Первое гипотетическое отступление. Сегодня нам, особенно тем, кто уже вооружен выведенным выше законом сохранения национальной идентичности (т. е. доказанным существованием достаточно длительного периода устойчивого сохранения и передачи из поколения в поколение специфики культурной народной традиции), представляется нереальным указанный Столыпиным срок в 20 лет для решения этой сложной политической, экономической, но в первую очередь кадровой задачи. Инертность огромной страны с 90 % крестьянским населением, проживавшим главным образом в общинах, неравномерно рассыпанных на огромной территории, не могла быть преодолена в такой короткий период. Однако винить Столыпина в прожектерстве нельзя. Нужно понять и почувствовать пульс того времени, когда казалось все возможным; когда традиционные представления о мире под ударами открытий естественных наук, достижений техники рушились как карточные домики; когда воля и разум человека, казалось, способны были творить любые чудеса. Именно эта пьянящая атмосфера фундаментальных, революционных изменений в науке и существовавшем тогда мировоззрении создала иллюзию возможности таких же революционных и радикальных преобразований и в обществе. Вполне возможно допустить, что Столыпин, внешне оставаясь монархистом, в глубине души видел будущую Россию парламентской республикой, а главной целью его реформ было создание ответственного электората для настоящей выборной власти, призванной заменить безграничную единоличную власть "помазанника". У нас есть веские основания для такого предположения. Ив самом деле, зачем понадобилось монархисту проводить бескомпромиссную политику уничтожения общины, самой многочисленной, хорошо управляемой, прогнозируемой и, пожалуй, единственной части российского общества, свято поддерживавшей культ царя и авторитет церкви? Тем более сразу после мощных революционных волнений, потрясших страну до основания. Экономическая целесообразность разрушения общины представляется еще более туманной – ведь любому человеку, даже далекому от крестьянских проблем, ясно, что успешная работа над общим повышением аграрной культуры в стране, значительный рост механизации и интенсификация сельского хозяйства технически гораздо легче осуществимы именно в крупных хозяйствах с многочисленной рабочей силой и общей кассой. Не говоря уже о проблемах использования мощной техники на небольших участках, о конфликтности и даже взрывоопасности вопросов дележки земли на отруба и т. п. Только объединения крестьян способны брать крупные кредиты, закупать технику любой сложности, удобрения, отправлять на учебу своих представителей и т. п. Огромное же количество крестьян-собственников, которое должно было появиться в результате реформы, невозможно было охватить полновесными кредитами и таким образом в одночасье поставить агрокультуру страны на современный уровень. Да и крестьянин-единоличник, получив кредит, вряд ли бы стал интересоваться новинками науки и техники, больше полагаясь на опыт и инструменты своих прадедушек и прабабушек, попутно стараясь подешевле запрячь в работу на полученные им от казны деньги семью своего неудачливого соседа. Значительная же часть крестьянства, оставшаяся без земли, разоренная, потерявшая все в результате реформы, валом бы повалила в города, где к тому времени необходимость в воспроизводстве рабочей силы с лихвой обеспечивалась самим городским населением. Тем самым создался бы жесточайший социальный кризис в городах, который неминуемо бы привел Россию к "великим потрясениям".
В итоге столыпинских реформ ответственный электорат в России так и не был создан; вдобавок, после первоначального успеха количество желающих самостоятельности крестьян заметно пошло на убыль. Горьким разочарованием для Столыпина стала его инспекционная поездка в Сибирь, в ходе которой он убедился, что переселенцы, которые, по его замыслу, должны были создавать на новом месте крепкие фермерские хозяйства, снова, как капельки ртути, неудержимо собираются в общинные товарищества. Крестьяне, таким образом, страховались от возможных непредвиденных бедствий в условиях неведомого сурового края, бессознательно и безропотно повинуясь неистребимому духу сельской общины – древнему инстинкту предков.
Более того, по мнению некоторых историков и публицистов, (к числу которых принадлежит и С. Г. Кара-Мурза), реформы Столыпина явились одной из главных причин падения российской монархии и последовавших затем революции и братоубийственной гражданской войны. В этом нет ничего удивительного. Почти 90 % населения страны к началу XX века еще проживало в общине, но в связи со многими проблемами в деревне, вызванными различными обстоятельствами, крестьяне все чаще покидали деревню и уходили в город, где в это время наблюдался бурный рост капитализма. При этом новоявленные городские жители, освободившись от контроля односельчан, не становились свободными индивидуумами по европейскому типу, а оставались всего лишь прежними крестьянами, но без общинного догляда. Поэтому они интуитивно продолжали, словами Победоносцева, тянуться к опоре, и если не находили ее в среде своих новых братьев – пролетариев, то либо пускались во все тяжкие, либо становились братьями всевозможных радикальных революционных обществ, которыми кишела тогда Россия. В этом новом, враждебном и неустойчивом мире, полном зла, обмана, алчности, порока и жестокости, только родная община оставалась для бывших и остававшихся в ней крестьян островком смысла и покоя, единственной и надежной защитницей от голода, городских лихоимцев и беспросветной городской нищеты. Вот по ней и ударил Столыпин своей реформой, произведя раскол среди ее членов, возбудив в них подозрение и зависть друг к другу. Неудавшаяся попытка уничтожения последней опоры добра и справедливости, привычного коллективного крестьянского быта общины с круговой порукой и присущим ее членам ощущением собственной нужности, полноты и смысла жизни, поселила в душах крестьян брожение и смуту, глубокое недоверие к власти. Этим результатом в полной мере воспользовались агитаторы радикальных экстремистских партий, увлекая крестьян близкими и выстраданными идеями коллективного землепользования, но предлагавшимися уже под флагами социализма, а не самодержавия, так грубо посягнувшего на их мать-кормилицу. И крестьянская масса, которая веками свято хранила преданность царской власти, обвиняя в своих бедах исключительно местных господ-помещиков, их приказчиков "кровопийц", земских начальников и т. п., но только не самодержца, в течение считанных лет перестала эту власть поддерживать и стала если не ее врагом, то, во всяком случае, не осталась ее союзницей и защитницей. Именно поэтому революция 1917 года, в отличие от революции 1905 года, достигла своей цели – царский режим был ею уничтожен до основания.
Потом была гражданская война, НЭП и, наконец, коллективизация, кое-что заимствовавшая у общины, но окончательно ее и похоронившая. На этом наш краткий исторический экскурс заканчивается.
Особых доказательств типично общинных норм жизни и поведения советского человека и не требуется приводить – у каждого они на памяти. Это и разборка личных дел на всевозможных собраниях, и не только партийных, взятие "на поруки", распределение "по справедливости" путевок и прочего "дефицита", садоводческие товарищества, домкомы, доски почета и позора, кассы взаимопомощи – все это не изобретения коммунистов, а продолжение традиций русской общины. Сопровождало это нас всю нашу жизнь от детского сада до гробовой доски, и при этом мы всегда на себе ощущали недремлющее око коллектива. В отличие от рафинированного индивидуализма Запада и соответствующего строгого табу на вмешательство в частную жизнь, общине всегда и до всего было дело, вплоть до интимностей личной жизни общинников. Они считали своим долгом давать открытую оценку каждому хозяину – полезный ли он член общины или лентяй и иждивенец и делали они это безо всякого стеснения, всегда называя вещи своими именами.
Четвёртое лирическое отступление. В школьные годы, читая книжки английских писателей, того же Диккенса, я всегда удивлялся уважительному обращению людей "приличного круга" к людям презренным – пиратам, ворам, бомжам и т. д. Они так же, как и достойные граждане, именовались "джентльменами" и даже "сэрами". Такого рода публика в России всегда именовалась презрительно, не иначе как "ивашками безродными", "жиганами", "шаромыгами" и т. п. Тогда я это списал на счет традиционного английского чудачества. Только значительно позже я понял, что это почетное титулование всех без разбора литературных персонажей, включая "отбросы общества", вызвано вовсе не чудачеством джентльменов-писателей, а принципиально другой культурой отношений между людьми, не позволяющей уничижительных характеристик и требующей равно достойного отношения к человеку любых занятий и происхождения. И тогда же я понял, что эта же культура, к сожалению, за внешне очень приятной, лакированной вежливостью часто скрывает ледяное равнодушие, нежелание быть посвященным в чужие проблемы и еще большее нежелание делиться с кем-то своими.
А русских людей, общинников по природе, никогда нельзя было упрекнуть в равнодушии к ближнему и скрытности. Поэтому у русского народа в принципе не могла сложиться культура, или, лучше сказать, вынужденная привычка сокрытия своих чувств от посторонних по образцу игроков в покер. Русский человек никогда и не думал прятать свои беды и радости от окружающих. Больше того, он всегда вполне искренне считал, что человек, удачно скрывающий свои эмоции и переживания от общества себе подобных, есть лицемер, постоянно носящий здоровенный камень за пазухой. У настоящего русского человека, как всем известно, душа всегда нараспашку, все его радости и горести написаны на его лице крупными мазками и видны невооруженным глазом за километр.
Пятое лирическое отступление. В начальный период эмиграции переселенцу особенно часто бросаются в глаза непривычные нормы поведения людей из нового общества. На языковых курсах в Германии в перерывах между занятиями мне волей-неволей частенько приходилось присутствовать на обсуждении свежеиспеченными эмигрантами необычных для нашей жизни общественных явлений. Сразу оговорюсь, что большей частью это были приятные открытия, вызывавшие восторг и умиление обсуждавших, в основном женщин. Но однажды наша однокурсница, не скрывая своего возмущения, рассказала маленький эпизод, который с ней приключился в обычном немецком магазине. Надо заметить, что по мимике и тону разговора продавщиц отечественных магазинов в недалеком прошлом можно было всегда и безошибочно определить, где этой ночью ночевал ее муж и как выглядел табель ее сына на последнем родительском собрании в школе. Ничего подобного в Германии нет, везде царит исключительная вежливость, приветливость и предупредительность. И наш неопытный путешественник за рубежом делает непростительную ошибку, воспринимая милые улыбки работников сферы обслуживания и вообще окружающих на свой персональный счет. То же случилось с нашей рассказчицей. Что-то она такое, очень нужное, очень хорошее и вдобавок очень дешево купила и находилась в полном восторге и от своей покупки, и от удавшегося общения на иностранном языке, и, что самое главное, от неожиданной и искренней к ней симпатии, которую, как ей казалось, обнаружила своими ответами и лучезарными улыбками обаятельная сотрудница магазина. Сердечно, как с закадычной подругой, попрощавшись с продавщицей, она повернулась было к выходу, но, не желая расставаться с распиравшими ее радостными чувствами, она порывисто повернулась обратно к прилавку. На нее взглянуло совершенно другое, незнакомое лицо с настороженным, вопрошающим взглядом. В замешательстве наша рассказчица забыла заготовленную фразу, возникла пауза, за которую продавщица успела вернуть своему лицу в точности прежнее выражение, излучавшее трогательную заботу и внимание. Ошалев от этой метаморфозы еще более, чем от первой, наша рассказчица, пылая от негодования, покинула магазин. Все это она подробным образом нам рассказала, и женщины дружно осудили лицемерную продавщицу.
Что касается меня, то я до сих пор не берусь судить, что лучше – регулярное обрушивание своих бед и проблем на ни в чем не повинного соседа, сослуживцев, на знакомых и незнакомых людей или невозмутимая, вежливая сдержанность, избавляющая окружающих от чрезмерных эмоциональных нагрузок. Я поначалу тоже неоднократно попадал впросак, будучи не в силах выдержать ласковую улыбку хорошенькой продавщицы и криво, принужденно улыбался в ответ. Несколько раз случалось, что я оглядывался назад в безуспешных поисках предмета, которому этот подарок судьбы должен был бы предназначаться, но, увы, каждый раз убеждался, что он предназначался именно мне. По нашим стандартам улыбка такой интенсивности со стороны женщины должна означать тот непреложный факт, что вы находитесь с ней в преступной интимной связи и определенно подтверждать, что вы только что этим утром с этой женщиной нежно расстались. Пришлось и мне несколько раз вставать перед зеркалом, чтобы немного поупражняться с гримасами, дабы моя приветливая ответная улыбка не слишком сильно напоминала оскал смерти и не пугала бы милых продавщиц.
Община воспитывала ответственность крестьян, прежде всего перед "коллективом товарищей", который может выручить в трудную минуту, но может и отвернуться от злостного нарушителя неписаных законов общины, обрекая отступника на изгнание. Поэтому высказывание "на миру и смерть красна" вряд ли можно услышать из уст рядового англичанина или немца, а вот русская пехота за свою стойкость заслужила самый высокий рейтинг в мире именно благодаря общинному воспитанию рядового состава. Для русского солдата было невозможно дрогнуть и побежать, трусливо спасая свой "индивидуум", свою единственную и бесценную жизнь, в то время как на тебя со всех сторон смотрят товарищи, которые нуждаются в твоем плече, помощи и поддержке.
Все советские коллективы более или менее точно повторяли эти установки общины на образование между членами коллектива особых отношений, больше напоминавших семейные, нежели формальные производственные отношения. И коллектив при этом нес ответственность за каждого его члена. "Один за всех и все за одного" – этот боевой лозунг то ли мушкетеров, то ли масонов был понятен и очень близок всему советскому народу. В советских коллективах все сотрудники знали друг о друге буквально все – размеры зарплаты и премий, имена жен, мужей, любовниц, количество и возраст детей, размеры жилплощади и многое другое, что не имеет никакого касательства к рабочим обязанностям. Зачастую отношения в коллективе переходили далеко за рамки чисто производственных, поэтому наряду с формальными объединениями людей по интересам в секциях спорта или в обществах охотников-рыболовов часто возникали неформальные группировки, межличностные симпатии-антипатии, а иногда и конфликты. Такая тесная общественно-производственная жизнь иногда вредила нормальному рабочему процессу. А с другой стороны, эта же атмосфера неформального коллективизма, постоянное ощущение каждым работником пристального внимания со стороны своих коллег являлись мощными стимулами к заметным достижениям в работе и воспитывали высокое чувство ответственности перед товарищами.
Подобные тесные отношения между сотрудниками западных фирм большая редкость. Там повсеместно царят предельная вежливость, корректность и полная загруженность рабочего времени непосредственно работой. Личная жизнь сотрудников, как правило, широко не обсуждается и поэтому остается для остальных тайной за семью замками. Темами общего разговора во время кофейной паузы обычно являются результаты последнего футбольного матча, наиболее подходящий тип шампуня для мытья особо лохматых собак, самая экономичная посудомоечная машина или перспективы автомобилестроения. Обычное явление, когда люди, многие годы проработавшие вместе, понятия не имеют даже о семейном положении своего коллеги, но при этом в коллективе всегда сохраняется прекрасная, ничем не омраченная дружеская атмосфера. Такое устройство производственных отношений исключает отрицательное влияние на рабочий процесс каких-либо межличностных трений и конфликтов между сотрудниками ввиду их отсутствия, но одновременно лишает работников возможности проявления в рабочее время каких-либо других чувств и интересов, кроме чувства долга перед работодателем.
Шестое лирическое отступление. Нерасположенность к откровенному общению с себе подобными, сокрытие своих внутренних переживаний за дежурной приветливой улыбкой, по нашим понятиям, типичны для самовлюбленного, высокомерного эгоиста, которому глубоко наплевать на окружающих и их проблемы. Но придерживаться подобного мнения в отношении немцев – большая ошибка. Отсутствие явной или показной заинтересованности в личных делах другого, вопросов типа: "Как твой, по-прежнему крепко закладывает?" говорит об их такте и воспитанности, а вовсе не о том, что они равнодушны к чужим проблемам и горю. Наоборот, самоотверженность тех же немцев, их готовность в любую минуту прийти на помощь, оказать реальную поддержку терпящему бедствие, как мне кажется, намного выше, чем у нас. И я лично имел возможность в этом убедиться. Знакомая картина для наших дорог – стоит на обочине автомобиль, уткнувшись носом в придорожную канаву. Все проезжают мимо, и редко кто останавливается, чтобы узнать, не требуется ли помощь. Нечто подобное случилось и со мной, но в Германии. Поздним декабрьским вечером я ехал домой по хорошо знакомой мне дороге. Несколькими часами ранее я уже по ней проезжал и ничего особенного не заметил, поэтому совершенно спокойно вошел в знакомый короткий серпантин. Вдруг фары встречных машин дружно поползли на мою полосу. Желая сохранить надлежащее расстояние от встречной полосы, я неосторожно дернул руль, и тут же фары встречных и ехавших за мной машин слились в одну танцующую карусель. Все закончилось, когда машина уткнулась в конце концов носом в насыпь обочины. Не успел я облегченно вздохнуть, бессмысленно уставясь в руль, как тут же в мою дверцу кто-то резко застучал. Ничего не соображая, я ее открыл и увидел сразу несколько искренне взволнованных лиц, озабоченно глядевших на меня. Девушка, стоявшая впереди всех, держа в руке наготове мобильный телефон, тревожно спросила: "Все в порядке?" Я неуверенно пожал плечами и кивнул головой в ответ. Все облегченно улыбнулись, я вышел из машины и осмотрелся. На обочине дороги стояли сразу три автомобиля, ехавших за мной, а окружавшие меня люди были их пассажирами. Мой автомобиль почти полностью соскользнул с дорожного полотна и не мешал движению остальных, поэтому они остановились только ради меня. Я почувствовал некоторую неловкость, так как из-за моей небрежности столько людей переволновалось. Бросив беглый взгляд на машину и не заметив серьезных повреждений, я поспешно всех поблагодарил и уже было попрощался, одновременно прикидывая в уме, что я буду делать дальше с застрявшим автомобилем. Но не тут-то было, мои добровольные помощники и не думали меня покидать. Они твердо и дружно заявили, что помогут мне выехать на дорогу и не уедут, пока не уеду я. Смутившись окончательно, я сел за руль, они со всех сторон обступили машину и принялись ее выталкивать из придорожной канавы. Но от волнения я сильно газовал, грязь летела во все стороны, в особенности на одежду помогавших мне людей, и нам никак не удавалось выехать на дорогу. Тогда один молодой человек отдал команду "стоп" и, подойдя ко мне, доброжелательно объяснил мне мою ошибку. После немалых, приложенных простыми человеческими руками усилий моя машина стояла на дороге. Только тогда немцы, как обычно мило и сердечно улыбаясь, попрощались со мной и пожелали мне счастливого пути.