Добро, как справедливость, связано со стремлением людей установить демократический строй отношений, их равенство перед законом. Жить по справедливости - значит жить открыто, не утаивать информацию, учитывать интересы всех в принимаемых обществом решениях. Правда - это обнародование скрываемых фактов, эгоистичных побуждений, корыстных расчетов. Если бы информация не утаивалась, не искажалась, не понадобилось бы в лексиконе иметь слово "правда" - достаточно было бы слова "информация".
Добро, как свобода, как минимальное число социальных регламентации поведения, ограничений в удовлетворении потребностей человека, его прав на выбор, постоянно упирается в проблему границ дозволенного и кары за преступление этих границ - за ту свободу, которая переходит в насилие над свободой другого человека.
Нельзя, став на путь зла и страха, прийти к добру. Может получиться нечто похожее на такую историческую карикатуру, подмеченную В. Пикулем: "На базарах с утра до ночи истошно вопили купцы, уши которых были прибиты гвоздями к стенкам, и гвозди эти из ушей им выдернут завтра, чтобы наказуемый до конца жизни помнил: торговать надо честно! Стамбул сразу же присмирел, как мышонок при виде льва. Облачившись в рубище дервиша, живущего подаянием, великий султан Селим III инкогнито появлялся на рынках, в учреждениях, на фабриках столицы, всюду требуя от людей только честности. А телохранители, идущие следом за султаном, тут же казнили всех лгущих и ворующих".
Понятые абсолютного добра - как отсутствие всякого насилия над живым - в корне противоречит устройству биологического мира, построенного на необходимости существования за счет другой жизни. Даже в том случае, если (по мысли В. Вернадского) человек перейдет в будущем от гетеротрофного существования, поедая живую природу, к автотрофному, синтезируя пищу из света, воды, минералов, даже в этом случае он не сможет прожить, не истребляя, не утилизуя "косную" (по выражению того же Вернадского, избегавшего слова "неживая") природу, не эксплуатируя ее ресурсы. Уже не говоря об истреблении мириадов микроорганизмов или паразитов. Понятие абсолютного добра противоречит также и устройству социального мира с его иерархическими законами совместной деятельности. Таким образом, разговор сразу следует перевести из утопического мировоззрения в рамки реального добра. Здесь, как и везде, вступает в силу закон меры, гармонии, поддержание динамического равновесия, гомеостаза, как в системе "человек - человек", так и в системе "общество - природа".
В системе "человек - человек" добро как свобода - все, что раскрывает индивидуальность каждого человека и направляет ее на созидание, творчество.
В системе "общество - природа" добро - все, что направляется на познание истины и бережное, ответственное отношение к любому конкретному проявлению жизни.
Христианская идея о том, что путь добра - это путь спасения, постоянно находит подтверждение и в идеях ученых, и в общественной практике. Вернадский разрабатывал учение о планетарной силе науки (ноосфере), призванной регулировать экологическое равновесие, защищать и развивать чудо земное - Жизнь. Основоположник учения о стрессе Ганс Селье является одновременно и проповедником идеи "альтруистического эгоизма", согласно которой нет альтернативы добру в защите от психических напряжений межчеловеческого общения. Наконец, добро - это высшая категория экономической эффективности. В 1982 году вышла в свет книга американских исследователей, которая в короткий срок стала бестселлером. Т. Питере и Р. Уотермен отобрали объектами изучения 14 наиболее популярных, преуспевающих фирм. Оказалось, что уважение к потребителю сочетается в образцовых американских компаниях с уважительным отношением к собственному персоналу, демократическим стилем управления, верой в способности работников, стремлением раскрепостить их и воодушевить. Авторы книги отмечают, что демократическая атмосфера, уважение к человеку связаны в образцовых компаниях и с повышенной требовательностью к нему. Но здесь это не столько требования со стороны управляющих, сколько требования со стороны равных по положению, возникающие на почве открытости, доступности информации, простоты общения. Так образцовым компаниям удается победить бюрократический стиль управления. Они ставят действие выше планирования, дело - выше размышления, конкретное - выше абстрактного.
Теперь от прИзрения перейдем к прЕзрению, к теме "сверхчеловек среди людишек". Здесь можно встретить и "демоническую" личность, направившую свои исключительные задатки, способности, умения на одурачивание общества (тип графа Калиостро), и главарей преступного мира, и узурпаторов, ненасытных властолюбцев, и разочарованных общественными идеалами интеллектуалов. Об одном из них в повести "Каторга" поведал В. Пикуль, всегда с большим удовольствием живописующий сильную личность.
Польская аристократка, сосланная за участие в Виленском восстании, вышла за ярославского мещанина Придуркина, торговца гробами. Она рыдала по загубленной жизни, нещадно колотила сына, вымещая на нем злую долю. Его детство и юность прошли среди гробов, заготовленных в продажу. Он и спал в выставочном образце, рекламирующем фирму. Отцу мечталось вывести сына в люди. Ему стоило немало унижений и взяток, чтобы мещанского отпрыска приняли в Демидовский лицей, выпускавший просвещенных знатоков права. В лицее он был лучшим учеником и в то же время социальным изгоем, человеком низшей касты. Его обходили наградами, на мраморной доске выпускников лицея не хотели прописать фамилию.
Он окончил лицей уже уязвленный, но чувствуя свое превосходство над людьми. С дипломом молодого юриста он оказался в селе Павлово-на-Оке, где стал мелким судебным исполнителем. Накладывал печати на двери амбаров проворовавшихся лавочников, описывал имущество бедняков за недоимки, а по ночам глотал книгу за книгой.
Павловские мастера по изготовлению замков с "секретами" создавали такие шедевры, что получали призы даже на международных промышленных выставках. Эти мастера-самородки, порой безграмотные люди, возбудили в нем случайный интерес к точной механике, и, забыв о своем дипломе юриста, он пошел к ним на выучку. Он был способным учеником! И однажды, смастерив сложнейший замок, задумался: если он способен изготовить такой замок, значит, способен его и открыть! Чтобы увериться в себе, он поехал на выставку в Вену, где на "призовой" площадке, ничем не рискуя, за полторы минуты вскрыл несгораемый шкаф фирмы Эванса, за что получил тысячи марок вознаграждения. Он еще со скамьи лицея понял, что при той системе, какая существует в империи, ему всю жизнь суждено оставаться презренным мещанином. И тогда он решил сам возвысить себя над этим миром.
Он поехал в Льеж, где поступил в политехническую школу, прослушав полный курс точной механики. И получил не простой диплом, а почетный. Потом, подделав себе документы, из сословия мещан легко перебрался в дворянство. Под новой фамилией завел в Петербурге частную техническую контору. И, не брезгуя брать любые заказы, стал жить на широкую ногу. Знания законов империи, хорошее владение языками, долгая жизнь за границей - все это помогало ему проникать в высшее общество. Но в нем постоянно зрело недовольство системой, которая из честного человека сделала жулика и прохвоста, живущего на птичьих правах под чужим именем. К тому времени его захватили идеи Бакунина, Кропоткина. Контрасты жизни убеждали в том, что сильная личность - превыше всего. И такой личности, как он, в этом мире почти все дозволено.
Однажды его навестил неизвестный, который от имени других неизвестных просил вскрыть одну кассу. С самого начала ему было ясно, что все деньги, добытые с кассы, провалятся в подполье какой-то партии. Тем не менее не отказался. Он был арестован, бежал, затем ушел в подполье, снова сменил имя, перебрался в Польшу, стал членом активной "боевки". Пан Юзеф Пилсудский не раз прибегал к его услугам, когда нужны были деньги. Но он скоро разуверился в идеалах резолюции, которых не заметил в Пилсудском, больше других кричащем о свободе. Тогда и решил: стоит ли рисковать жизнью ради этого демагога? Не лучше ли найти своим талантам иное применение? И стал авантюристом-одиночкой, гением преступного мира.
Добро и зло - проблема проблем. Мы никак не можем благоразумно решить из веков идущие этические задачи, а научный прогресс ставит совершенно новые и все более сложные. Вот, например, публикация из французского издания о проблеме "искусственного" человека. Ее главное действующее лицо - человеческий зародыш на самой ранней стадии развития: продукт встречи в пробирке между сперматозоидом и яйцеклеткой. Именно на этой стадии эмбрион может быть либо имплантирован в женский организм, либо заморожен и законсервирован. Поскольку оплодотворение, в пробирке уже практикуется довольно часто, законсервированных эмбрионов довольно много. Их тысячи. Точную цифру, по-видимому, не может назвать никто. Так почему бы "неиспользованным" эмбрионам не стать предметом научного исследования? В этом и заключается суть спора, разгоревшегося между европейскими эмбриологами. Этично ли взять несколько клеток для исследования и впоследствии создать науку о генетической идентификации (и коррекции), или нужно вовсе прекратить поиски в этом направлении? Кто должен взять на себя ответственность? Индивид, выбирающий отпрыска в соответствии со своими желаниями? Общество, решающее, что именно считать генетической "аномалией" эмбриона? Как поступать с этими "аномальными": уничтожать или исправлять?
В наш век критерий добра сформировался как призыв к общечеловеческому согласию во спасение рода людского от надвигающейся экологической катастрофы, как призыв к планетарному мышлению, к открытости и подключению творчества каждого государства, индивида. Необходима нравственная революция землян, необходим глобальный переворот сознания в этом направлении.
ИДЕАЛ - ДРУГОЙ
Человек немыслим вне общества. В нем ищет он любовь и свое призвание. Потребность в принадлежности к обществу, мотив соответствия идеалу, образу значимого другого - основа добровольного копирования эталонов поведения, добросовестной деятельности, избегания порицания и стремления к одобрению. Идеалом становится тот или иной герой из элиты общества - бог на вершине Олимпа, будь то юношеская неформальная группа или профессиональная среда. Кумиру, избраннику сердца, подражают, нередко готовы отдать за него и жизнь.
"Идеал - другой" - универсальная формула межчеловеческой любви, которая есть бескорыстная преданность, сила совпадения эстетических, нравственных и гностических чувств.
Рассмотрим типичные любовные союзы: родитель - ребенок, учитель - ученик, женщина - мужчина, вождь - народ. Будем помнить, что критерий любви - бескорыстие. Все остальные случаи и отношения в этих и других союзах, как бы ни были они похожи на любовь, - нечто другое: эксплуатация любви в эгоистических целях
Родитель - ребенок. Для ребенка отец - "надёжа", защита. Самый сильный и умный. Мать - забота, утешение. Самая лучшая и добрая. Можно ли назвать корыстью беспомощность ребенка, его возрастное положение иждивенца? Нет. Неосознанная чувственная любовь переполняет сердце малыша в счастливых семьях или в семьях, в которых хотя бы один из родителей проявляет заботу о нем. В этом случае потеря родителей не столько крах мира, вселенская катастрофа, ужас перед развернувшейся неизвестностью, страх за себя в своем незащищенном одиночестве, сколько страдание страданиями умершего. Не каждая детская душа может это выразить так, как Б. Пастернак, стоящий (в образе литературного героя) у могилы только что похороненной матери, но каждая любящая детская душа жалеет в этот момент не себя: "Ангел Божий, хранителю мой святый, - молился Юра, - утверди ум мой во истинней пути и скажи мамочке, что мне здесь хорошо, чтобы она не беспокоилась. Если есть загробная жизнь, Господи, учини мамочку в рай, идеже лицы святых и праведницы, сияют яко светила. Мамочка была такая хорошая, не может быть, чтобы она была грешница, помилуй ее, Господи, сделай, чтобы она не мучилась. Мамочка! - в душераздирающей тоске звал он ее с неба, как ново-причтенную угодницу, и вдруг не выдержал, упал наземь и потерял сознание".
Другая - осознанная - любовь взрослых детей к старикам-родителям - это признательность, благодарность, любовь-долг.
А родители? Основа родительской любви в том, что дети - продолжение рода (биологического Я), "кровинушка", и продолжение их дел (социального Я). Когда заботливые родители вкладывают душу в воспитание детей, они "лепят" свой идеал, стремятся реализовать в них то, что не смогли осуществить в своей жизни, стремятся дать ребенку все лучшее от себя, от мира, точнее, той его части, которая подвластна их средствам и связям. Это неподчиняемая контролю сознанием чувственная любовь-жалость родителей к детям. Здесь нет эгоизма, нет корысти. Как и в осознанной родительской любви - любви-гордости, когда их чадо, результат их забот и воспитания, взрослея, занимает достойное место в обществе
Учитель - ученик. Умный, талантливый, знающий, добросовестный, любящий свое дело, верящий в добро Учитель для ребенка, юноши, молодого человека, человека зрелого даже - тот же отец, та же мать, не по крови, а по социальной сути. В ответ рождается неосознанная, без целевой заданности, чувственная любовь - отклик ученика к Учителю. (Попутно заметим, что любовь к другу - тех же корней любовь-признательность за выручку, за спаянность общим делом, интересами.) Осознанная любовь ученика к Учителю - это любовь-благодарность, тог долг перед ним, который он уплатит, воспитав своих учеников, просто подарив кому-то добро, знания, раздув в ком-то искру таланта.
Любовь Учителя аналогична родительской любви. Это и малоосознанная жалость к несмышленышам, надежда создать (из биологического полуфабриката) человека и осознанная гордость прилежным, растущим на глазах Учеником, творением рук своих.
Женщина - мужчина. Одно из самых мощных течений в море человеческих страстей - влечение к противоположному полу, неподвластное контролю сознанием. Объект сексуальной любви контрастен субъекту - это идеал мужественности (женственности). Такая контрастность сохраняется даже в гомосексуальной паре. Черты женственности: выраженность особенностей строения тела, всех вторичных половых признаков, мягкость, кокетство, подчеркнутость женских аксессуаров в одежде, косметике… Черты мужественности: сила, властность, покровительство… Как и везде, какой-нибудь механизм психики в единичных случаях может достичь и экстраординарной доминантности. Принцип контрастности "мужественность - женственность" в сексе, когда половая сила становится главным аргументом любви-страсти, обыгран И. Буниным в сказе-гиперболе "Железная шерсть": "…в ночи утопленницы туманом на озерах белеют, нагими лежат на берегах, соблазняя человека на любодеяние, ненасытный блуд: и есть немало несчастных, что токмо в сем блуде и упражняются, провождают с ними ночь, день же спят, в тресовицах пылают, оставляя всякое иное житейское попечение… Несть ни единой силы в мире сильнее похоти - что у человека, что у гада, у зверя, у птицы, пуще же всего у медведя и у лешего! Тот медведь у нас зовется Железная Шерсть, а леший - просто Лес. И женщин любят они, и тот и другой, до лютого лакомства. Пойдет женщина или даже невинная в бор за хворостом, за ягодой - глядишь, затяжелела: плачет и кается - меня, говорит, Лес осилил. А иная на медведя жалуется: повстречал-де Железная Шерсть и блуд со мной сотворил - могла ли от него спастись! Вижу, идет на меня, пала ниц, а он подошел, обнюхал, - мол, не мертва ли? - завернул на мне свитку… задавил меня… Только правду сказать, нередко лукавят они: случается даже с отроковицами, что сами они прельщают его, падают наземь ничком и, падая, еще и обнажаются, как бы нечаянно. Да и то взять: трудно устоять женщине что перед медведем, что перед лешим, а что будет она оттого впоследствии кликуша, икотница, о том заранее не думает. Медведь - он и зверь и не зверь, недаром верят у нас, что он может, да только не хочет говорить. Вот и поймешь, до чего женской душе прельстительно иметь такое страшное соитие! А про лешего и говорить нечего - тот еще страшней и сладострастней… сбросит порты с лохматых ног, навалится сзади, щекочет обнаженную, гогочет, хрюкает и до того воспаляет ее, что она уже без сознания млеет под ним, - иные сами рассказывали…"
Все остальное - вне полового контрастирования - черты партнера в любви-страсти несущественны или идеализируются, интерпретируются только в одну положительную сторону.
Корыстен ли человек, ослепленный страстью? Другими словами, ищет ли он всего-навсего удовлетворения физиологической потребности? Нет, ему отрадно служить Идеалу, он благодарен любому проявлению внимания к себе Кумира, покорен воле Божества. Он страдает подозрениями, ревностью ("страсть" и "страдание" в русском языке почти синонимы).
К осознанной контролируемой, целевой любви между полами следует отнести любовь-уважение. Это, как правило, счастливая семейная пара. Господствует установка сделать супругу (е) приятное, уступить в споре, взять на себя часть забот, найти согласие, взаимопонимание… Корыстно ли стремление жить без конфликтов, создать атмосферу семейного уюта? Нет, здесь проявляется контрэгоистическая работа чувств, невозможная без уважения, которое ты испытываешь к другому человеку.
Древние греки выделяли четыре разновидности любви, в которых нетрудно признать четыре разновидности темперамента. Эрос - эгоистическая потребность в обладании- типична для сангвиника. Здесь главное - новизна, разнообразие, быстрота удовлетворения (любовь типа "утоление жажды"). Сторгэ - потребность в нежности, внимании. Такая ангелоподобная, платоническая почти любовь необходима человеку с меланхолическим темпераментом. Она не может в то же время существовать вне условий иждивенческого образа жизни. Вспомните Обломова и его супружеский идеал. Филиа - ближе к дружественному союзу, эффективному взаимодействию, включенности в общее дело. Это идеал неспешных, обстоятельных трудяг-флегматиков. И семейный идеал любви-уважения, о которой мы говорили. Агапэ - жертвенность, самоотреченность, идеализация и чувственный "надрыв". Это холеричная, фиксированная на единственном избраннике, необузданная страсть и любовь-ненависть (потребность в подчинении более сильному, которой противодействует гордость, страх превратиться в раба, полностью потерять волю, стыд за свое унижение). Вот как об этом говорит Б. Пастернак, выражая переживания женщины: "Противоречия ночного помешательства были необъяснимы, как чернокнижие. Тут было все шиворот-навыворот и противно логике, острая боль заявляла о себе раскатами серебряного смешка, борьба и отказ означали согласие, и руку мучителя покрывали поцелуями благодарности".