"Цивилизационно" – культурная "эссенциализация" была, конечно, не единственным приемом проведения этой операции, но приемом, широко применяемым и эффективным. Его особая ценность – с точки зрения проектов правоавторитарной гегемонии – заключалась в том, что этот прием эффективно разрушал те "универсалистские" или "универсализуемые" формы идентичности, на базе и в рамках которых возможно развитие широких движений антиимпериалистической и антикапиталистической солидарности. Разве не показательно в этом отношении то, что нынешняя распространенность антивоенных настроений в США и Западной Европе (прежде всего, в связи с войной в Ираке) не выражается ни в чем, хотя бы отдаленно напоминающем мощь антивоенных движений периода войны во Вьетнаме и американских интервенций в Центральной Америке в 60– 70-е годы? Не объясняется ли это в значительной мере тем, что силы иракского сопротивления интервенции США и их союзников в культурном отношении выглядят непривлекательными для "прогрессивных" антивоенных коалиций на Западе? Но важно и то, что открытую солидарность с иракским движением сопротивления (в отличие от солидарности с Вьетконгом!) сделала невозможной твердость "цивилизационной" и "патриотической" установки большинства. Но с некоторыми поправками то же самое можно сказать о разложении демократической и классовой солидарности трудящихся, которое сделало возможным нынешний натиск капитализма, – реставрацию на глобальном уровне многих характерных черт, казалось бы, ушедшей в прошлое модели капитализма "свободного рынка", а также стабильный, начиная с 80-х годов прошлого века, и почти повсеместный рост социально-экономического неравенства. И все это – без подъема сопротивления трудящихся масс.
В свете этого правомерен вопрос Фредрика Джеймисона о том, остается ли у понятия "Современность", если оно применяется к такому демодернизированному состоянию общественной жизни, какое-либо значение, не сводимое к "капитализму". Ведь "современность" – при всем множестве ее трактовок – всегда предполагала открытость непредопределенному будущему и несводимость общественной жизни к логике капитализма, сколь бы важен для нее он ни был. Если будущее, во всяком случае – в рамках периода "после диалектики", закрыто, если капитализм смог не только "колонизовать" защищенные от него ранее участки социального пространства, но и создать регрессивные "эссенциализированные" культурные формы, в которых подавляются силы исторической альтернативы, то не разумно ли заменить понятие "современность" понятием "капитализм"? Возможно, это – то условие политической и теоретической трезвости, которое необходимо для поиска новых перспектив освободительной борьбы.
Что это значит для понимания того дискурса о "цивилизациях", которому была посвящена первая часть данной статьи? Понятие "цивилизации", как оно сложилось, трансформировалось, обрело многозначность, выявило свои противоречия по всем четырем осям "большого дискурса" о "цивилизациях", было характерным продуктом Современности. Концептуально обедненный и нравственно и политически стерилизованный "малый дискурс" о "цивилизациях" есть столь же характерный продукт нынешней демодернизации Современности. Теоретическое развенчание "малого дискурса" необходимо само по себе. Но при этом следует помнить, что его эффективная критика может быть только практико-политической – как критика действием тех структур капиталистической правой гегемонии, идеологической функцией которых он является.
О предмете и употреблениях понятия "революция"
Моей Наташе
Цель данного эссе – способствовать прояснению предмета понятия "революция". Это возможно только в контексте полемики, в котором это понятие существует. Непосредственным полемическим контекстом для настоящего эссе служит недавно опубликованный сборник "Концепт "революция" в современном политическом дискурсе". Я начну с "предварительных замечаний", в которых в тезисной форме обозначу собственную позицию по рассматриваемому вопросу. Далее – в полемике с авторами сборника и, разумеется, другими участниками современной теоретической дискуссии о "революции" – я попытаюсь обосновать изложенные в "предварительных замечаниях" тезисы, затрагивая следующие темы: "многозначность понятия революции", "революция и Современность (modernity)", "онтология непредсказуемости революций", "революция как политическое событие". Итогом работы, хотя скорее политическим, чем теоретическим, можно считать заключительную часть параграфа о "революции как событии".
Предварительные замечания
Под прояснением предмета понятия "революция" я не имею в виду достижение такого его определения, которое – вследствие его логического и концептуального совершенства – "окончательно" бы устранило разночтения "революции". Более того, я считаю сами попытки двигаться в этом направлении бесперспективными и неплодотворными. Аргументация в пользу такой точки зрения будет приведена ниже, а сейчас укажу на следующее. "Окончательное" определение революции возможно только в рамках и в качестве продукта универсальной теории революции, которая потому и может считаться универсальной, что схватывает некую неизменную сущность революции (своеобразно обнаруживающуюся в разных революционных явлениях). Такую сущность можно описывать по-разному: методами философии истории, ("ортодоксального") исторического материализма, общей социологической теории революции или иначе, но универсалистская претензия на познание причинной обусловленности "эмпирических" явлений революции ее сущностью от этого не изменится.
Я солидарен с теми, кто сомневается в целесообразности и даже возможности построения универсальной теории революции. Если, как я постараюсь показать ниже, революции есть особый вид историко-политической практики – с атрибутами "случайности", "свободной причинности" (в смысле прекращения или приостановки действия некоторых причинно-следственных детерминаций, определявших дореволюционный статус-кво), спонтанного появления дотоле неизвестных форм идентичности и субъектности коллективных акторов, то революции не могут мыслиться в качестве проявлений предпосланных им и как бы существующих "до" них и независимо от них сущностей. Они сами в своих конкретных проявлениях и есть свои "сущности".
Это, с одной стороны, есть лишь парафраз ницшеанского возражения против философского "удвоения мира" (в данном случае – против "удвоения" революций на их сущность и проявления последней). Но, с другой стороны, это есть тезис против общей теории революции, ее претензий на способность объяснять и предвидеть революции, пусть и "в общих чертах", на уровне "закономерностей", а не конкретных деталей и точных дат. Соответственно, этот тезис направлен и против возможности "окончательного" определения понятия "революция". Если тезис верен, то мы останемся с понятиями (во множественном числе!) революций как продуктов теорий конкретных событий, находящихся в компетенции исторической политической социологии, а отнюдь не спекулятивной "метаисторической" теории того или иного вида. Но, как мы увидим дальше, и этим плюрализм "концептов революции" не ограничивается.
Что же тогда остается на долю "общего" понятия "революция", и как тогда можно прояснить его предмет? Отказывая общему понятию "революция" в способности схватить "сущность" революции (толкуют ли ее как некие "обязательные" следствия революции, ее "характерные" движущие силы, "типичные" методы – вроде "революционного насилия" – или иначе), мы все же можем признать, что оно в состоянии фиксировать некие общие условия, благодаря которым происходят события, именуемые революциями. Эти условия не предопределяют то, что и как в революциях происходит. Но они устанавливают их практическую возможность и, соответственно, их теоретическую мыслимость.
Я полагаю, есть три таких важнейших условия. Первое – общий контекст современности, понимаемой, разумеется, не в смысле "происходящего в настоящее время", а в качестве культурной и политико-экономической динамики, в которой находится наш мир где-то с XVII–XVIII веков и которая в свою очередь "запущена" возникшими примерно тогда же и не поддающимися "окончательным" решениям проблемами. Второе условие – событийный характер революций, имея в виду под "событием" не просто любое случающееся нечто, а именно определенную форму протекания исторических практик с присущими ей разрывами эволюционного континуума, приемами "денатурализации" того, что Пьер Бурдье называл "doxa", и соответствующих структур подчинения, ролью в них "свободной причинности" и т. д. Третье условие – способность коллективных акторов выступать в качестве политических субъектов. При этом под "субъектом" мы будем подразумевать обусловленную историческими обстоятельствами и определенным образом организованную силу, способную своей деятельной волей менять (до некоторой степени) сами обстоятельства своего образования, а не излюбленную мишень деконструктивистской критики – фантастического "философского (или "метафизического") субъекта".
С учетом этих трех условий революции мы можем дать общее ее определение: революция есть современное событие, определяемое возникновением и (последующим) исчезновением политической субъектности. Данное определение является в содержательном отношении бедным и абстрактным. Оно может иметь только служебную роль – давать исходную ориентацию теоретическим исследованиям конкретных революционных практик. Оправданность его зависит от того, насколько такая ориентация способна содействовать плодотворности подобных исследований. Логико-теоретическая состоятельность и надежность предложенного определения должны постоянно проверяться посредством его полемического "трения" о другие определения революции, возникшие в иных концептуальных форматах. Именно так, а не через наивное его сопоставление с "реальными фактами", может производиться его корректировка.
По этой причине для настоящего эссе важен сборник "Концепт "революция"…". Конечно, он не содержит всю карту современного дискурса о "революции". Однако он представляет богатую палитру взглядов на понятие "революция". Более того, он содержит размышления о революции на уровнях и ее общей теории, и концепций конкретных революционных практик (Французской революции, европейской "весны народов" 1848 года, русских революций 1905 – 1907 и 1917 годов, недавних "цветных революций" и т. д.). Это делает его для нас вдвойне полемически интересным.
О блуждании метафоры "революция" (вместо рецензии)
Написание рецензии на сборник "Концепт "революция"." не входит в задачи данного эссе. Но уклониться от оценки этой книги, учитывая ее значение в качестве полемического контекста для моей работы, было бы неправильно.
Выход данного сборника, как бы ни относиться к его недостаткам, можно только приветствовать по двум главным, с моей точки зрения, причинам. Первая: он – крайне редкое в нашей литературе явление многоаспектного и полифонического представления тех ключевых категорий политического мышления, которые Рейнхарт Козеллек относил к "основным историческим понятиям", имея в виду их роль в само– и миропонимании современного человека. Из отечественных публикаций двух последних десятилетий мне трудно припомнить что-то, сопоставимое в этом плане с "Концептом "революция"…". Отметим для себя, что этот сборник преследует цель, как ее четко формулируют его составители, "сделать предметом исследования не столько само понятие [революции], сколько специфику его бытия в рамках политического дискурса". Это важная формулировка, к которой мы еще вернемся.