Она почувствовала, как рядом заворочался Кирк, и замерла на кровати, притворившись, что спит, - на тот случай, если он проснется и захочет заняться любовью. С момента первой ночи на вечеринке и до сих пор им так и не удалось испытать всего блеска ощущений, которые сопутствовали сексу тогда.
Но Кирк не проснулся и к ней не потянулся, и поэтому Меган продолжала лежать в темноте, слушая завывания ветра и воображая, что слышит шум прибоя на другой стороне этого райского места.
Кэт зашла в лифт дома, где жила ее мать.
Прошло уже двадцать пять лет, а Кэт в каком-то смысле все еще чувствовала себя той веселой, неуклюжей одиннадцатилетней девочкой - сплошные ноги, руки и глаза, - которая смотрела на то, как ее мать делает перед зеркалом макияж и, улыбаясь самой себе, готовится разбить вдребезги их семейный корабль.
"Итак, ты моя большая девочка, Кэт. Джесси, конечно, тоже большая, но она слишком застенчива, а Меган все еще ребенок. Но ты - ты уже большая, и я знаю, что ты будешь храброй. Не правда ли, Кэт?"
Кэт неопределенно кивнула головой, а потом появилось такси с мужчиной на заднем сиденье и навсегда умчало из дома ее мать.
В последующие годы, когда Кэт с сестрами пережили все невзгоды и трудности, которые выпадают на долю детей из распавшихся семей, она на самом деле старалась - причем, старалась изо всех сил! - быть храброй. И когда лифт открылся на этаже, где жила мать, Кэт попыталась вновь ощутить в себе эту храбрость.
Но она боялась, что мать все еще способна причинить ей боль, и поэтому сильно сомневалась в том, сможет ли с достоинством выдержать предстоящее свидание.
Кэт позвонила в дверь, и перед ней появилось лицо Оливии.
- Принесла? - спросила та.
- Принесла.
Кэт вошла в квартиру, которая показалась ей гораздо меньше, чем тогда, когда она попыталась переехать сюда вместе с сестрами много лет назад. Но везде царили тот же порядок и чистота, что и раньше. Никакие грязные детские ручонки ни разу не касались аккуратно расставленных по полкам вещей. Везде стояли фотографии самой Оливии, молодой, красивой и улыбающейся, в компании гораздо более знаменитых людей. Когда-то эти фотографии казались Кэт шикарными, а теперь она видела в них лишь нечто трогательное и жалкое.
Романтические комедианты, банальные мачо из телевизионных постановок - их было так много, этих нещадно избиваемых копов, своенравных частных детективов или специальных агентов а-ля Джеймс Бонд, - и блеклые старлетки, чьи имена давно забыты. Неужели это самое большее, на что была способна ее мать? Неужели ради этого она бросила своих детей? Ради какого-то атлетичного красавчика на заднем сиденье автомобиля и ради мимолетной, кратковременной славы? И даже теперь Кэт была потрясена тем, что нигде в квартире Оливии не было фотографий ее дочерей. Но она тут же рассердилась на себя и подумала: "Да какое мне дело?"
Из соседней комнаты слышался шум, словно кто-то выполнял там домашнюю работу. В дверях показалось лицо темнокожей домработницы и тут же исчезло.
- У тебя будет ребенок, - сказала Оливия, зажигая сигарету.
- Да, - ответила Кэт, - но все равно, можешь курить.
- А я знаю его отца?
- Отец за кадром.
- О, дорогая! Он тебя бросил, не правда ли?
"Я сижу у нее две минуты, - подумала Кэт, - а мы уже готовы вцепиться друг другу в горло. Мне надо успокоиться, быть выше этого".
- Я не позволила ему слишком долго маячить перед носом, чтобы он мог меня бросить, - сказала она. Ее мать приподняла бровь. Интересно, что означает этот хорошо отрепетированный жест? И означает ли он вообще что-нибудь? - Помнишь, что ты мне когда-то говорила? - продолжала Кэт. - Родители гробят первую половину твоей жизни, а дети вторую.
- Неужели я такое говорила? - заквохтала Оливия, очень довольная собой. - Между прочим, это сущая правда.
- Да, ну а где теперь твои бывшие любовники? Мне кажется, именно они испоганили твою жизнь! Разумеется, с твоего согласия. И только в той мере, в какой ты сама позволила им это сделать.
Ее мать рассмеялась.
- Ты ведь не из числа охотниц за спермой, о которых я так много читала?
- Охотниц за спермой?
- Ты же не из числа тех женщин, которые терпят при себе мужчину до тех пор, пока тот не сделает им ребенка?
- Нет, почему же, я именно такая. Охотница за спермой. А вот, кстати, то, что я тебе принесла.
Кэт открыла сумку, достала оттуда пачку из-под сигарет и отдала матери. Оливия захлопнула дверь той комнаты, где работала уборщица, и только потом открыла пачку и исследовала ее содержимое: нечто, завернутое в серебряную фольгу. Постоянно оглядываясь на закрытую дверь, она развернула фольгу и увидела там внушительную дозу гашиша. Оливия сумрачно улыбнулась.
- Наверное, тебе было трудно это сделать, - сказала она дочери.
- Ничуть, - ответила Кэт. - Я годами имела дело с кухонным персоналом. Многие из них - личности весьма непростые. Так что труда мне это не составило.
- Я не имею в виду достать наркотик. Я имею в виду прийти сюда.
- Нет проблем. Здесь, кстати, есть телефонный номер. Если ты захочешь достать еще дозу.
Кэт вручила матери фирменный спичечный коробок "Мамма-сан", на внутренней стороне которого был нацарапан номер мобильного телефона.
- Ты позвонишь по этому номеру и спросишь Грязного Дэйва, - сказала Кэт.
- Грязного Дэйва? - От ужаса Оливия округлила глаза.
- Именно, - подтвердила Кэт. - Он обслуживает мой кухонный персонал.
- Под словом "обслуживает" ты имеешь в виду, продает им наркотики?
- Нет, я имею в виду, что он приходит раз в неделю и наглаживает им одежду.
- Неужели ты считаешь, что я позвоню некоему Грязному Дэйву и попрошу его продать мне наркотики?
Кэт вздохнула.
- Мне все равно, что ты будешь делать. Весь этот сыр-бор развели из-за тебя, а не из-за меня.
- Ты жестокая твердолобая корова! - огрызнулась Оливия, внезапно ощутив вспышку гнева.
- Ну что ж, у меня была хорошая учительница, - ответила Кэт.
Но тут же прикусила язык. Она вспомнила, что раньше мать не давала волю своему языку, но когда сдавали нервы, Оливия начинала швыряться ботинками. А Кэт не хотела, чтобы сегодня ее мать снова начала швыряться ботинками. Перед ней сидела больная женщина, и Кэт хотелось поскорее вернуться домой, лечь в постель и почувствовать, как в животе пихается ее ребенок, словно пытаясь расширить свой крошечный мирок.
- Надеюсь, ты знаешь, что с этим надо делать? Его надо подогреть…
Оливия подняла руку.
- Я ведь не твоя воспитательница из Брайтона, так что не беспокойся. Господи, неужели именно мое поколение породило вашу культуру?
- Это не моя культура.
Кэт встала, собираясь уходить.
- Я тебе так благодарна! - поспешила сказать Оливия. Голос ее потеплел, пальцы нервно теребили спичечный коробок. - Ты сюда пришла. Ты это сделала. Понимаю, прошло много времени. Твоих сестер я видела довольно часто, но тебя никогда.
Кэт посмотрела ей прямо в глаза.
- Не нужно излишней сентиментальности. Я сделала это только потому, что меня попросила Меган.
- Я всегда считала вас очень красивыми.
- Что?
- Всех троих. Тебя и твоих сестер.
Кэт засмеялась.
- Меган хорошенькая. Джесси, действительно, можно назвать красавицей. Но только не меня.
- Не надо себя недооценивать, дорогая. У тебя потрясающие ноги. У меня есть приятель - психиатр - так вот, он считает, что это непростое дело. Женщине трудно пережить, когда ее дочери вырастают и становятся писаными красавицами. А для нее самой все будто клонится к закату. Вот, красивые дети, которые выросли в красивых женщин. Мои три дочери.
- Твои три дочери?
Кэт не стала продолжать, и тишина будто сказала за нее: "У тебя нет права так нас называть!"
Оливия бросила взгляд на телефон Грязного Дэйва, у нее дрожали руки. "Она превратилась в старушку", - подумала Кэт. Когда это ее мать успела превратиться в старушку?
- Но сейчас с ними обеими трудно связаться, - сказала Оливия. - Меган на Барбадосе. Джессика в своем проклятом Китае. Сколько еще она собирается там торчать?
- Разве они не посылают тебе открытки?
- Ты ведь знаешь, зачем мне это, правда? Ты ведь понимаешь, почему на склоне лет я собралась стать наркоманкой?
- Меган сказала. - Пауза. - Мне очень жаль.
- Неужели?
- Разумеется, жаль. Я бы такого никому не пожелала.
- Не поворачивайся ко мне спиной, Кэт! Этот специалист, которого мне рекомендовала Меган, просто ужасен! Боли становятся все сильнее! И тремор. Хочешь, расскажу тебе одну забавную вещь? Рассеянный склероз не укорачивает жизнь! То есть мускулы слабеют, человек дрожит, как осиновый лист, и слепнет, как крот! Но эта болезнь его не убивает! Он должен с ней жить!
"Мир жесток, - подумала Кэт. - А ты лучше спроси об этом своих детей, которых когда-то бросила". Но сегодня ей трудно было ненавидеть мать. Труднее, чем когда-либо раньше.
- Надеюсь, что эта штука принесет тебе хоть какое-то облегчение, - сказала Кэт, кивнув на пачку из-под сигарет. - По крайней мере, я тебе этого желаю.
Внезапно Оливия схватила ее за руку. Кэт почувствовала, как длинные пальцы Оливии буквально впились в ее кожу чуть пониже локтя. Так обычно поступают взрослые, когда пытаются непокорного ребенка удержать от чего-то, о чем он пожалеет. От этой внезапной физической близости Кэт вздрогнула, как от электрического удара. Она с трудом перевела дыхание.
- Я боюсь! Боюсь того, что со мной будет! - запричитала Оливия совершенно потерянным голосом. - Я боюсь того, во что я могу превратиться! Мне нужно, чтобы кто-нибудь за мной ухаживал! Мне нужна ты, Кэт! Потому что никого больше рядом нет!
Кэт посмотрела на мать. Если бы та попросила ее о помощи лет двадцать тому назад, - тогда, может, у нее бы и были какие-то шансы на успех. "Но ты, кажется, опомнилась слишком поздно, - подумала Кэт. - Кажется, ты потеряла счет времени".
И со всей мягкостью, на какую Кэт была способна, она попыталась высвободить руку. Но пальцы Оливии сжались еще сильнее, и в сердце Кэт закралась паника. Ей показалось, что в нее вцепилось прошлое, и все старые раны внезапно обнажились и заболели с новой силой. Ей стало ясно, что она никогда не освободится от груза этих несчастливых, загубленных лет.
Их взгляды встретились. Голос Оливии был мягким и вкрадчивым, но пальцы ее не разжимались.
"Такая сила не свойственна пожилому человеку", - подумала Кэт. В пальцах матери чувствовалась железная хватка и несгибаемая воля. Так хватается за другого тот, кто всю жизнь привык действовать по своему усмотрению, любыми средствами добиваться исполнения своих желаний. Кэт вдыхала запах духов Оливии, видела, что глаза матери горят недобрым огнем. Ее пальцы оставили на ее руке пять глубоких вмятин, рука начала свербеть. Кэт подумала: "Кажется, она совсем не собирается меня отпускать?"
- Останься со мной, Кэт! - зашептала Оливия. - Хочешь, я встану перед тобой на колени?
Но Кэт решительно - гораздо решительнее, чем в первый раз, - разжала пальцы матери и освободила свою руку. Две женщины отошли друг от друга на шаг, словно только что закончили па некоего торжественного старинного танца.
- Ты не за ту меня принимаешь, - сказала Кэт.
Подъехав к автосалону, Паоло увидел, что тот закрыт и свет в нем погашен. Тогда он велел таксисту подождать.
Все еще в некоем дурмане после длительного перелета, Паоло позвонил в дверь и приложил лицо к стеклянной витрине. В эту минуту Китай казался ему далеким сном. Машины за стеклом стояли в том же наборе, как и тогда, когда он их видел в последний раз, больше месяца тому назад. Неужели за пять недель не продали ни одной? Это ему не понравилось.
Теперь он ясно видел: он отсутствовал слишком долго. Но на то, чтобы стать приемными родителями, требуется много времени. И до сих пор у них еще не все оформлено.
Паоло вернулся в такси и назвал водителю адрес Майкла. На улицах было полно машин, они стояли в пробке, и в сердце Паоло постепенно закрадывался леденящий ужас.
Он выбросил из головы и Лондон, и работу, и это оказалось в корне неправильным. Но других способов, чтобы преодолеть марафон, необходимый для того, чтобы маленькая Вей стала их дочерью, не было. В агентствах по усыновлению у них брали бесчисленные интервью, затем точно такие же интервью брали в департаментах, занимающихся сиротами, и в английском посольстве. Вся их жизнь моментально оказалась под микроскопом: финансовое состояние, черты характера, опыт общения с детьми, расположенность к усыновлению. Все бумаги должны были быть переведены на два языка: английский и китайский, - все экспертные оценки, заключения специалистов, справки о налогах, рекомендательные письма, бюрократические формы. И все это отняло гораздо больше времени, чем предполагалось вначале.
Единственное, что не давало им потерять рассудок, - это те интервалы между оформлением бумаг и ожиданием, когда им позволялось брать маленькую Вей на прогулку в ее новой колясочке по Летнему дворцу, пекинскому зоопарку или по площади Тяньаньмэнь. (Площадь Тяньаньмэнь была такой огромной, что им казалось, будто они шагают по поверхности Луны!) Паоло и Джессика старались проводить с маленькой Вей как можно больше времени и возили ее до тех пор, пока та не засыпала. При этом они пытались не обращать внимания на любопытные взгляды и смешки местных жителей и туристов за своей спиной, потому что они знали, что делают. Внезапно их семья пополнилась на одного человека, и больше всего их теперь волновало то, насколько они любят свою маленькую дочку.
И вот теперь они ждали окончательного решения китайских властей, после чего смогут оформить временный английский паспорт для маленькой Вей. Эти последние дни ожидания казались им еще невыносимее, чем первые. В таком состоянии все мысли о брате и об их бизнесе просто вылетели у Паоло из головы. Но когда такси остановилось возле дома Майкла, сердце его начало бешено колотиться, а в голове зашевелились всевозможные подозрения и сожаления о потерянном времени.
Майкл открыл ему дверь, одетый в спортивные штаны и грязную майку. Он был небрит и с заспанными глазами. Когда братья обнялись, Паоло почувствовал в дыхании брата что-то металлическое. Они прошли в дом. Телевизор был включен на полную мощность, по нему показывали какое-то комическое шоу. Воздух был спертым и застоявшимся.
- Вина хочешь? - спросил Майкл, хватаясь за бутылку на кофейном столике.
- Тебе не кажется, что для вина еще рановато?
Майкл пожал плечами и наполнил свой стакан. В итальянском языке нет слова "алкоголик", - так постоянно повторял их отец.
Паоло огляделся. Вот ящик для игрушек Хлои, вот разбросанные по полу игрушки. Но там, где раньше стоял ее странный ударный инструмент, теперь валялись банки из-под пива и нестиранная одежда. Паоло поднял с пола пингвина Хлои и нажал кнопку на его синтетическом крыле. Но пингвин не работал.
- Где Наоко и ребенок?
Майкл плюхнулся на диван.
- В Осаке, - ответил он, не отводя взгляд от дурацкого развлекательного шоу.
Паоло схватил пульт и выключил телевизор.
- Они вернулись в Японию?
Майкл посмотрел на брата и задумчиво кивнул головой. Паоло сел с ним рядом и обнял так крепко, как только мог, - как тогда, когда они были еще подростками и поддерживали друг друга в трудную минуту.
- Я же говорил тебе, Майкл, - сказал Паоло. - Я предупреждал тебя, что такое может случиться.
- Но ведь у меня было не так много женщин! - заговорил Майкл срывающимся голосом. - У меня было всего на одну женщину больше, чем принято иметь в нашем обществе. Всего на одну! Я превысил норму всего на один пункт!
Внезапно почувствовав отвращение, Паоло выпустил брата из рук, схватил со стола стакан с вином и залпом выпил.
- Может, она еще вернется.
Майкл начал шарить на кофейном столике, приподнял пару заношенных спортивных брюк и достал, наконец, то, что искал. Документы. Он передал их Паоло. Там было письмо от адвоката, и холодные, официальные слова поплыли перед глазами Паоло. Неприемлемое поведение. Умеренное финансовое обеспечение. Заявление о разводе. Раздел семейного имущества.
- Мне жаль, Майкл!
"Но со мной такого никогда не случится, - подумал Паоло. - Такое случается только с людьми вроде моего братца".
- Нельзя зарекаться, - сказал Майкл, словно прочитав его мысли. - Наша жизнь совершенно не похожа на ту, которую вел отец. Тот каждую ночь проводил дома. Был счастлив с одной-единственной женщиной. Я знаю, ты считаешь меня плохим человеком.
- Я тебя люблю, ты, придурок!
- Но все равно, ты считаешь, что я плохой человек. А я не плохой, Паоло! Такое может случиться с каждым! Например, с тобой!
- Майкл… Мне надо было вернуться гораздо раньше… Я в шоке от того, что ты наделал, пока меня не было! Если бы ты мог продержаться чуть подольше!..
- Считай, что сегодня у меня выходной. - Он взял со стола дистанционный пульт управления и направил его на телевизор. Оттуда раздалась громкая музыка и дурацкий смех. - Просто сейчас бизнес совсем вялый.
- Отлично! Слушай, Майкл! Мои кредитки почти на нуле! Мы долго жили в Пекине, а там жизнь не намного дешевле, чем в Лондоне. Не дешевле, чем в Гонконге. Но в ближайшие несколько недель я вернусь вместе с Джессикой и ребенком. Ты уверен, что сможешь еще немного продержаться?
Майкл снова наполнил свой стакан.
- Без проблем, - ответил он. - Все самое худшее уже позади.
23
С челки маленькой Вей свешивался кукурузный чипс.
Его видел только Паоло. Джессика который день стояла в очереди в английском посольстве. Каждый день на этой неделе она отправлялась туда, держа в руках билетик с номером своей очереди, и каждый день, после нескольких часов ожидания, ей говорили, что для нее новостей нет. То есть, паспорт для маленькой Вей еще не готов.
Они жили в самом скромном номере пекинского "Шератона", и только Паоло посчастливилось увидеть кусочек кукурузного чипса, который свешивался с нестриженных волос маленькой девочки, и что-то в невинном совершенстве этого личика до невыразимой степени тронуло его сердце и разбудило такие чувства, которым он даже не мог дать имя.
В жизни его дочери нынешний день будет всего лишь моментом, каплей в море, которая скоро забудется навсегда - но только не в его жизни. Паоло будет помнить этот день до самой смерти, и особенно этот чипс на челочке маленькой Вей.
И Паоло вдруг понял, что теперь он стал совсем другим человеком, и все, что касалось его дочери, отныне и всегда будет обострять его восприятие жизни, напоминая о ее мимолетной красоте. Паоло стал отцом, и его сердце теперь перестало быть его собственностью.
Вей стала их законной дочерью. В подтверждение этого они получили документ на двух языках. Но в Пекине их задерживали (и мешали вернуться к их настоящей жизни) бесконечные очереди, твердокаменные бюрократы и долгие часы ожидания в английском посольстве. Поэтому их маленькая семья все еще находилась в подвешенном состоянии. Они устали отмеривать километры по площади Тяньаньмэнь, и Паоло большую часть времени проводил в номере отеля, вслушиваясь в мерное жужжание кондиционера.