11.
Несколько лет назад я было решил, что обнаружил источник конрадовской фразы у великого либерального философа Герберта Спенсера.
В своей "Социальной статистике" (1850) он пишет, что заслугой империализма перед цивилизацией является то, что тот стёр низшие расы с лица земли. "Силы, трудящиеся над осуществлением великой схемы совершенного счастья, не принимают во внимание отдельные случаи страдания и уничтожают ту часть человечества, которая стоит на их пути… Будь оно человеком или зверем-дикарём - препятствие должно быть устранено".
Здесь мы находим и цивилизаторскую риторику Куртца, и два ключевых слова "уничтожить" и "дикарь" (exterminate и brute); человеческое же существо недвусмысленно ставится на один уровень с животным в качестве объекта уничтожения.
Мне казалось, я сделал скромное, но изящное академическое открытие, достойное того, чтобы всплыть однажды короткой сноской в истории литературы: "объяснение" фразы Куртца спенсеровскими фантазиями об уничтожении. Последние же, в свою очередь, как я думал, являлись частными причудами, вероятно, объяснимыми тем фактом, что все братья и сёстры Спенсера умерли, когда он был ещё ребёнком. Безмятежное и успокаивающее заключение.
12.
Если бы я на этом остановился, полагая, что знаю уже достаточно, я бы допустил ошибку. Но я продолжал.
Вскоре выяснилось, что Спенсер был вовсе не одинок в этой своей интерпретации. Она была довольно расхожей, а во второй половине XIX века стала вполне обычной, так что немецкий философ Эдуард фон Гартман во втором томе своей "Философии бессознательного", который Конрад читал в английском переводе, мог написать следующее: "Искусственно продлевая предсмертные конвульсии дикарей, находящихся на грани вымирания, мы оказываем их человеческой природе не большую услугу, чем собаке, желая удружить которой, мы, вместо того чтобы отрубить ей хвост разом, отрезаем его постепенно, дюйм за дюймом. Настоящий гуманист не может не желать ускорить вымирание диких народов и не содействовать этой цели".
В то время выраженная здесь словами Гартмана точка зрения была едва ли не общим местом. Причём ни ему, ни Спенсеру лично не было присуще никакого человеконенавистничества. А вот Европе, в которой они жили, - да.
Фраза "уничтожить всех скотов" находится не дальше от центра гуманизма, чем Бухенвальд от дома Гёте в Веймаре. Эта теория оказалась полностью вытесненной, в том числе самими немцами, которых сделали единственно ответственными за идеи уничтожения, которые на самом деле являются общеевропейским наследием.
13.
От немецких путешественников по пустыне до меня время от времени доносятся отголоски споров о живом прошлом, которые и сегодня продолжаются в Германии. Этот так называемый Historikerstreit, "спор историков", разворачивается вокруг вопроса, "следует ли считать нацистское уничтожение евреев уникальным, единственным в своём роде, или нет?"
Немецкий историк Эрнст Нольте представил "так называемое уничтожение евреев Третьим Рейхом" "ответным действием или искажённой копией, но не оригиналом". Согласно Нольте, оригиналом было уничтожение кулаков в Советском Союзе и сталинские чистки 1930-х гг. Именно их и копировал Гитлер.
Сегодня идея о том, что уничтожение кулаков послужило причиной уничтожения евреев, насколько можно судить, не находит поддержки; многие исследователи подчёркивают то обстоятельство, что все исторические события являются уникальными и не выступают копиями друг друга. Но сравнение между ними возможно. Так высвечиваются общие черты и различия между уничтожением евреев и другими случаяи массового убийства, начиная с геноцида армян в начале 1900-х гг. вплоть до более недавних зверств Пол Пота.
Однако в этих дебатах никто почему-то не упоминает об уничтожении народа хереро на юго-западе Африки, совершённом немцами в то время, когда Гитлер был ещё ребёнком. Никто не указывает на такие же случаи геноцида, совершённые французами, британцами или американцами. Никто не обращает внимания на то, что в то время, когда Гитлер был ребёнком, основной составляющей европейского взгляда на человечество было убеждение в том, что "низшие расы" самой природой обречены на вымирание, так что истинное сострадание со стороны высших рас по отношению к ним должно было бы состоять в ускорении этого конца.
Никто и не взглянет на Запад. В отличие от Гитлера. Ведь когда Гитлер искал своё Lebensraum на Востоке, он хотел создать не что иное, как континентальный эквивалент Британской империи. И именно у британцев и у других западноевропейских наций он обнаружил те оригиналы, чьей "искажённой копией", словами Нольте, стало уничтожение евреев.
Форпост прогресса
Exterminating all the niggers
14.
22 июня 1897 года, года рождения в Германии идеи "жизненного пространства" (Lebensraum), экспансионистская политика Британии достигла зенита. Величайшая империя в мировой истории с беспримерным высокомерием славила саму себя.
Представители всех народов с территорий, покоренных британцами (почти четверти планеты) собрались в Лондоне, чтобы высказать своё почтение королеве Виктории по случаю шестидесятой годовщины её восхождения на трон.
В то время издавался журнал под названием "Космополис", ориентированный на круг образованных читателей по всей Европе и публиковавший материалы на немецком, французском и английском языках без перевода.
Этому кругу образованных европейских читателей королева Виктория преподносилась как соравная Дарию. Александру Великому и Августу, хотя ни один из этих императоров древности не мог похвастаться столь же обширными владениями.
Её империя выросла на 3,5 миллиона квадратных миль и сто пятьдесят миллионов человек. Она догнала и перегнала Китай, который с его четырьмястами миллионами доселе считался наиболее населённой страной в мире.
Представляется, сетовал журнал, что другие европейские сверхдержавы не вполне осознают военную мощь Британской империи. Боевой дух и воинский инстинкт британцев беспрецедентны по сравнению с представителями других наций. Что же касается военно-морского флота, то империя не просто сильнее - она стала полной владычицей морей.
При всём этом британцы не поддаются головокружению от успехов и помнят, что эти достижения - исторически, наверное, несопоставимые ни с какими другими - стали возможны исключительно благодаря благоволению и высшему покровительству Всемогущего Бога.
И, конечно же, нужно воздать должное личности самой Королевы. Вряд ли можно с научной точностью измерить моральную мощь Её характера, но очевидно, что влияние Её было огромно.
"Сегодняшняя церемония - высказывается комментатор, - знаменует собой, по мнению британцев, много большее, чем любой триумф, который праздновался доселе: большую жизнеспособность нации, большее развитие торговли, большее преодоление дикости, большее подавление варварства, больший мир, большую свободу. И это не риторика, это - статистика…"
"Британская нация, кажется, со всей серьёзностью желает осознать всю свою мощь, весь свой колонизаторский успех, всё своё витальное единство и территориальное всеприсутствие, дабы прославить в этом саму себя".
"Раздаются возгласы: никогда ещё мы не были такими сильными! Так дадим же понять всему миру, что и в будущем мы не станем слабее".
Голоса франкоязычных и немецкоязычных авторов "Космополиса" присоединяются к общему хору ликования. И поэтому рассказ, открывавший номер журнала, посвящённый юбилею, вызвал беспрецедентный шоковый эффект.
15.
То была история о двух европейцах, Кэйертсе и Карлье, брошенных циничным управляющим компании на небольшом торговом посту у берега великой реки.
Их единственное чтение - пожелтевшая газета, на страницах которой высокопарным языком прославляется "наша колониальная экспансия". Как и в самом юбилейном номере "Космополиса", колонии представляются местом священного долга на службе у Цивилизации. В газетной статье восхваляются заслуги тех, кто несёт свет, веру и торговлю в "тёмные уголки" Земли.
Поначалу два компаньона верят в эти прекрасные слова. Но постепенно они обнаруживают, что слова - это не больше, чем звуки. И эти звуки утрачивают своё содержание вне общества, создавшего их. Покуда полисмен дежурит на перекрёстке, покуда едё можно купить в магазине, покуда за тобой наблюдает широкая публика - эти звуки складываются в моральность. Сознательность предполагает общественность.
Уже вскоре Кэйертс и Карлье оказываются готовы участвовать в работорговле и массовом убийстве. Когда припасы истощаются, они готовы подраться из-за куска сахару. Кэйертс спасается бегством, будучи уверенным, что Карлье гонится за ним с ружьём. Затем они внезапно сталкиваются, и Кэйертс из самообороны стреляет, и лишь потом понимает, что, запаниковав, прикончил безоружного человека.
Но что с того? Ведь такие понятия, как "добродетель" и "преступление" - это просто звуки. "Ежедневно люди умирают тысячами, - думал Кэйертс, сидя возле трупа своего компаньона, - возможно, даже сотнями тысяч - кто знает? Одним больше, одним меньше - какая разница, по крайней мере, для мыслящего существа".
А он, Кэйертс, - мыслящее существо. До сих пор он, как и всё человечество, жил с верой в кучу белиберды. Теперь же он знает и делает выводы из того, что он знает.
Когда приходит утро, пелену тумана пронзает нечеловеческий, вибрирующий свист. Прибывает пароход компании, которого долгие месяцы ждали наши торговые агенты.
Директор Великой Цивилизаторской компании сходит на берег и обнаруживает Кэйертса, повесившегося на могильном кресте своего предшественника. Кажется, что он висит в положении "смирно", но даже и в смерти указывает вывалившимся языком в сторону управляющего.
16.
И не только в сторону управляющего. Кэйертса вывалился на все праздничные материалы юбилейного номера, публикуемые в колонках, обрамляющих рассказ; на всю победоносную имперскую идеологию.
Естественно, "Форпост цивилизации" Джозефа Конрада, будучи впервые опубликован в "Космополисе", не мог не восприниматься как своего рода комментарий к викторианским торжествам. Однако сам рассказ был написан годом раньше, в июле 1896 года, во время медового месяца, проведённого Конрадом в Бретани. Это был один из самых первых его коротких рассказов.
Материал для него он почерпнул в период пребывания в Конго. Сам он тогда плавал вверх по реке на одном из пароходов компании, повидал немало прибрежных торговых постов и услышал от пассажиров немало историй. Среди этих пассажиров был один по имени Кэйертс.
Этот материал был в руках Конрада уже не меньше шести лет. Почему же именно теперь он решается написать свой рассказ? Ведь полемика по Конго начнётся позже, лишь через шесть лет, в 1903 году. Что же случилось в июле 1896 года, что заставило Конрада прервать медовый месяц, оторваться от написания романа, которым он был полностью захвачен, и вместо этого приняться за рассказ о Конго?
17.
Я переехал. Теперь я снимаю дешёвую комнату в уже закрывшемся отеле "Баджуда", что напротив рынка, и обедаю в ресторане "Друзья Бен Хачема Мулея". В сумерках я усаживаюсь под деревьями на главной улице, пью кофе с молоком и наблюдаю за прохожими.
Около ста лет назад рынок в Ин-Салах был самым оживлённым местом во всей Сахаре. Рабов с юга здесь обменивали на зерно, финики и промышленные товары с юга. Рабов даже не нужно было держать под надзором: побег из Ин-Салах означал верную гибель в пустыне. А тех немногих, кто всё же отваживался на подобное, легко отлавливали и наказывали. Им давили яички, подрезали ахилловы сухожилия и потом бросали умирать.
Сегодня на этом некогда знаменитом рынке можно найти лишь немного завозных овощей, увядших ещё до прибытия, и ткани шодди, выкрашенные в кричаще яркие, диссонирующие цвета. Что касается литературного предложения, то оно состоит из первых частей таких шедевров классической литературы, как "Дон Кихот" и книжки мадам де Сталь о Германии. Вероятно, первые части были отвезены в какой-нибудь другой оазис, ибо несправедливо отдавать одному оазису сразу обе части столь нужных книг.
Единственная интересная вещь, которую и вправду можно найти на рынке, это древесные окаменелости, останки гигантских деревьев, что умерли миллионы лет назад и были погребены под песком. Силиконовая кислота превратила древесину в камень; затем песок отступил, эти камни были обнаружены и привезены на рынок.
По закону запрещается собирать куски окаменелой древесины крупнее сжатого кулака. Но и в кулаке с избытком хватает места для былых зелёных лесов Сахары. Мой кусочек стоит прямо на столе, обманчиво напоминая живое дерево, наполненное ароматом мокрых от дождя листьев и шелестом пышной кроны.
18.
Когда я был маленьким, отец, приходя домой с работы, первым делом шёл навестить бабушку.
Матери это не нравилось, каждый раз она чувствовала, что её предали.
Эта любовь между сыном и матерью, была ли она реальнее и сильнее, чем а, что соединяла жену и мужа? Отец был бабушкиным любимцем, сыном, которого она носила, когда умер муж, сыном, которого она родила одна. И отец, никогда не видевший своего отца, отдал ей всю свою любовь.
Мать это чувствовала. И я тоже. Я и сам больше всего любил бабушку. В её бессилии старой женщины я узнавал своё бессилие ребёнка.
Бабушка пахла. Сильный кисло-сладкий запах шёл от её комнаты и от её тела. Мать ненавидела этот запах, в особенности за столом, и бабушка это знала. Она ела на кухне.
Время от времени мать совершала набеги на бабушкину комнату, стараясь уничтожить первоисточник запаха. Однако все попытки были заранее обречены: запах шёл от самой бабушки. И тем не менее каждый раз мать вычищала весь мусор, что бабушка там у себя собрала", и выбрасывала его, чтобы избавиться от запаха.
Отец не мог защитить бабушку. В конце концов, она и вправду пахла. Он не мог отрицать ни что запах есть, ни что запах означает грязь, ни что грязь надо удалять. Логика была бесспорной. Отец мог только отсрочить и смягчить меры, когда бабушка со слезами молила о пощаде. Всё остальное должен был делать я.
Бабушка была единственной швеёй в нашей семье, и в куле под постелью она хранила целую библиотеку материалов: лоскутки и обрезки ткани, которые она называла "остаточками". Когда я был маленький, то обожал играть с этими тряпками. Из отцовской ночной рубашки в полоску я смастерил мужчину, а из материнской розовой рубашки - женщину. Бабушка мне помогала. Вместе мы мастерили и людей, и животных.
Так что я отлично понимал, в какое отчаяние приходила бабушка, когда весь этот "мусор" надо было выкинуть. Старанья моей матери содержать дом в чистоте казались мне бессердечной дикостью и были в точности похожи на те, что и мне самому приходилось от неё терпеть. Так что я тщательно обследовал мусорный бак в поисках бабушкиного добра и прятал его у себя, пока опасность не минует.
Таким образом, я спас и пожелтевшую книгу под названием "В тени пальм".