"План-2 вступил в силу три недели назад. Возможная цель операции – выход на линию: Архангельск – Москва – Астрахань до конца ноября. Все передвижения частей осуществляются в соответствии с ним".
"И все-таки Москва, а не Ленинград! Этот лом Жуков снова угадал!" – ревнивая мысль кольнула Берию.
Следующая радиограмма, поступившая из швейцарской резидентуры, подтверждала это предположение.
"Дора" – "Директору".
Источник "Луиза".
"Новое наступление на Москву не является следствием стратегических планов, а объясняется господствующим в германской армии недовольством тем, что с двадцать второго июня не было достигнуто ни одной из первоначально поставленных целей. Вследствие сопротивления русских армий немцы вынуждены отказаться от плана-1 – Урал, плана-2 – Архангельск – Астрахань и плана-3 – Кавказ. В боях за Москву германская армия ввела в действие все имеющиеся материальные и людские резервы. Для решающего наступления подвезены тяжелые мортиры и дальнобойные пушки, взятые из крепостей Германии".
Берия, не дочитав сводку до конца, поднялся из-за стола и прошелся по кабинету. Толстый ковер гасил звук шагов, а тишина и мерное шуршание часов позволили сосредоточиться. В голове выстраивалась логически выверенная схема доклада Сталину, в которой оставалось только расставить акценты. Он возвратился к столу, взял красный карандаш и принялся заново перечитывать сводку. Взгляд скользнул по последнему абзацу, сердце бухнуло и подкатило к горлу.
"Рамзай" – "Директору".
Источник "Инвест".
"Японское правительство решило в текущем году не выступать против СССР. Однако вооруженные силы в Маньчжоу-Го будут оставлены на случай выступления весной будущего года. К весне немцы будут иметь решающий успех, и тогда японцы начнут военную операцию, чтобы установить новый порядок по всей Сибири".
"Этого не может быть! – не мог поверить своим глазам Берия. – Ну, Рамзай! Ну, Зорге!"
Донесение из токийской резидентуры в дни, когда танковые клинья вермахта нацелились на Москву, было бесценно.
"Я стану первым, кто доложит Хозяину! Пришел мой час!" – и рука Берии потянулась к трубке ВЧ-телефона.
На звонок в приемной Сталина ответил Поскребышев.
– Здравствуй, Александр Николаевич, – поздоровался Берия и поинтересовался: – Иосиф Виссарионович у себя?
– Да, – подтвердил Поскребышев.
– Ты можешь уточнить, он примет меня? Есть очень важная информация.
– Подождите, Лаврентий Павлович, – после короткой паузы прозвучал ответ: – Лаврентий Павлович, товарищ Сталин примет вас, приезжайте!
– Спасибо, – поблагодарил Берия, сложил в папку разведсводку, шифровки и докладную руководителя военной контрразведки Абакумова о потерях Юго-Западного фронта, их природе и собрался закрыть сейф, но в последний момент раздумал и вернул докладную на место, посчитав: не то время, чтобы докладывать о них Сталину. В обстановке, сложившейся на фронте под Москвой, выводы Абакумова уже никак не могли повлиять на нее, а, скорее всего, стали бы еще одной причиной для гнева. Заперев сейф, Берия направился на выход, в приемной распорядился:
– Саркисов, со мной!
Тот – его тень, предупредительно распахнул дверь в коридор. Они прошли к лифту и спустились во внутренний двор, где ждала машина. Водитель открыл заднюю дверцу, Берия расположился на заднем сидении; Саркисов занял переднее, и распорядился:
– В Кремль!
Водитель сел за руль. Машина наркома выехала на Лубянскую площадь и, покачиваясь на неровностях брусчатки, свернула с нее на улицу Куйбышева. Тут уже было рукой подать до Кремля, когда водитель резко ударил по тормозам. Вперед возник завал. Бомба пробила крышу дома и разорвалась на верхних этажах. Косматые языки пламени вырывались из разбитых окон.
– Хваленые сталинские соколы! Мать вашу так! Фашисты бомбят Кремль! – Берия помянул недобрым словом летчиков.
Бросив негодующий взгляд на чернильное небо, по которому продолжали шарить лучи прожекторов, он распорядился ехать в объезд, по набережной. На въезде в Кремль снова завыли сирены воздушной тревоги. Фашисты возобновили налет. Машина проскользнула в темный зев Боровицких ворот и остановилась у подъезда. Берия, прижимая к груди папку, стремительно поднялся по ступенькам. В коридорах и кабинетах было безлюдно, только немногословная охрана оставалась на своих постах. В приемной он столкнулся с Власиком и вместе с ним спустился в убежище.
В нос шибануло запахом краски и дерева – строительство бункера для Вождя закончилось несколько дней назад. В нем все до мелочей напоминало интерьер его любимой Ближней дачи в Кунцево. В приемной их встретил Поскребышев. Руководитель личной канцелярии Хозяина и Особого сектора, которые не были подвластны ни ЦК, ни НКВД, он надежно оберегал тайны Вождя и, как никто другой, угадывал его мысли и желания. Работа аппарата, доведенная Поскребышевым до совершенства, не знала сбоев – указания Сталина выполнялись беспрекословно и в срок. В редкие минуты благодушия, в присутствии вождей помельче, он, подшучивая над ним, называл его не иначе, как "наш самый главный".
Поздоровавшись, Берия попытался завести разговор с Поскребышевым и узнать о настроении Сталина. Тот холодно кивнул и, отделавшись общей фразой, предложил:
– Подождите, Лаврентий Павлович, у него Жуков.
У такого поведения Поскребышева были веские причины. Незадолго до войны была арестована его жена. Он обратился к Сталину с просьбой помочь разобраться с ее делом, а тот как бритвой отрезал: "Я в дела НКВД не вмешиваюсь!" Кивнув Берии на кресло, Поскребышев уткнулся в бумаги. Тот не стал садиться.
В приемной воцарилось тягостное молчание. Берия бросал нетерпеливые взгляды на дверь кабинета Сталина – доклад Жукова затягивался, и в нем нарастало раздражение. Впервые они столкнулись при разоблачении органами изменников среди командования Белорусского военного округа. Жуков, будучи заместителем командующего, осмелился встать на защиту предателей из 3-го и 6-го кавалерийских корпусов. Прикрывая своих подельников, он пытался обвинить НКВД в подрыве боевой готовности войск и шельмование командных кадров. В ответ в наркомате в спешном порядке принялись "раскручивать" дело на строптивого генерала. Но Сталин не дал ему хода и отправил Жукова воевать в Монголию. После разгрома японцев на реке Халхин-Гол его карьера стремительно пошла в гору, а с началом войны Сталин запретил даже заикаться о нем. Жуков один стоил Ворошилова, Буденного и всех вместе взятых "кавалеристов", потому как знал, чем остановить фашистов.
Доклад Жукова подошел к концу. Дверь распахнулась, и он твердым шагом вышел в приемную. Следы усталости и бессонных ночей проступили на его волевом лице. Сухо пожав руку Берии, генерал направился к лифту.
– Проходите, Лаврентий Павлович! – пригласил Поскребышев в кабинет.
Берия перешагнул порог и стрельнул взглядом в сторону Сталин. Тот, склонившись над картой обороны столицы, нервно попыхивал трубкой. За последние четверо суток, с того часа, когда они встречались последний раз, в нем произошли разительные перемены. В подземном склепе, при искусственном освещении исчез ореол величия и вождизма. В глаза бросалась маленькая, нескладная фигура, и даже высокий каблук, искусно спрятанный мастером в голенища сапог, не добавлял роста. Непропорционально большой торс болтался в просторном кителе, левая рука и плечо двигались с трудом. Сквозь поредевшие волосы восковым цветом просвечивал череп, а усы обвисли. Таким Берия видел его в первые дни войны.
– Здравствуй, Лаврентий. Что у тебя? – вяло спросил Сталин.
Берия лихорадочно соображал. Здесь, в убежище, наедине с ним стройная логика доклада начала рушиться. Ему было хорошо знакомо это состояние Хозяина, когда периоды депрессии сменялись вспышками ярости, и тогда горе тому, кто подворачивался под горячую руку. Он решил не спешить с сообщением Зорге и ограничился дежурной фразой.
– Иосиф Виссарионович, поступила серьезная разведывательная информация, – и после паузы сделал акцент на последней фразе: – Особенно по дальневосточному направлению.
Сталин остался безучастен. Мыслями он все еще находился там, на подступах к Москве, где шли ожесточенные бои с гитлеровцами.
– Некоторые ее наиболее важные позиции нуждаются в перепроверке, – продолжил доклад Берия.
Сталин снова никак не отреагировал и склонился над картой. Острые, черные стрелы пронзили Волоколамск, Можайск и хищно нацелились на Истру. Противостоящие им силы 32-й и 316-й стрелковых дивизий сосредоточились у шоссе и ценой огромных жертв пытались остановить наступление гитлеровцев. Сталин взял карандаш, провел в районе Истры жирную красную черту, поднял трубку телефона – ответил Поскребышев – и распорядился:
– Срочно свяжитесь с Жуковым и Тимошенко! Пусть они доложат предложения по усилению резервами и противотанковыми средствами дивизий Полосухина и Панфилова, – затем перевел взгляд на Берию и спросил: – Так, говоришь, важная информация?
– Да, товарищ Сталин, но ряд позиций нуждается в дополнительной проверке, – избегал однозначных оценок Берия.
– Ну давай, показывай!
– Вот, пожалуйста, – Берия раскрыл папку с разведсводкой, шифровками резидентур, положил на стол и застыл в напряженном ожидании.
Сталин тяжело опустился на стул, потер виски, достал из пачки папиросу, сломал и высыпал табак в трубку. Сухой треск спички нарушил тишину, и яркий огонек безжалостно обнажил следы глубоких оспин на лице и старческие склады на шее. Он глубоко затянулся и сосредоточился на разведсводке. К такого рода документам у него было особое отношение. Многолетний опыт борьбы не на жизнь, а на смерть с царской охранкой, в последующем с бывшими соратниками – мастерами политических интриг и закулисных сделок – приучил его предельно осторожно относиться к самой, казалось бы, достоверной информации. В одном случае она являлась тем самым ключом, который открывал сокровенные тайны противника, в другом – даже самый секретный документ мог оказаться ловкой мистификацией и привести к поражению. Он был твердо убежден: в тайной войне выигрывает тот, кто играет по своим правилам и навязывает врагу свою волю.
Дочитав до конца разведсводку, Сталин не спешил с оценками, положил трубку на пепельницу, встал из-за стола и размеренным шагом прошелся по кабинету. Берия хорошо изучил эту его привычку и ловил каждое движение и изменения в мимике, но лицо Сталина оставалось непроницаемым как маска.
"То, что доложил Лаврентий, выходит за рамки последних сообщений, поступивших из НКВД и от военной разведки, – размышлял Сталин. И здесь память услужливо подсказывала: весной сорок первого, а точнее – 19 мая, Зорге – Рамзай сообщал: "Девять армий, которые включают 150 дивизий, будут сконцентрированы для операции против СССР", – а 15 июня он назвал и точную дату – 22 июня!"
Последнее сообщение Зорге болезненно напомнило Сталину, пожалуй, о самых унизительных часах в его жизни. 22 июня 1941 года Молотов, Тимошенко, Ворошилов и Лаврентий стали свидетелями его фиаско. Он просчитался в оценках и сроках войны с Германией.
В те июньские дни все складывалось против него. Гитлер постоянно угрожал и шантажировал. Рузвельт хранил молчание. А Черчилль интриговал и подливал масла в огонь своими конфиденциальными посланиями: "Имеющие особую значимость и рассчитанные привлечь Ваше внимание данные о подготовке агрессии Германии против Советского Союза".
Заклятый враг Советской России, он для пущей убедительности ссылался на то, что, "информация надежная и получена от заслуживающего доверия агента".
"Предупреждал? Мерзавец! Спал и видел, как бы столкнуть лбами меня с Гитлером!"
В том клубке противоречивых сведений спецдонесение Зорге походило, скорее, на тонкую дезинформацию немецкой разведки, запущенную через японцев. Оно переполнило чашу терпения Сталина и вызвало вспышку гнева на Берию и его информаторов.
– Выходит, он еще жив? – спросил Сталин.
Берия напрягся. Ситуация повторялась – полгода назад его вместе с Голиковым, главой военной разведи, вызвали в Кремль для доклада о положении на западной границе. После ознакомления со спецдонесениями Рамзая, Старшины и Корсиканца, предупреждавших о скором нападении Германии на СССР, Хозяин вышел из себя и обозвал его с Голиковым паникерами, а агентов – "международными провокаторами". К счастью, дальше угроз дело не пошло, но, хорошо зная коварный нрав Хозяина, Берия решил подстраховаться и дал команду отозвать из-за границы резидентов, приславших эти сообщения и отправить в лагерь.
Война девальвировала приказ. Резолюция Берии на разведывательной сводке от 21 июня: "Секретных сотрудников за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией", так и осталась грозным росчерком пера.
"Чем сегодня может грозить мне донесение Зорге, когда немцы стоят под Москвой? Что имел в виду Сталин, спросив о нем? Что?" – терялся в догадках Берия и клял себя в душе, что высунулся с докладом.
Тишину кабинета нарушил скрип сапог Сталина. Он дошел до двери, развернулся и быстрым шагом возвратился к столу. Берия напрягся, судя по всему, Хозяин пришел к какому-то решению. В его взгляде появилась хорошо знакомая жесткость и решительность, а в глубине глаз на миг вспыхнули желтые искорки. Он склонился над сводкой, еще раз перечитал сообщение Зорге, поднял голову и заговорил отрывистыми фразами.
– Положение под Москвой тяжелое! Немцы прорвали фронт на можайском, волоколамском направлениях и движутся к Истре! Против них брошены последние резервы. Туда выехал Жуков. Войска находятся на пределе, но Москву мы не отдадим! – наливаясь силой, все увереннее звучал голос Сталина. – Похоже, немцы выдыхаются. Надо продержаться неделю-другую, чтобы подтянуть свежие силы, – и, внимательно посмотрев на Берию, заявил: – Снять с восточных границ сибирские дивизии. Как ты думаешь, Лаврентий?
"Похоже, информация Зорге сработала! Я попал в точку!" – ликовал в душе Берия и бодрым тоном продолжил доклад:
– В главном донесению Зорге можно доверять, товарищ Сталин! Оно подтверждается материалами из других источников. По данным харбинской резидентуры командование Квантунской армии отправило из Маньчжурии в Японию три группы летчиков.
Сталин оживился. Берия, напрягая память, подкреплял свою позицию новыми фактами:
– По оперативным данным УНКВД по Приморскому краю и Читинскому погранокругу, японская военная миссия в Харбине, 3-е отделение Управления политической службы жандармерии, 2-й отдел штаба Квантунской армии и белоэмигрантская организация "Российский фашистский союз" в последнее время значительно снизили разведывательную активность в приграничной полосе и приостановили заброску агентов-маршрутников в тыл частей 1-й и 2-й армий. Судя по всему, японцы меняют направление основного удара. Возможно, их целью являются западные и южные районы Китая.
– Интересно получается, Лаврентий. Если верить тебе, то японцы не собираются на нас нападать. А вот Абакумов докладывает, что они вот-вот ударят нам в спину. Так кому верить?
Последняя фраза Сталина вызвала у Берии холодок на спине. С трудом проглотив колючий ком в горле, он осипшим голосом произнес:
– Если вы имеете в виду показания разоблаченного резидента Каймадо – Пака, то им не стоит доверять! Он двурушник!
– Не только его. Абакумов ссылается и на другие источники.
– Знаю я эти источники, они дальше своего носа не видят!
– Завидуешь, Лаврентий, – с ехидцей заметил Сталин.
Берия поиграл желваками на скулах и в душе пожалел, что в 1938 году не дал хода жалобе начальника УНКВД по Ростовской области Гречухина, обвинявшего ретивого инспектора лейтенанта Абакумова "в раздувании дела и шельмовании преданных партии работников". Тогда он спустил материалы на тормозах. Абакумов пошел в рост, а после назначения на должность начальника управления Особых отделов посчитал, что схватил Бога за бороду и, минуя его, стал напрямую лезть с докладами к Хозяину.
– Что молчишь, Лаврентий, так завидуешь или боишься? Абакумов мужик здоровый, пятаки запросто гнет, – продолжал язвить Сталин.
– Я завидую? Было бы чему. Слишком широко шагает, как бы штаны не порвал, – зло бросил Берия.
– И правильно делаешь, – резко сменил тон и тему Сталин и задался вопросом: – Лаврентий, а если японцы хитрят?
– Не думаю, они ждут, что получится у Гитлера под Москвой.
– Не дождутся! Фашисты уже не те. Провалился блицкриг, не за горами день, когда погоним их в шею. И помогут в этом сибирские дивизии.
Берия встрепенулся – Хозяин оценил доклад – и бодрым тоном заявил:
– Смелое и важное решение, товарищ Сталин. НКВД сделает все, чтобы обеспечить в тайне переброску войск под Москву.
– Это хорошо, но недостаточно! Рано или поздно разведка японцев узнает, что ее провели. Нет, Лаврентий ждать до весны японцы не станут.
– К тому времени сибирские дивизии решат судьбу битвы за Москву!
– К сожалению, над временем мы не властны, – философски заметил Сталин и продолжил: – А вот над людьми – да! Поэтому незачем ждать весны. Раз хотят японцы воевать, пусть воюют. Им надо помочь.
– Как?! Зачем?! – опешил Берия.
Сталин улыбнулся в усы, а через мгновение его голос, наливаясь гневом, зазвучал в кабинете:
– Проклятые ростовщики! Мы перемалываем фашистские дивизии, а они откупаются самолетами, пушками и еще дерут проценты! Сволочи! За будущую победу хотят расплачиваться кровью русских!
– Черчилль начнет воевать, когда наши танки выйдут к Ла-Маншу, – поддакнул Берия.
– Нет! Мы заставим их сражаться сегодня! Американцы с японцами балансируют на грани войны, остается только подтолкнуть.
– Японцев! – с ходу ухватил мысль Берия.
– Правильно, Лаврентий! Но решать эту задачу требуется аккуратно. Надеюсь, тебе не надо объяснять деликатность положения?
– Я все понимаю, Иосиф Виссарионович.
– Сегодня американцы хоть хреновые, но союзники.
– Союзники до тех пор, пока Гитлер не подохнет!
– Потерпим их до его похорон, – процедил Сталин и тоном, не терпящим возражения, распорядился: – За операцию головой отвечаешь! Подбери самых надежных. О конечной цели они не должны знать. Работу начнешь одновременно через американцев и японцев. Операцию завершить к концу года. Ты меня понял, Лаврентий?
– В Японии выполнить эту задачу в указанные сроки очень сложно. Там нет агентов такого уровня. В Америке такие возможности… – и Берия осекся под взглядом Сталина.
– Стареешь, Лаврентий, теряешь хватку, – холодно произнес он.
– Я выполню вашу задачу, Иосиф Виссарионович! Я кину на это все силы НКВД!
– Все не надо, не тот случай. На Рузвельта необходимо найти выход по нетрадиционному каналу, через людей, которым он абсолютно доверяет, "ушей" НКВД там близко не должно быть.
– Найдем, товарищ Сталин! Найдем, и к весне задачу выполним.