19
В доме моего детства полки были устроены так, что книги без переплёта ставились на левую сторону книжного шкафа, книги с матерчатой обложкой - в центре, а книги в полукожаном переплёте - справа.
Книги расставлялись так из-за посторонних. Посторонними назывались все, кто не был членами семьи. Если посторонний стоял в дверях, то ему было видно лишь малую часть книжного шкафа, и тогда он мог решить, что и все остальные книжки в шкафу - полукожаные с золотыми буквами на спинах. Если общество проходило чуть дальше, оно могло бы подумать, что все книги были хотя бы с переплётом. И только если гости входили в комнату полностью, они могли разглядеть непереплетённые книги далеко налево.
Среди полукожаных книг была одна, которая называлась "Три года в Конго". В ней шведские офицеры рассказывали о случаях, происходивших с ними на службе короля Леопольда.
Опытный путешественник по Африке советовал лейтенанту Пагелю выбрать себе в друзья chicotte, кнут из сырой кожи гиппопотама, "который каждым ударом вырезает на теле кровавые руны".
Для слуха европейца это может прозвучать жестоко, но он, Пагель, знает по собственному опыту, что это необходимо. В особенности важно казаться холодно безучастным, когда осуществляешь порку: "если надо назначить телесное наказание дикарю, отправляйте это наказание так, чтобы ни единым мускулом лица не выдать ваших чувств".
Лейтенант Глееруп рассказывает в своём докладе, как он порол своих носильщиков, пока не упал в обморок в приступе лихорадки, и как нежно только что избитые им люди несли его, прикрывая своими белыми одеждами, и ухаживали за ним, как за ребёнком. О том, как он лежал головой на коленях одного из мужчин, а другой бежал вниз по откосу в долину, чтобы принести воды, и как он вскоре выздоровел и снова смог орудовать кнутом.
Но только отдельные чёрные вели себя подобным образом. Полной противоположностью тому был "дикарь вообще".
Пагель тщетно пытался найти хоть одну хорошую черту в дикаре. "Будь я на пороге смерти, и одного стакана воды хватило бы, чтобы спасти мне жизнь, ни один дикарь не принёс бы его мне, если бы я не смог отплатить ему за труды".
Мораль, любовь, дружба - всех этих вещей не существует для дикаря, говорит Пагель. Дикарь не уважает ничего, кроме грубой силы. Он считает дружелюбность глупостью. Так что дикарям нельзя выказывать никакого дружелюбия.
Чтобы великая цивилизаторская миссия могла увенчаться успехом, молодому Государству Конго предстоит сделать колоссально много, говорит Пагель, призывающий благословение Божье на благородного, жертвенного друга человечества, великодушного принца, правителя Конго, Его Величество Леопольда II, вдохновителя всех начинаний.
30 сентября 1886 года доклады этих трёх офицеров были зачитаны парад шведским антропологическим и географическим обществом в банкетном зале Гранд-отеля, в присутствии Его Величества Короля, Его Высочества Кронпринца, и Их Высочеств великих герцогов Готландского, Вестерётландского и Нерикского.
Никто не высказал никаких возражений. Наоборот. Председатель общества профессор барон фон Дюбен заявил: "С гордостью мы слышим, что господа путешественники по Конго в тяжких трудах, сражениях и лишениях этой негостеприимной страны смогли не уронить высокое имя шведа".
Такова была правда кожаных книг, занимавших видную часть шкафа. Но среди непереплетённых книг в углу была другая правда, та, которая пахла бабушкой.
20.
До 1966 года шведские родители имели законное право пороть своих детей. Во многих европейских странах это право ещё сохраняется. Даже сегодня во Франции можно купить специальный кожаный хлыст для наказания жён и детей, называемый французами martinet - стриж. Он состоит из девяти прочных кожаных ремешков и поэтому по-шведски называется "девятихвостым котом".
В доме моих родителей применялись берёзовые розги. В исключительных случаях мать срезала ивовые побеги. Она брала меня с собою в лес. Её лицо тогда было именно таким, как советовал Пагель: ни единым мускулом лица оно не выдавало её чувств.
Я избегал её взгляда и смотрел вниз, на свои чёрные резиновые сапоги. Мы отправлялись на старую спортивную площадку, где на краю леса росли ивы. Мать срезала один побег за другим и проверяла их, делая в воздухе несколько свистящих взмахов. Затем она отдавала их мне. Я нёс их всю дорогу домой, преисполненный одной лишь мыслью: только бы нас никто не увидел!
Стыд был худшим наказанием.
И ожидание.
Целый день проходил в ожидании, когда вернётся отец. Когда отец возвращался, он ещё ничего не знал. Я видел это по его лицу, которое было таким же как обычно. Он собирался идти к бабушке, когда мать останавливала его и рассказывала о том ужасном, что произошло.
В тот вечер меня отправили в постель. Я лежал там и ждал, пока они говорили между собою. Я знал, что они говорят обо мне.
Затем они вошли в комнату, лица у обоих были холодными, пустыми и враждебными. Мать держала розги, отец спросил - правда ли то, что ему рассказали. Правда ли, что я так плохо вёл себя на рождественском празднике? Ругался дурными словами? Богохульствовал и упоминал имя Божье всуе?
"Да", - выдохнул я.
Перед глазами ещё стоял испуганный восторг девочек, я всё ещё чувствовал тёплое сияние превосходства, исходившее от меня, когда, сидя на вечеринке, окружённый восхищёнными друзьями, я произносил запретные слова - они отдавались во мне и теперь, когда отец взял розгу и начал меня пороть. "Херов зассанец, херов засранец, чёртова херова ссыкунья… чертов, чёртов, чёртов…"
В отличие от матери, отец не копил в себе раздражение весь день, поэтому он начинал холодно, и сначала могло показаться, что он выполняет это "телесное наказание", как выражается Пагель, с огромной неохотой.
Я не видел его лица, пока он меня бил, и он не видел моего. Но по тому, как он дышал, я слышал, что с ним что-то случается в тот момент, когда он переходит порог насилия.
Мне казалось, ему было стыдно причинять мне такую боль, и стыд переходил в ярость, которая заставляла его ударять сильнее, чем он хотел. Но возможно, то был мой собственный стыд, который я ошибочно читал в его действиях.
Но я точно знал одно - что людей охватывает своего рода безумие, когда они переходят к насилию. Насилие захватывает, трансформирует, делает их - даже после того, как всё закончено - неузнаваемыми.
21.
Спасённая мною книга, "В тени пальм" (1907), была написана миссионером Эдвардом Вилхелмом Шёблумом. Он прибыл в Конго 31 июля 1892 года. 20 августа он впервые увидел там труп.
На страницах его дневника мы читаем, как он путешествует на пароходе вверх по реке Конго в поисках подходящего места для миссии. В первый же день своего пребывания на борту он становится свидетелем порки с применением кнута из гиппопотамовой кожи, (того самого, который столь настоятельно рекомендует лейтенант Пагель). В этом вопросе среди белых мужчин на борту царит полное единодушие: "Чёрного может цивилизовать только кнут".
В католической миссии содержится три сотни подростков, захваченных в плен во время войны между туземцами и государством. Теперь их передадут государству и будут воспитывать из них солдат.
Отплытие парохода откладывается до поимки одного из них. Подростка находят и привязывают к паровой машине, к самому раскалённому её месту. Шёблум пишет:
"Капитан часто показывал пареньку chicotte, но выжидал целый день, прежде чем дать её отведать.
И вот наступает момент страдания. Я пытался сосчитать удары и думаю, что их было около шестидесяти, вдобавок к тому наказуемый получал пинки в голову и в спину. Капитан удовлетворённо улыбался, увидев, что скудная одежда парня полностью пропиталась кровью. Брошенный на деке несчастный извивался в мучениях, как червь, и каждый раз, когда капитан или кто-нибудь из торговых агентов проходили мимо, жертва получала очередной пинок или сразу несколько… Я же должен был наблюдать за всем этим в молчании.
За ужином они хвалились своими подвигами в обращении с чёрными. Они вспоминали о человеке, который однажды до смерти запорол троих. Говорили об этом как о героическом поступке. Один из них сказал: "И лучшие из них недостаточно хороши, чтобы умереть как свиньи".
22.
Бабушка так никогда и не получила свою книгу. Я сохранил её там, где и полагалось, хорошенько запрятав в угол для непереплетённых книг.
23.
Как бы отреагировал Пагель, если бы он вернулся и смог увидеть то, что видел Шёблум?
Возможно, ответ мы найдём в дневнике И. Дж. Глэйва. Здесь мы не услышим мягких интонаций голоса миссионера. С самого начала Глэйв убеждён, что к туземцам следует относиться "с предельной жёсткостью" и что следует нападать на их деревни, "если они не хотят работать на благо страны".
"Заставлять их работать - не преступление, но проявление доброты… Применяемые меры суровы, но с туземцем не справишься путём одних уговоров; им необходимо управлять посредством силы".
Это была исходная позиция Глэйва. Он был старый ветеран Конго, один из первых, кто служил у Стэнли. Но когда он возвращается в Конго в январе 1895 года, он сталкивается с такой жестокостью, которая возмущает даже его. Последний удар его лояльности наносят сцены пыток, очень схожие с теми, свидетелем которых пришлось быть Шёблуму.
"Chicotte из сырой гиппопотамовой кожи, скрученной на манер штопора, с острыми, как лезвие ножа, краями, - ужасное оружие, несколько ударов такой плетью разрывают кожу до крови. Не следует наказывать более чем 25 ударами chicotte, если только провинность не является очень серьёзной.
Хотя мы и убедили себя в том, что кожа африканцев очень толстая, наказуемый должен обладать чрезвычайными физическими данными, чтобы выдержать ужасное наказание в сто ударов; обычно жертва впадает в бесчувствие после 25 или 30. После первого удара наказуемый истошно кричит; затем затихает и лишь стенает, трепеща всем телом до тех пор, пока экзекуция не кончается…
Порка мужчин достаточно ужасна, но гораздо хуже, когда наказанию подвергаются женщины и дети. Вспыльчивые и раздражительные хозяева зачастую наиболее жестоко третируют маленьких мальчиков 10–12 лет… Я глубоко убеждён, что сто ударов плетью если не убьют человека, то сокрушат его дух навсегда".
24.
Для Глэйва, как и для Шёблума, это было поворотным пунктом. После этой записи в дневнике он становится всё более и более критичным по отношению к режиму.
В начале марта 1895 года Глэйв приезжает в Экватор, станцию, на которой Шёблум служит миссионером, и которую сам Глэйв некогда помог основать.
Раньше с туземцами обращались хорошо, - пишет он, - но теперь экспедиции отправляются повсюду, а туземцев заставляют добывать каучук и доставлять его на станции. Государство проводит эту зловещую политику, чтобы обеспечить прибыль.
Война ведётся по всей округе Экватора, тысячи людей убиты, а дома разрушены. В старые времена, когда у белых вовсе не было сил, это было необходимо. Теперь же посредством такой насильственной "торговли" просто истребляется население страны.
Так же, как и Шёблум, Глэйв отправляется в путь на пароходе, загружённом маленькими мальчиками, предназначенными для солдатской муштры:
Отплыли из Экватора сегодня утром около одиннадцати по принятии на борт груза из сотни маленьких рабов, главным образом 7–8-летних мальчиков и для полного счёта нескольких девочек, похищенных у туземцев.
И они говорят о филантропии и цивилизации! Куда же это всё пропало?
Покуда мы спускаемся вниз по реке, многие из рабов, так называемые liberes, умирают из-за нехватки одежды, сна и медицинской помощи. Большая часть этих детей совершенно голые и не защищены от ночного холода. Провинность же их состоит в том, что их отцы и братья посмели бороться за малую толику независимости.
Но по завершении своего путешествия, когда Глэйв оказывается среди бельгийцев и соотечественников, он поддаётся групповому давлению и умеряет свой критицизм. Его конечное суждение мягко: "Не следует слишком поспешно и слишком жёстко осуждать молодое Государство Конго. Оно сделало страну открытой, создало какую-то администрацию и оттеснило арабов. Но верно и то, что его методы по ведению коммерческих дел необходимо исправить".
Тот же самый вывод делает управляющий в отношении Куртца в "Сердце тьмы": его методы торговли нехороши и не должны применяться.
25.
Во время своей миссионерской работы Шеблум вступает в гораздо более тесные контакты с туземцами, чем Глэйв. День за днём он записывает всё новые случаи необоснованных убийств.
1 февраля 1895 года его проповедь прерывает солдат, который хватает одного старика, обвиняя его в том, что тот не собрал достаточно каучука. Шёблум просит солдата подождать до окончания службы. Но солдат просто оттаскивает старика немного в сторону, приставляет дуло ружья к виску и стреляет. Шеблум пишет:
Солдат приказывает маленькому мальчику, лет десяти, отрезать у старика руку, которая вместе с другими руками, добытыми ранее таким же образом, на следующий день будет вручена спецуполномоченному в качестве знака победы цивилизации.
О, если бы цивилизованный мир только узнал о том, как убивают сотни и даже тысячи, как уничтожаются деревни и как ещё живые туземцы вынуждены влачить свою жизнь в ужасающем рабстве…
26.
В 1887 году шотландскому хирургу Дж. Б. Данлопу приходит в голову оборудовать велосипед своего младшего сына надувной каучуковой камерой. Велосипедная шина патентуется в 1888 году. За несколько последующих лет спрос на каучук увеличивается в несколько раз, таково объяснение ужесточения режима в Конго, о котором размышляют в своих дневниках Шёблум и Глэйв.
29 сентября 1891 года бельгийский король Леопольд II издал указ, наделявший его представителей в Конго монополией на "торговлю" каучуком и слоновой костью. Согласно тому же указу туземцы были обязаны поставлять и каучук, и рабочую силу для его сбора, что на деле означало: в торговле с ними необходимости больше нет.
Представители Леопольда просто реквизировали у туземцев плоды их труда, каучук и слоновую кость, без какой бы то ни было оплаты. Деревни тех, кто отказывался подчиниться, сжигали, их детей убивали, а руки - отрезали.
Первоначально использование подобных методов привело к резкому скачку в прибыльности. Поступления, среди прочего, направлялись на постройку ряда отвратительных монументов, до сих пор обезображивающих Брюссель: Arcades du Cinquatenaire, Palais de Laeken, Chateau d’Ardennes. И лишь немногие сегодня помнят, во сколько отрезанных рук обошлись эти сооружения.
В середине 1890-х мрачные подробности добычи каучука всё ещё оставались тайной. О ней мог бы поведать Глэйв, но он умер в 18 995 году в Матади. Лишь Шёблум и некоторые из его коллег знали о том, что происходит, и поднимали свой голос против террора. Но их попытки донести своё возмущение до высоких инстанций оказались напрасными. Используя последнее средство, они решили обратиться к мировому сообществу.
Шеблум писал гневные, фактографически обоснованные статьи в шведскую баптистскую газету "Weckoposten". Он писал также доклады на английском и отсылал их в Лондон из миссии Балоло в Конго.
Результатом стал небольшой, едва заметный комментарий на страницах ежемесячного журнала общества миссии "Дальние края" (Regions Beyond): "Очень серьёзные волнения среди туземцев из-за насильственной торговли каучуком привели к кровопролитию в нескольких районах. Но просто расследования не достаточно - мы требуем, чтобы ситуация была исправлена. Вопрос здесь заключается в том, как достичь этого, не делая публичного разоблачения?"