61 Ионова О.В. Из истории якутского народа (первая половина XVII века). Якутск, 1945. С. 79–91.
62 Русские старожилы… С. 187.
63 Всесоюзная перепись населения 1926 г. Якутская АССР. М., 1928. С. 181; Винокурова Т.З. Рождаемость и смертность якутов // Языки, культура и будущее народов Арктики: Тезисы докладов Международной конференции. Якутск, 1993. Ч. I. С. 72.
64 Русские старожилы… С. 187.
65 Armstrong Т. Op. cit. Р. 31.
66 Алексеев Н.А. Якуты: традиционная культура и современность // Народы Сибири: права и возможности. Новосибирск, 1997. С. 76; Нимаев Д.Д. Указ. соч. С. 14–16; Кышпанаков В.А. Указ. соч. С. 52.
67 Кышпанаков В.А. Указ. соч. С. 52.
68 Карцов В.Г. Указ. соч. С. 91.
69 Патканов С.К. Список народностей Сибири. Пг., 1923. С. 6.
70 Патканов С.К. Опыт географии… С. 6–7,45,58.
71 Мартынова Е.П. Демографические процессы у сосьвинских манси в конце XVIII–XX вв. // Тезисы докладов научной конференции памяти Н.М. Ядринцева. Омск, 1992. С. 10-11.
72 Томилов Н.А. Тюркоязычное население… С. 46, 142,148.
73 Бахрушин С.В. Сибирские служилые татары в XVII в. // Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1955. T. III. Ч. 2. С. 175.
74 Уманский А.П. Указ. соч. С. 61–62.
75 Потапов Л.Н. Алтайские телесы в этническом отношении // Проблемы происхождения и этнической истории тюркских народов Сибири. Томск, 1987. С. 62.
76 Окладников А.П. Очерки из истории западных бурят-монголов. Л., 1937. С. 135–137.
77 Андреев Ч.Г. Формирование многонационального населения Забайкалья в 1897–1914 гг. // Исторический опыт социально-демографического развития Сибири. Новосибирск, 1989. Вып. I. С. 123.
78 Бестужев Н.А. Гусиное озеро // Декабристы о Бурятии. Улан-Удэ, 1975. С. 132.
79 Розов Н.С. Материалы по краниологии чулымцев и селькупов // Антропологический сборник. М., 1976. Вып. I. С. 343.
80 Абдыкалыков А. Енисейские киргизы в XVII веке. Фрунзе, 1968. С. 65–105; Бахрушин С.В. Енисейские киргизы в XVII в. // Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1955. T. III. Ч. 2. С. 197.
81 Тайсян Ч., Шомаев А.А., Скобелев С.Г. Енисейские кыргызы в Восточной Азии // Проблемы культурогенеза и культурное наследие. СПб., 1993. Ч. III. С. 63–71.
82 Долгих Б. О. Очерки по этнической истории ненцев и энцев. М., 1970. С. 142–143.
83 Долгих Б. О. Родовой и племенной состав… С. 97.
84 Латкин Н.В. Енисейская губерния: Ее прошлое и настоящее. СПб., 1892. С. 449.
85 Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества… С. 95–96.
86 Томилов Н.А. Тюркоязычное население… С. 180.
87 Емельянов Н.Ф. Указ. соч. С. 99–105.
88 Кышпанаков В.А. Указ. соч. С. 53.
89 На самом же деле императорский титул многими монархами Европы признавался лишь лично за Петром I. Поэтому наследникам Петра пришлось приложить немало усилий, чтобы закрепить его за российскими самодержцами. Окончательно это было сделано при Анне Иоанновне и, строго говоря, только с этого времени Россию можно считать абсолютно состоявшейся империей.
90 Павлов П.Н. К вопросу о пользовании охотничьими угодьями в Сибири в XVII в. // Из истории Сибири. Красноярск, 1970. Вып. 2. С. 10.
91 Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею. СПб., 1875. T. II. № 183.
92 Ватин В.А. Минусинский край в XVIII в.: Этюд по истории Сибири. Минусинск, 1913. С. 95.
Юлия Ульянникова
Чужие среди чужих, чужие среди своих: Русско-японская война и эвакуация Сахалинской каторги в контексте имперской политики на Дальнем Востоке
Когда Россия вступила в войну с Японией зимой 1904 года, и имперское правительство, и российское общественное мнение были настроены на быструю победу. Однако за год войны русским войскам не удалось выиграть ни одной крупной битвы. Более того, в мае 1905 года в Цусимском сражении был потерян практически весь российский флот. Хотя уже летом 1905 года положение сил на Маньчжурском фронте существенно изменилось в пользу России, ее представитель на мирной конференции в Портсмуте С.Ю. Витте жаловался, что российское военное командование не приложило никаких усилий к тому, чтобы превратить военное преимущество в дипломатическое. В своих воспоминаниях Витте со свойственной ему экспрессивностью писал: "Я не возбуждал вопроса о перемирии, приступив к мирным переговорам, для того чтобы не связывать главнокомандующего. Он знал же, что мирные переговоры идут! Ну что же, оказал ли он мне силою какое бы то ни было содействие?! – Ни малейшего!"
Японская сторона, напротив, с успехом использовала сложившуюся ситуацию. В то время когда русская делегация во главе с Витте только собиралась отправиться на мирную конференцию, японский десант высадился на слабоукрепленном острове Сахалин, 7 июля на юге и 24 июля на севере. После недолгого сопротивления командующий российскими войсками на Сахалине генерал М.Н. Ляпунов сдался, после чего 30 июля японское военное командование объявило об установлении своей власти на всем Сахалине и в начале августа приступило к эвакуации русского населения острова, чтобы тем самым упрочить свою дипломатическую позицию на мирных переговорах.
В том, что Сахалин был захвачен так скоро и при минимальном сопротивлении, не было ничего удивительного. При подготовке к войне российское военное командование не приложило особых усилий к тому, чтобы укрепить остров, который с 1869 года использовался империей как каторжная колония. К моменту высадки японского десанта фортификационные сооружения здесь стояли недостроенными, а Сахалинский гарнизон насчитывал не более 3100 человек. Примерно такое же число составляли так называемые дружинники, освобожденные каторжные и ссыльнопоселенцы, которые в обмен на службу в армии получили льготы при отбывании наказания. Таким образом, японскому десанту, насчитывавшему 14 000 человек, противостояли плохо обученные и малодисциплинированные русские войска числом 6500. В результате к концу июля, по японским источникам, на Сахалине в плену оказалось 4432 человека, причем 3271 из них сдались с Ляпуновым.
Вопрос о причинах неудачной обороны Сахалина не раз рассматривался в российской и зарубежной историографии. Однако нежелание и неумение российского военного командования сначала укрепить остров, а потом и защищать его рассматривается в этих работах с точки зрения военных промахов и личных качеств командующего состава, в частности генерала Ляпунова. В своей статье Мари Севела подытожила господствующее в историографии мнение, в соответствии с которым потеря Сахалина представляет собой критический пример "разложения российского военного аппарата на всех уровнях" (multidimensional decomposition of Russia's military apparatus).
Данная точка зрения правомерна, но ограниченна. Бесспорно, Русско-японская война доказала полную некомпетентность российского военного командования, но эта некомпетентность отражала не только кризис армии, но и кризис империи, разрываемой на части неразрешимыми противоречиями. В этом отношении потерю Сахалина следует рассматривать не только как неудачную военную операцию в "театре второстепенных военных действий", но и как эпизод, иллюстрирующий противоречия имперской политики на Дальнем Востоке. Иными словами, потеря Сахалина стала логическим следствием незавершившейся интеграции острова в состав империи, а последовавшая эвакуация его населения с наглядностью продемонстрировала, что сахалинцы являлись не только чужими среди чужих на оккупированном японцами острове, но и чужими среди своих в Российской империи.
Успешной интеграции острова в состав империи препятствовало несколько факторов. Во-первых, к началу XX века цели и мотивы имперской экспансии на Дальнем Востоке оставались неопределенными. Ни в центральном правительстве, ни в общественном сознании не существовало четкого понимания значения колониальных территорий для империи, а главное – не было согласия по поводу того, нужны ли они России вообще, что не могло не сказаться на эффективности обороны Сахалина. Во-вторых, ключевую роль в отчуждении Сахалина и его жителей от империи сыграл тот факт, что вплоть до 1905 года остров продолжал оставаться местом каторги и ссылки, что способствовало формированию противоречивого образа Сахалина в имперском сознании. Одним остров виделся как процветающая колония, где практическими (а не оторванными от жизни теоретическими) методами достигалась двойная цивилизаторская миссия: обрусение колониальной окраины и исправление преступников. Для других многоэтничное, многоконфессиональное и люмпенизированное население Сахалина представляло материал, непригодный для высоких целей "колонизации". Разрешить это противоречие к началу XX века не удалось, и отношение к сахалинцам оставалось двойственным; они еще не стали "своими", хотя не были и совершенно "чужими". Это двойственное отношение в полной мере проявилось во время эвакуации сахалинских жителей в августе 1905 года.
Фактическая сторона эвакуации Сахалина достаточно подробно освещена в работах как российских, так и японских исследователей. Однако в этих работах не уделяется внимание имперской составляющей проблемы эвакуации и противоречивости действий как японского, так и российского командования. Для японского военного командования мирное население Сахалина представляло собой одновременно элемент этнически чуждый, препятствовавший успешной интеграции острова в состав моноэтнической империи, и элемент социально опасный, грозивший дестабилизировать ситуацию на оккупированном острове. Хотя японское командование приложило немало усилий к тому, чтобы четко отграничить "мирных жителей" от "каторжных", удавалось это не всегда, что приводило к плачевным последствиям. Но и на материке России сахалинцы воспринимались одновременно и как вредный "преступный элемент", и как мирное население, пострадавшее в ходе военных действий. С российской стороны хаотичность эвакуации во многом можно объяснить этим двойственным отношением, когда власти не могли суверенностью сказать, с кем они имеют дело – со "своими", с "чужими" или с теми и другими одновременно.
"Погоня за призраками": противоречия имперской политики на Дальнем Востоке
23 августа (5 сентября) в Портсмуте был подписан мирный договор, положивший конец Русско-японской войне. Вопреки всем ожиданиям, основным камнем преткновения на переговорах стал вопрос о принадлежности острова Сахалин, который большую половину XIX века находился в совместном владении России и Японии и только с 1875 года официально отошел к России в обмен на Курильские острова, переданные Японии. По результатам нового мирного договора Сахалин был поделен пополам: северная часть оставалась за Россией, а южная отходила к Японии.
Первоначально исход переговоров не удовлетворил ни Россию, ни Японию, хотя на уровне мировой политики договор воспринимался как явная дипломатическая победа России. Главным победителем себя чувствовал Витте, который в принципе готов был уступить остров целиком, так как не верил в возможность вернуть его России в ближайшие десятилетия. Во время конференции Витте опрометчиво признал шаткость русских претензий на остров, заявив в ответ на аргументы японской делегации об исторической принадлежности Сахалина Японии, что Россия может обойтись и без Сахалина, но из принципа его не уступит. Русской делегации с трудом удалось доказать, что это – "неофициальный" комментарий и что вносить его в протокол не следует, хотя японские представители очень настаивали. Тем не менее в этом "неофициальном" комментарии ярко отразились противоречия в отношении имперского центра к его колониальной окраине. Сомнения в "русскости" Сахалина существовали и в правительстве, и в российском общественном мнении, и в 1905 году эти сомнения только чудом не привели к полной потере острова для России. Источником подобных сомнений являлась противоречивая имперская политика на окраинах, которая, по выражению министра финансов М.Х. Рейтерна, часто напоминала "погоню за призраками".
В 1840–1850-х годах расширение империи на восток происходило в основном по инициативе энтузиастов-одиночек, таких как Г.И. Невельской и Н.Н. Муравьев-Амурский. Их мотивы редко разделялись столичными бюрократами, для которых главным ориентиром внешней политики оставалась Европа. В 1860-х годах для таких завзятых "западников", как, например, министр внутренних дел П.А. Валуев, цели российского продвижения на Восток, как "дальний", так и "ближний", также оставались загадкой. Узнав о взятии Ташкента в 1865 году, Валуев писал: "Ташкент взят генералом Черняевым. Никто не знает, почему и для чего. <…> Министерства финансов и военное недоумевают. Есть нечто эротическое во всем, что у нас делается на отдаленной периферии. Амур, Уссура, теперь Ташкент". Общественное мнение тоже оставалось полярным. Восторженные отзывы о присоединении новых земель (Амур как сибирская Миссисипи) соседствовали с откровенно враждебными оценками (Амур как язва империи).
Первоначально обсуждение значения Сахалина для империи также происходило в контексте присоединения Амура. В 1850-х годах, в период "Амурской эйфории", отношение к Сахалину как к "хранителю" стратегически значимого устья было понятно. Однако уже в 1860-х годах в поисках незамерзающего порта на Тихом океане российские военные начали интенсивное движение на юг Приморья, основав сначала крепость Владивосток (1860), а потом обратив взоры на острова в Японском море. Русско-японская война стала кульминацией этого движения на юг, в результате которого Амур, северные районы Приморья (Николаевск-на-Амуре) и Сахалин постепенно утратили свое былое значение. Даже в качестве источника топлива для Тихоокеанского флота значение Сахалина оспаривалось в связи с неудобством швартовки при загрузке угля и плохим его качеством. Поэтому неудивительно, что с 1850 года, когда Невельской впервые объявил Сахалин "русским", потребовались три раунда переговоров с Японией (в 1855, 1867 и 1875 годах) и настойчивое лоббирование со стороны генерал-губернатора Восточной Сибири М.С. Корсакова для того, чтобы уже после его смерти Сахалин наконец-то официально стал частью империи по Санкт-Петербургскому договору 1875 года.
Если имперское правительство свыкалось с мыслью о владении Сахалином долго и неохотно, то еще более неохотно оно финансировало переселение крестьян на Дальний Восток. По мысли Корсакова, заселение острова русскими поселенцами должно было стать очередным шагом в закреплении Сахалина за Россией, однако без поддержки из центра осуществить эти планы Корсакову не удалось. Хотя в апреле 1861 года правительство издало "Правила для поселения русских и инородцев в Амурской и Приморской областях Восточной Сибири", оно отказалось помогать переселенцам материально. Финансирование переселения на Дальний Восток легло на плечи Морского министерства, что позволило переселить на Сахалин только 25 крестьянских семей. Оставшись без экономической и социальной поддержки, крестьяне не закрепились на острове и покинули Сахалин в 1884 году.
По мысли Корсакова, только свободными переселенцами можно было закрепить остров за Россией; ссылка преступников на Сахалин, начавшаяся в апреле 1869 года, воспринималась как вспомогательная сила. Пока Корсаков оставался у власти, количество ссылаемых на Сахалин оставалось минимальным. Однако после его отставки в 1871 году (а главное – после подписания договора 1875 года) ничто не мешало имперскому правительству дать полный ход планам по созданию штрафной колонии на Сахалине. Масштабы высылки на Сахалин, начавшейся в 1869 году с "экспериментальной" партии из 800 каторжных, постоянно увеличивались, достигнув пика в 1880-х годах, когда ежегодно на остров доставлялось до тысячи каторжных обоего пола, что позволило постепенно закрыть "временные каторжные тюрьмы" в европейской части России, избежав при этом проведения дорогостоящей тюремной реформы и строительства новых тюрем. Сахалин был необходим империи именно в качестве места ссылки и каторги, что тормозило проекты по "нормализации" административного статуса острова.