Мне совершенно очевидно, по крайней мере до момента предпринятой мною рефлексии, что я – "Другой": вокруг меня ведь масса людей, которые, что называется, "без царя в голове". Чем они заняты? Что они делают? О чем думают? Да и вообще – кто они такие? Мне даже сравнивать себя с ними как-то неловко – смотрят телевизор, сидят в интернете, идут на работу или с работы, в магазин или на очередную премьеру чего-нибудь, думают о тысяче разных никчемных дел, проблем, отношений, возятся с детьми, говорят по телефону, читают книги, пишут тексты… Так, стоп. Где-то я уже это слышал… Нет, неправильно, попробую еще раз: они постоянно сетуют на жизнь, заняты какой-то бессмысленной ерундой и даже не думают, зачем это все, у них даже нет времени отрефлексировать самих себя! Получилось разотождествиться? Нет. По крайней мере, звучит слабовато.
Выходит, я отличаюсь от других людей только тем, что смотрю другой телевизионный канал, хожу на другие сайты, иду на другую работу, в другой магазин, на другую премьеру чего-нибудь другого, наконец, телефон и дети у них другие – и это все отличия?! И даже менее того: у меня нет какого-то специфического "моего" телевизора, принципиально "другого" интернета, эксклюзивных магазинов и премьер для меня тоже специально никто не придумал – есть еще огромная масса других людей, для которых это тоже имеет какую-то ценность… Так что же получается – вот эти люди, которые, как и я, делают то же, что и я, – моя референтная группа? Я почему-то этого не чувствую.
Изобретение социальных медиа, – прежде всего социальных сетей, произвело настоящую революцию в нашем восприятии времени. Социальные медиа удивительным образом создают и одновременно прячут следующий парадокс: они формируют у своих пользователей ощущение индивидуальности, даже исключительности (каждый из них имеет свой "аккаунт", "страницу", "аватар", "сетевое имя", "логин", "пароль", "личку" и т. д.), но, с другой стороны, все эти "страницы", "аккаунты", "аватары" (и тому подобные признаки индивидуальности) похожи друг на друга как две капли воды. При этом сам контент внутри этих страниц и аккаунтов по сути один и тот же – пользователи просто его копируют друг у друга, перепощивают. И потому, оказываясь на "индивидуальной странице" пользователя, вы не обнаруживаете там его личных следов (за единичными исключениями), а контент, который вы там видите, может относиться к любой исторической дате (если не указана, то он в любой момент будет казаться новым и актуальным).
Иными словами, время убивается социальными сетями множеством разных способов: тут и вне-историчность контента, и то время, которое современный молодой человек проводит в социальных сетях, по сути выпадая на этот период из времени, и, наконец, самое главное – полная иллюзия индивидуальности пользователя и полное отсутствие оной, а отсюда – невозможность подлинной рефлексии.
В 2011 году британский телеканал Channel 4 выпустил на экраны "сатирический", в духе черного английского юмора, сериал под названием "Black Mirror" ("Черное зеркало") по сценарию Чарли Брукера. Сюжеты отдельных эпизодов этого сериала никак не связаны между собой, и объединяет их исключительно философский подтекст – Брукер предлагает нам представить, к каким последствиям могут привести современные технологии. Особого внимания заслуживает эпизод сериала под названием "Скоро вернусь".
Молодая пара переезжает жить за город, но в тот же день парень погибает. Его девушка оказывается одна и на новом месте. Понятно, что она совершенно убита горем. Однако выясняется, что до счастья рукой подать: достаточно скачать компьютерную программу, которая, используя всю информацию в сети, накопленную человеком за время его жизни, предлагает воссоздать его полноценный и интерактивный образ онлайн. Девушка решается, и вот уже она целыми днями просиживает в интернете, общаясь со своим умершим парнем. Это общение настолько эмоциональное и реальное, что девушка начинает переживать, что оно может быть только таким – онлайн. И тут ее умерший друг (точнее, программа, создавшая его образ) сообщает героине, что есть возможность и офлайн общения, нужно только заказать к программе тело из искусственной человеческой плоти – такой своего рода гаджет, экспериментальный вариант. Героиня мучается – все-таки это как-то странно… Но любовь берет свое, и вот в ее доме появляется ее умерший молодой человек, впрочем, вполне себе живенький, хотя и не без странностей – кое-чего не "помнит" (прототип просто не оставил соответствующую информацию в сети), не ест и не спит, но зато, например, идеально занимается сексом (спасибо порнофильмам). Девушка вскоре отходит от шока, но что-то все равно не так. Что именно? Ее искусственный парень со всем соглашается, никогда не говорит ей "нет", не может осадить, когда она устраивает ему скандал. Он – послушная машина, которая лишь содержательно полностью воссоздает свой прототип. После очередной сцены она требует, чтобы робот-муж выметался из спальни, он встает и направляется к двери. "Вот видишь, Эш бы никогда этого не сделал! Он бы не ушел!" – кричит героиня вслед ему. Получается, что единственное, чем робот её не устраивает – своей неспособностью к противодействию.
Впрочем, футурологическое откровение этого фильма не так уж значительно – нечеловечности грядущих биороботов и невозможности полноценной коммуникации с ними посвящено множество книг и фильмов (причем созданных зачастую с куда большим драматическим эффектом). Сюжет фильма "Скоро вернусь" отражает как раз нынешнее положение вещей – все наша с вами "индивидуальная" реальность больше не представляет собой единого полотна, скроенного прорастающей в общество личностью, теперь это скорее мозаика, собранная из многочисленных вмененных нам и заполняющих нас информационных блоков, которые можно комбинировать и перекомбинировать сколь угодно долго, полностью воспроизводя таким образом иллюзию активности нашей личности, которая, впрочем, по той же самой причине ничем по существу не будет отличаться от любой другой.
Наша внутренняя пустота, заполненная содержательно, не имеет структуры. Информация, получаемая нами извне, усваивается нами пассивно (по С. Жижеку – "интерпассивно") – у нас нет ни времени, ни, что еще важнее, внутренней потребности осмыслять ее (слишком широк выбор хорошо проваренной, прожеванной и прекрасно сервированной пищи "для ума", чтобы у него возникла потребность вгрызаться в какой-то, условно говоря, "гранит" – науки, творчества, истинной природы межличностных взаимодействий и т. д.). Поглощаемая нами информация более не перерабатывается нами, а потому и не изменяет нас самих, она проглатывается нами целиком – не будучи ни проанализированной, ни оцененной, ни усвоенной должным образом.
В результате у нас нет позиции, но есть лишь мнения, причем навязанные нам общим контуром фактов, подобранных окружающим нас "культурным пространством". Потому-то, возможно, "наши" мнения и столь переменчивы – сложно изменить что-то в едином и целостном полотне, но нет ничего сложного в том, чтобы передвинуть что-то с места на место в абстрактной мозаике. Как говорил Жан Бодрийяр в "Симулякрах и симуляции", описывая этот новый порядок, как он его называл, "гиперреального медийного капитализма": "Мы живем в мире, где существует все больше информации и все меньше смысла".
Так ли по большому счету велика разница между мной, который смотрит телеканал "Дождь" и "НВО", и кем-то еще, кто смотрит, например, "НТВ", а также тем, кто смотрит "Первый", и тем (той), кто смотрит "Домашний", если всем нам при этом недосуг порефлексировать самих себя? Можно, наверное, успокоиться тем, что разница между мной и ними состоит в некой гипотетической потенции – мол, я бы еще мог то-то и то-то, а эти уж – точно нет, ни Витгенштейна, ни Губайдулину, ни Джойса с Кафкой не осилят. Да уж, были когда-то и мы рысаками… Надо признать, что именно этой нашей гипотетической потенцией мы себя и успокаиваем – мол, если бы да кабы, мы бы еще ого-го! Но разве это серьезно? Вот так, положа руку на сердце? Чудесный самообман! Как говорит одна моя хорошая знакомая, "в приюте для убогих с такими номерами выступать". Мы располагаем эту "потенциальную потенцию", этот "намек на тенденцию" исключительно в сослагательном наклонении, – то есть в другом времени. А сейчас мы в складке, это и есть она самая его – времени – складка.
Но даже если бы мы и решились на эту гипотетическую рефлексию, чего такого индивидуального мы бы в себе обнаружили? С волосами, положим, все понятно, а как со мной-то – как с пресловутой "личностью"? Понятно, что, чтобы идентифицировать себя с самим собой, нужно иметь еще что-то (кого-то, третьего) – по крайней мере, то (того и то, в нем), от чего (меня и чем во мне) я буду отличаться. Короче говоря, мне необходимо видеть некое отличие меня от других, чтобы ощутить собственную инаковость (особенность), и уже в рамках этой инаковости (особенности) я смогу определить (самоидентифицировать) самого себя. Впрочем, как мы уже говорили, здесь неизбежно возникает проблема: как в многоликой бездне отличий меня и других (от строения ушных раковин до музыкальных и политических предпочтений), ни одно из которых не является хоть сколько-нибудь определяющим (фундаментальным), увидеть это различие? Раньше, когда индивид мог идентифицироваться с некой группой, противопоставленной другим (другой) группам (мы – "советские люди", они – "капиталисты", мы – "хорошие", они – "плохие"), время рождалось в "идеологической борьбе" – мы накачивали свою идентичность, ощущая ее качество (ее "вес"), постоянно сверяясь с тем, что происходило с нашим "условным противником". Теперь же это попросту невозможно.
При всей очаровательности идеи "экономики символического обмена", сформулированной профессором Александром Борисовичем Долгиным и обещающей нам гуманитарную консолидацию общества "по интересам", данность нашего с вами бытия, к сожалению, не отражает оптимистичности этих прогнозов. Скорее, эффект "подстраивающихся под нас" современных технологий оказывается обратным – деиндивидуализующим. Информация, как и все, что связано с медиа, это, разумеется, бизнес, у которого, как известно, лишь две задачи – как можно больше произвести и как можно больше продать, но чем обширнее производство, тем сложнее заинтересовать публику. В результате мы сталкиваемся здесь с двумя маркетинговыми стратегиями: "топы" и "принудительные рекомендации".
"Топы" – это самые разнообразные рейтинги, подталкивающие покупателя (потребителя информации) выбирать "лучшее" из огромной массы произведенного контента. "Принудительная рекомендация" – это активное предложение потребителю определенного контента, который по тем или иным признакам совпадает с тем контентом, который он уже выбрал или выбирал прежде. Любой поисковик (будь то google, yandex или youtube), равно как и любой интернет-магазин (хоть amazon, хоть ozon, хоть чебурашки. ру), не только продает нам продукт, он параллельно с этим еще и собирает о нас информацию – что мы покупали (смотрели, читали, слушали и т. д.) – и, ориентируясь на этот массив данных, делает нам новое предложение, множество новых предложений – "вы купили то-то, вас может заинтересовать и это…", "те, кто смотрели то, что смотрели вы, смотрели также и…".
Разумеется, никаким индивидуальным подбором, не надо заблуждаться, здесь и не пахнет, ситуация как раз обратная – как итог, мы смотрим одно и то же. Сначала выбираем из "топов" одно и то же – то, что в "топе", а потом, основываясь на этом "нашем" выборе, нам предлагают то, что "может нас заинтересовать" – то есть всем потребителям, по сути, одно и то же. В перестроечные годы некое НПО "Альтернатива" рекламировалась гениальным в своей логической безукоризненности слоганом: "При всем богатстве выбора, другой Альтернативы нет!". И мы не ропщем, потому что именно этот подход позволяет нам находиться "в тренде" (потреблять то, что потребляют все остальные), а также максимально социализироваться (потребив тот же контент, что и все остальные, у меня есть о чем с ними поговорить, мне, с другой стороны, легче их понять, и в конечном итоге я не чувствую себя социально ущербным). Таким образом, масс-медиа полностью оправдывает свое название – как медиа масс.
Поскольку мы формируемся тем, что мы потребляем (не важно, на биологическом или на социально-культурном уровне), в результате мы представляем собой весьма и весьма однообразную массу, вне действительных индивидуальных различий. Это та самая черная комната, которая образована исключительно самими черными кошками. И о каком "фоне" для рефлексии моей "фигуры" может в таком случае идти речь? Нелепо думать, что мы можем "найти себя" просто так – безотносительно к окружающему нас миру, не соотносясь с ним (через игру тождеств и различий). Как нельзя вытащить себя за волосы из болота, так нельзя вынуть себя из мира, – не оттолкнувшись от чего-то в нем. Так или иначе, мы даны себе через соотнесение с чем-то внешним, а потому рефлексия – это вовсе не простое погружение внутрь себя (на одиноком батискафе в беспросветность Марианской впадины), напротив, – это как раз выход за пределы себя, взаимодействие с чем-то абсолютно другим, инаковым.
Поэтому если я не вижу собственных изменений – проблема не всегда именно во мне (изменения во мне как раз, быть может, и происходят), эта специфическая "слепота" может быть обусловлена спецификой (способом) моих отношений с внешним миром. Если я меняюсь, но не осознаю этого, то, вполне возможно, я просто выпал из продуктивных отношений с внешним миром и поэтому в каком-то смысле стою на месте: потерялись корреляционные связи моего процесса с иными процессами, мы не синхронизируемся, не координируемся – и я останавливаюсь.
Глава вторая:
Нехватка нехватки
[второй критерий "складки времени"]
Невозможность рефлексии самого себя – залог отсутствия необходимой мне нехватки, которая в случае наличия рефлексии и задает перспективу, обеспечивающую мое движение, мое время. Но о том, что мне чего-то не хватает, я узнаю, только осмысленно оглядывая себя в "социальное зеркало", и эта – обнаруженная – нехватка приводит меня в состояние действия, создает необходимость движения, ее – нехватки – заполнения. Так Церковь (используем эту грубую схему) является своего рода общественной рефлексией – она сообщает нам о наличии нехватки ("ты грешен"), и именно эта нехватка рождает прошлое (согрешил), и будущее (искупил), и финальное – недостижимое (по крайней мере, "на сейчас") – будущее, будущее Царствие Небесное.
Осознание нехватки и нехватки нехватки – путь ко второму критерию "складки времени".
Переживание нехватки
Кроме военных парадов и прочих наших специфических "развлечений" всякому нахимовцу надлежало пройти учебную практику на военном корабле ВМФ СССР. В сущности, все оставалось как прежде – те же 27 человек, только теперь не в стенах училища, а в кубрике военно-учебного корабля (нам тогда достался корабль 1-го ранга 887-й серии под названием "Хасан": 138 метров длиной, 8 палуб, настоящий экипаж, боевое вооружение на борту – мощь!). После окончания первого курса нас загрузили на этот самый "Хасан", распределили повзводно по кубрикам и покатили из Кронштадта в Балтийск. И это не фигура речи – именно так, покатили (разумеется, никто бы нам, пятнадцатилетним мальчишкам, "нести службу" на военном корабле не доверил).
По сути, это был своего рода круиз, с тем лишь отличием от круиза туристического, что мы были заперты в небольшом помещении – в кубрике на самой ватерлинии, откуда два раза день выходили на построение, а также четыре раза на камбуз (эту едуне забуду никогда), в гальюн (по надобности) и пять раз в день по полчаса – на уборку, а больше и дальше – ни-ни. Те две недели на "Хасане" каждому из нас показались вечностью… И главным в ней, в этой вечности, была полная бесцельность нашего существования – корабль шел без какого-либо нашего участия и без какой бы то ни было фактической, хоть сколько-нибудь осмысленной цели. Нас просто перевозили с места на место (и потом обратно), как какой-то почтовый груз, как балласт, просто потому, что "так надо" – для галочки, для порядка, для соблюдения каких-то предустановленных неким порядком формальностей. Как будто нас и не было вовсе. Такой классический, несмотря на факт передвижения по морю и эпизодические штормовые волны, "застой". Складка.
Не потому ли из всего этого путешествия, казавшегося вечностью, я помню лишь несколько небольших эпизодов-зарисовок? Причем все они из числа выходящих, так сказать, за "рамки приличия". Помню, например, как моих товарищей поймали за игрой в карты, и был жуткий скандал с массой щедро розданных нарядов вне очереди. Впрочем, этот эпизод, думаю, стерся бы у меня из памяти, если бы потом я не увидел случайно, как в эти самые конфискованные карты играли глубокоуважаемые мною до той поры командиры…
А еще однажды они – эти самые командиры – так дико напились и накуролесили в своей каюте, что мне пришлось выйти на самую настоящую, хоть, понятно, и внеплановую, "генеральную уборку". Помню, как пытался отмыть какое-то варенье вперемешку с блевотиной, собирал влипшие в пол осколки трехлитровой банки. Но помню это именно потому, что переживал тогда душераздирающий нравственный конфликт – мол, как так можно: детей в наряд за игру в "дурака", а самим водку жрать?! И это люди, которых я так бесконечно уважал. Кошмар, в общем. Травма, так сказать, идеалистических представлений о "добре" и "зле".
Но ведь, в сущности, это и все, что сохранила моя память о том первом моем, с позволения сказать, "военном походе". Еще, каюсь, помню, как самолеты-разведчики НАТО играючи пикировали на наш тихоходный "Хасан", когда мы вошли в нейтральные воды Балтики. Было красиво и чуть жутковато – как такое забудешь? Нов любом случае не густо по части воспоминаний для юного военного моряка в третьем поколении.
Впрочем, один день из всей этой "практики" я все-таки запомнил, причем до мелочей и явственно – день самоволки. Как именно мы в нее с тремя моими товарищами – Колей ("Тузом") и двумя Дмитриями ("Зайцем" и "Зеленым") – сбежали, кстати сказать, я тоже не помню (видимо, было в этом уже что-то рутинное к концу первого курса), но факт остается фактом – мы сбежали, и последующие события запечатлелись в моей памяти с предельной отчетливостью.