Она постаралась не обращать внимания на его сухой тон, делая вид, что сортирует фотографии шоу. Джиджи силилась не сболтнуть, что они не хотят превратиться в заурядный мужской стрип-клуб.
– Это может быть интересно, учитывая твои… остальные владения.
– Я владею несколькими игорными заведениями, ночными клубами, гостиницами… – протянул Халед. Она подняла на него взгляд. – Без стриптиза, Джиджи, – улыбнулся он.
Она облизнула губы.
– Стриптиз – это когда девушки снимают свои "пирожки" и начинают заученно вертеться вокруг шестов.
Он откашлялся.
– Пирожки?
– Ну, накладки на соски.
– Значит, на самом деле вы выступаете не топлес?
Ему вдруг захотелось узнать подробности. Подробности именно о Джиджи, в частности, что конкретно надето на ней во время выступления.
На экране он видел толпу полуголых девиц, увешанных стразами. Зрелище трудно было назвать непристойным, на большинстве европейских пляжей можно увидеть не меньше обнаженных тел. Но Халед был мужчиной, и он прекрасно понимал, как именно смотрят на такое шоу и другие мужчины.
Халед прекрасно видел мельчайшие подробности ее полуголого тела на экране. Он прилагал немало усилий, чтобы его взгляд не смещался к ее груди, учитывая, что ее вполне реальные груди совсем недавно были в его ладонях.
Его пах отяжелел так, что стало неудобно сидеть.
– Обнаженная грудь – традиционный атрибут французского кабаре, – сказала Джиджи и выглядела при этом непорочной, как мать Тереза. – Но кабаре – это не стриптиз. Французское кабаре ставит акцент на веселье, юмор и гламур. Это не заурядная дешевка.
– Развлекательное подразделение моей компании специализируется на игровых и музыкальных центрах. – Он наблюдал, как ее белые зубы впиваются в нижнюю губу, и едва не застонал. – Никаких шестов.
Джиджи не знала, верить ему или нет. О нет, она поверила его словам относительно шестов, но его планы относительно "Синей птицы" – совсем другое дело.
Игровые и музыкальные центры? Джиджи нахмурилась. Она понимала, что Китаев подшучивает над ней, но она подошла к вопросу со всей серьезностью.
– Я просто беспокоюсь, учитывая, что тебе принадлежат довольно странные заведения.
Он улыбнулся:
– Я признаю, что "Жемчужный оазис" в Дубае – это высший класс, но и с ним можно конкурировать.
Джиджи мысленно сделала себе пометку прочитать в Интернете о "Жемчужном оазисе" все.
– А что может заставить "Синюю птицу"… конкурировать? – Она попробовала на вкус это слово и произнесла его так, словно понимала, что оно означает.
– Это ты мне скажи.
– Я не предприниматель, – пробормотала она, – а танцовщица.
– Зачем ты пришла ко мне, Джиджи?
Хороший вопрос! Она уже не раз себе его задавала с тех пор, как узнала, что у "Синей птицы" новый владелец.
– Видимо, потому, что девочкам нужно было, чтобы кто-то выступил от их имени, и я взяла на себя эти полномочия. – Она посмотрела ему в глаза. – И в отличие от них я знаю, какой когда-то была "Синяя птица" и какой она может снова стать. Если только управлять ею будет правильный человек.
Ну вот наконец-то. Искренность. Халед не мог отрицать очевидное: она свято верит в то, что говорит. Ему не по душе было ее обманывать, но после спектакля, который она устроила на Елисейских Полях, он не мог открыть ей правду и сказать, что кабаре он придерживает только для того, чтобы посмотреть шоу перед тем, как продать его.
Джиджи болтлива, она уже успела это доказать. Он не мог рисковать и открыть ей правду.
– Все девушки преданы театру, – быстро проговорила она, словно стараясь разубедить его в том, что она в одиночку предпринимает этот крестовый поход, – но, боюсь, они не до конца понимают, насколько ухудшились финансовые дела кабаре за последние годы. – Она замолчала. – Прости, я увлеклась. Ты не обязан ничего предпринимать, можешь продавать кабаре. От предыдущего владельца мы тоже не дождались никаких перемен.
– Ахмед аль-Хаммуд?
– Мы его никогда не видели. Ты знаком с ним?
– Я знаю, что он плохо играет в карты.
– Значит, вот как ты стал владельцем кабаре?
Он посмотрел на нее и практически споткнулся о ее застенчивый взгляд.
Его разрывали противоречивые чувства. Халед хотел прочитать ей лекцию о том, как опасно бывает оказаться в гостиничном номере незнакомца, и в то же время ему хотелось опрокинуть ее на этот самый диван и продолжить то, что они начали на кровати. Он откашлялся.
– Я регулярно играю в покер с парнями, которых знаю еще с армии.
– Это оттуда родом твои шрамы?
– Некоторые из них.
Показать ей шрамы было не самой мудрой мыслью. Это привело к тому, что она касалась его своими длинными пальцами, а он ласкал ее грудь.
Халед откинулся на спинку дивана и помассировал затылок. Он задавался вопросом: какого черта он вообще делает и как это поскорее закончить?
– Как долго ты прослужил в армии? – спросила она.
– Два года.
– Это был твой собственный выбор?
Халед пожал плечами, несколько удивленный ее вопросом. Мало кто спрашивал его об этом.
– Трудно избежать призыва в армию, но, да, во многом это был мой выбор. Мой отец был профессиональным военным.
Джиджи подалась вперед и подогнула под себя одну ногу. Очевидно, ей было действительно интересно.
– Ты хотел последовать его примеру?
– А ты болтлива, да?
– Мне просто интересно.
Он мог сказать ей правду, что военная служба открыла его самого с новых сторон и совершенно неожиданным образом изменила всю его жизнь. Он знал, что его отец был героем, прошедшим долгий путь от простого солдата до офицера. Он знал, что его представления о том, кем он является и откуда родом, – сплошное вранье, которым подпитывал его отчим. Этот груз он несет в своей душе уже много лет.
– Каждый мужчина должен отслужить. – Он решил отделаться общими фразами.
Ее мир перьев и сценического грима был настолько далек от того, что он видел, что казалось, они родом с разных планет. И все же он не мог забыть отметины на ее ногах и то, как она пряталась, как улитка в свою раковину, чтобы скрыть их.
– Военная служба перемежает скуку с адреналином. – Он словно исповедовался ей. – Мы много играли в покер, и у меня неплохо получалось. – Он слегка улыбнулся Джиджи. – Когда я был ребенком, я играл в карты на расстрелянные патроны.
Черт, почему он вообще это ей рассказывает?
– Патроны, говоришь? Думаю, место, в котором ты вырос, сильно отличается от гримерок и тесных трейлеров, в которых росла я. – Джиджи взглянула на него из-под густых рыжих ресниц. – Полагаю, ты бы предпочел не выигрывать наше кабаре.
– Не знаю. – Он не мог противиться ее призывно-застенчивому взгляду. – Но тогда бы я не встретил тебя.
Ее губы дрогнули в полуулыбке, но она тут же отвернулась. Он понимал ее чувства.
Он задумчиво почесал подбородок и подумал, что пора бы уже побриться. Обычно после пары месяцев, проведенных в походе, он снова гладко брился, облачался в итальянские костюмы и погружался в деловой мир в своем московском офисе.
То, что он отправился в Париж прямо с арктического шельфа, означало, что он пропустил этот символический пласт между двумя мирами, к которым он так привык. Может, именно поэтому он сейчас искушал судьбу. Дикая природа, в которой он еще совсем недавно жил, все еще бурлила в его крови.
– Джиджи, в спальне…
– Я не хочу об этом говорить, – поспешно сказала она, отводя взгляд. – Ну, то есть… это было глупо, правда? Давай лучше забудем об этом.
Глупо? Он так не думал. Его охотничий инстинкт говорил совсем о другом.
Джиджи принялась суетливо собирать свои вещи.
– Мне лучше уехать.
– Я отвезу тебя домой.
– Нет, не надо. Все в порядке. – Она уже убирала ноутбук в рюкзак.
– Я отвезу тебя домой.
Джиджи не понравилась его самоуверенность. Она не любит, когда ей указывают, что делать. Однако Джиджи слышала, как сильно бьется ее сердце, и чувствовала, что огонь снова охватил ее бедра. Ей было не по себе. Она не могла понять, почему этот мужчина оказывает на нее такое влияние. Он был силен и даже опасен, а его низкий голос с заметным акцентом оказывал поистине магический эффект на ее гормоны.
Но если быть точной, она бы сказала, что в его взгляде было что-то такое… Как будто он собирался проделать с ней такие вещи, за которые благопристойная женщина влепила бы ему пощечину. Но вместо этого она чувствовала себя привлекательной женщиной. И да, желанной.
Джиджи больно прищемила палец молнией рюкзака. Она сунула палец в рот, стараясь не встречаться с Китаевым взглядом. Он проявлял верх благоразумия, а теперь собирается отвезти ее домой.
Неужели он не понимает, что, если она проведет в его обществе еще хоть немного времени, она просто набросится на него, чтобы он снова и снова целовал ее? Стоило ей закрыть глаза, и она заново вспоминала, как он сжимал ее грудь своими большими ладонями.
Она с трудом сглотнула и опустила голову.
– Не нужно отвозить меня домой. – Она закинула рюкзак на плечо. – Я поймаю такси.
Джиджи поправила рюкзак, чтобы чем-то занять руки, потому что он не отвечал. Она взглянула на него. Халед смотрел на нее так, словно она сказала что-то странное. А потом он метнул на нее такой взгляд, будто точно знал, какие чувства бушуют сейчас в ней.
– Ты так говоришь, потому что еще не видела мою машину.
Глава 9
– Здесь налево и вверх по улице.
Халед сам не знал, что ожидал увидеть. Что-то маленькое и практичное, учитывая район. Арендная плата на Монмартре была довольно высока. А он видел уровень заработной платы танцовщиц – профессия у них не слишком прибыльная.
Он никак не ожидал увидеть крохотную тупиковую мощеную улицу с высокими серыми каменными стенами и маленький четырехэтажный особнячок. Он припарковал свой желтый "ламборджини" на обочине между двумя недорогими автомобилями и посмотрел на Джиджи.
– Это здесь?
– Конечно. – Она отстегнула ремень безопасности.
Халед наблюдал, как она тщетно дергает ручку, чтобы открыть дверь: Джиджи явно торопилась. Он мог бы перегнуться через нее, чтобы помочь, но вместо этого вышел из-за руля и обогнул автомобиль. Халед открыл дверь, потянув ее вверх, и смотрел, как она изящно выходит из машины.
– Спасибо, – сказала она, подхватив свой рюкзак. – Поднимешься?
– Ты часто приглашаешь едва знакомых мужчин в свою квартиру?
Она бросила на него изумленный взгляд, как будто такая мысль просто не приходила ей в голову, а потом сунула руку в карман и выудила из него небольшой баллончик, размахивая им, как заправский стрелок.
– Я хорошо подготовлена.
– Что это? – Он взял из ее рук небольшое устройство, напоминающее помпу.
– Высокочастотный сигнал. У всех девушек в кабаре такие есть.
– Я полагаю, это была идея Дантонов.
Она покачала головой:
– Жак считает: то, что мы делаем в свободное от работы время, – наше личное дело. Он не слишком заботится о нашем здоровье и безопасности. Случалось, некоторых девушек преследовали поклонники после театра, поэтому я предложила Мартину сделать трансфер, и теперь автобус развозит нас по домам после шоу. Мы с Лулу все время им пользуемся.
– А кто снабдил вас этими "пугалками"?
– Я. Одну я купила для Лулу после того, как на нее пытались напасть, а вторую – себе. Парень, у которого я их покупала, дал мне скидку на покупку двух коробок по десять штук каждая. Так что остальным девочкам я их тоже раздала.
– По сути, ты выполняешь работу Дантонов вместо них.
Выражение лица выдало ее. Очевидно, Джиджи не хотела критиковать управленческие методы Дантонов, но ему уже было предельно ясно, что на самом деле происходит.
– Я считаю, что, если что-то должно быть сделано, надо это сделать. К тому же Лулу тогда чуть не попала в настоящую беду. Она пару раз ходила куда-то с этим парнем, но потом сказала ему "нет, спасибо". А он проследил за ней до дома и заявил, что отказ он не принимает. Если бы меня здесь не оказалось, я не знаю, что могло бы случиться. – Поток ее речи наконец иссяк, и она сложила руки на груди. – К тому же мы работаем в ночное время, так что личная безопасность очень важна для нас. Нельзя работать в этой сфере и не уметь позаботиться о себе.
– Ты считаешь, этого достаточно, чтобы обезопасить себя?
– Это все, что у меня есть, – просто сказала она.
Халед мысленно сделал пометку: усилить безопасность в "Синей птице". В том самом кабаре, которое он собирается продать.
Джиджи подошла к воротам и нажала комбинацию цифр, чтобы открыть замок. Дворик оказался маленьким и безукоризненно чистым.
– Мы живем на верхнем этаже, – сказала она, направляясь через хорошо освещенный холл к лестнице.
Его взгляд упал на круглую попку Джиджи. Она поднималась по ступенькам впереди него, и все вопросы улетучились из его головы, он просто наслаждался видом. Эти джинсы так ее обтягивали, что их стоило бы запретить на законодательном уровне.
Он прошел за ней в ярко освещенную комнату со свободной планировкой и видом на парижские крыши. Вид был отличный, пол сиял чистотой. Металлическая лестница вела в спальню, расположенную на втором уровне, под самой крышей.
Джиджи сняла жакет и бросила его на стул. У Халеда внезапно пересохло во рту. У себя в номере он не успел толком ее рассмотреть, но теперь мог оценить, как плотно ее обтягивала темно-розовая футболка.
Он все еще помнил, как идеально помещались ее груди в его ладонях, как напрягались соски под его умелыми пальцами. Она была такой милой и игривой… и такой сексуальной. Кровь так стремительно отхлынула от его головы к паху, что он искренне порадовался тому, что решил надеть куртку.
Он знал, что ему стоит спуститься вниз и уехать. Разве у него не назначены встречи во второй половине дня? Вместо этого он расхаживал по комнате, пока она хлопотала на крошечной кухне. Халед смотрел на простенькую мебель и девичьи безделушки, стопку книг рядом с переполненным книжным шкафом, фотографии в рамках.
Она говорила что-то о кабаре, о каких-то памятных вещицах, которые хотела ему показать…
Халед подошел к висевшему на стене портрету. На мгновение он подумал, что это Джиджи: те же острые скулы и подбородок, но глаза были темнее и другой формы, а нос – чуть меньше. Лицо было, безусловно, привлекательным, но ему не хватало энергии, которая преображала тонкие черты лица самой Джиджи. Пораженный сходством женщины с Джиджи, он только некоторое время спустя заметил, что женщина на портрете была абсолютно голой, за исключением веера из павлиньих перьев.
– Это твоя мать? – спросил Халед.
Джиджи отложила чашки, подошла к нему вплотную и посмотрела на картину со странным выражением лица.
– Да. Ее звали Эмили Фитцджеральд, она танцевала в "Синей птице" пять лет. Как и я.
– Твоя мать была танцовщицей? – Халед коротко рассмеялся. – Ну и ну…
– Она была удивительной. Мама танцевала гораздо лучше, чем я, танец был ее призванием. Она сама сделала этот веер, он был ее визитной карточкой. Он весит, наверное, целую тонну. Единственная вещь, которую она взяла с собой в Дублин, – это перья. Ну и еще туфли. В детстве я любила ковылять на этих высоченных каблуках и таскать за собой веер. Мне было лет пять или шесть. Мама говорила, что если я буду много тренироваться, то, когда вырасту, смогу стать новой Салли Рэнд.
– Кто такая Салли Рэнд?
– Звезда американского бурлеска. Она была известна тем, что танцевала абсолютно голой, прикрываясь лишь веером из страусиных перьев. Она тоже начинала в цирке.
Она говорила об этом как о чем-то совершенно обыденном, и Халед не стал заострять внимание, что росла она в весьма необычной обстановке.
– Я так понимаю, твоя мать отказалась от сцены ради семьи?
– Можно сказать и так. – Джиджи поджала губы. – Она забеременела от моего отца. Надо сказать, он не самый надежный человек на свете, – добавила она.
Халед подумал о шрамах на ее ногах и решил, что Джиджи многое недоговаривает.
– Она решила вернуться домой к родителям, и я родилась в Дублине. Я не знала отца до восьми лет. – Она протянула руку и поправила фотографию, хотя она висела абсолютно ровно. – Эта фотография сделана, когда мама уже была беременна мной. Она сделала этот снимок, зная, что пришло время уезжать.
– Танцовщицы возвращаются к своему ремеслу после рождения ребенка? – На самом деле этот вопрос его мало интересовал, но он хотел узнать, что было дальше. Халед небезосновательно полагал, что здесь кроется истинная причина, по которой Джиджи так сильно хочет защитить кабаре.
– Если смогут снова привести себя в былую форму. У пары наших танцовщиц есть дети, но Дантоны не в восторге от этого. – Она сложила руки на груди. – Кстати, в этом направлении тоже есть что предпринять.
По правде говоря, Халед совсем забыл, что кабаре – это яблоко раздора между ними. Он любовался, глядя, как эмоции сменяют друг друга на лице Джиджи, настолько она была поглощена своим рассказом. Он снова посмотрел на фотографию. Эмили Фитцджеральд выглядела безмятежной, как утреннее небо.
– Должно быть, она тобой очень гордится.
– Она умерла. – Спазм сковал горло Джиджи. – Она отправилась в больницу, чтобы сделать простую процедуру, удалить небольшие узелки на гортани. Она так и не очнулась от наркоза. Никто не знал, что у нее слабое сердце, оно просто остановилось. Это было шестнадцать лет назад, но мне до сих пор трудно примириться с этим.
– Мне очень жаль, Джиджи. Что с тобой было дальше? – нахмурился он.
– Приехал отец и забрал меня. Тогда я и начала выступать в его цирке.
– Кочевая жизнь для ребенка… Тебе нравилось?
– Это было непривычно. – Она пожала плечами. – Я стала познавать жизнь. Я так хотела угодить отцу, что это научило меня дисциплине и каждодневной практике и тренировкам.
Халед видел подтверждения на ее ногах, и эти слова приобрели совсем другое значение.
Ему было нетрудно представить себе Джиджи худой нескладной девчонкой в веснушках. Они были не такими уж разными людьми. Он знал все о попытках угодить единственному человеку, который у тебя остался. У Джиджи остались шрамы на ногах, свидетельства жестокости ее отца. Она отчаянно нуждалась в матери, а что сделал этот ублюдок? Позволил, чтобы она так искалечила свои ноги! Халед сжал кулаки.
– Когда отец обанкротился, мы стали работать в театре водевиля, – продолжала она. – Я пела и танцевала, а отец был конферансье. Я пересекла Ла-Манш, как только смогла.
– Ты приехала в Париж, чтобы пойти по ее стопам?
– Что-то вроде того.
Она улыбнулась ему, и в этой улыбке не было жалости к себе, только природная жизнерадостность, и это тронуло его. Он был уверен, что может что-то для нее сделать до того, как покинет Париж.
– Хочешь чаю? – спросила она.
– Нет, я не хочу чай. Я хочу поцеловать тебя.