не вы сами его взрывали!
- Но-о-о! Я могу вам подробно рассказать об этом деле, но только не по телефону, конечно.
- Говорят, вроде Киров первый предложил взорвать?
- Тоже вранье. Я не знаю, может быть, он и предлагал, я не слышал этого. Но вообще я вам расскажу. Это ведь были предложения организации архитекторов. Еще в двадцать втором году они внесли предложение… чтобы, так сказать, взорвать. Эта идея фигурировала среди архитекторов и дошла до ЦК. Я-то лично сомневался в этом деле. Вначале.
Семь человек и четырнадцать мнений
7 октября 1989 года.
Был у Кагановича. В 17 часов приехал к нему. Ему 96-й год.
Выглядит неплохо. Серая рубаха навыпуск - наподобие френча.
Те же костыли.
Рассказал ему новый анекдот.
Вопрос .
Что нужно для того, чтобы выйти из партии?
Ответ .
Три рекомендации от беспартийных.
Каганович тут же спросил: - А что нужно для того, чтобы восстановиться в партии?
Лазарь Моисеевич рассказал, как его в 1925 году посылали работать на Украину:
- Я был у Фрунзе. Он мне говорит: "Я очень боюсь за вас. Я хорошо знаю Украину. Вы человек способный, они вас там съедят.
Я Сталину это рассказал. Он говорит: - Ничего они вас не съедят. У них в Украинском Политбюро семь человек и четырнадцать мнений.
- Как же так, товарищ Сталин, семь человек и четырнадцать мнений?
- Сначала один расходится с другим, а потом расходится с самим собой, - ответил Сталин.
- То же самое у нас в Союзе писателей, - заметил я.
- Карпов как?
- Старается всех примирить.
Говорим о Бондареве, его объединении "Единство", о Распутине, Солоухине, Адамовиче…
- Ленин уже плохой. В Ярославле молодой поэт выпустил сборник стихов на свои деньги, там есть такие строки:
В мавзолее лежит людоед.
Или строка:
Коммунизм - это есть соловецкая власть
Плюс, когда всем все до лампочки.
Или:
На подсолнечном Марксе.
- Видите, - говорит Каганович, - Ленин еще в восемнадцатом году написал статью о том, что эсэровского у нас много.
- Говорят, не надо было коллективизировать сельское хозяйство. Сталин, Молотов, Каганович - негодяи.
- А есть те, кто противостоит?
- Есть. Но многие боятся вылазить. Положительное о Сталине - нельзя. Дескать, это безнравственно. Принес в "Москву" очерк о Молотове, Алексеев говорит: - Давай подождем, когда народ поумнеет.
Я знал бАжанова
- Печатают в "Огоньке" Бажанова, - говорит Каганович. - Я знал Бажанова. Он у меня работал в орготделе ЦК, потом перешел в секретариат Сталина… Он пишет о себе: секретарь Политбюро. Это вранье. Технический секретарь, записывающий… В двадцать восьмом году бежал. Он троцкист, видимо, был. А потом стал белым. Способный парень был. Но жуликоватый. Он в годы Отечественной войны хотел организовать отряд белых, тысячу человек против нас, перейти границу, создать вокруг себя армию против России. Сейчас именно такие бажановы и в моде. Сейчас это герой нашего времени.
Разговор зашел о Ельцине.
- Вы слышали его выступление в Америке? Человек заявляет: я, когда облетел вокруг статуи Свободы, стал свободным. Дескать, лучше капитализма ничего не придумаешь…
- Что-то будет в стране, - говорю я. - Могут военные придти к власти…
- Ленин говорил, - отвечает Каганович, - что если мы проморгаем, если мы не научимся работать, если мы не будем побеждать спекулянта, а спекулянт будет нас побеждать, то можно проиграть…
Это завещание нам.