Я определил Саву Мэрджиняну своим преемником в Союзе студентов-юристов, а Илие Гырняцу – будущим председателем "Объединения студентов-христиан". Затем мы, 26 товарищей, которые чувствовали себя сильнее скрепленными друг с другом, дали торжественную клятву и обещали и дальше продолжать бороться за веру, которая соединила нас здесь в университете. Мы составили эту клятву письменно, подписали ее и положили документ в бутылку, которую закопали. После того, как я выдержал государственный экзамен, я со следующей группой, уже из 46 человек, которые позже включились в борьбу, дал другое торжественное обязательство. Я пригласил их всех в Хуши, где мы четыре дня проводили обсуждения и определяли нашу будущую деятельность вплоть до последних отдельных деталей. Здесь также мой отец неоднократно разговаривал с моими товарищами и поддерживал в них дух борьбы и мужества. Когда мы расстались, каждый унес с собой в сердце глубокое стремление к лучшим и более справедливым дням для нашего народа. Торжественное обещание звучало так:
"Ввиду тяжелого положения нашего народа, существованию которого в самой серьезной степени угрожает другой народ, который путем ростовщичества отобрал себе наше имущество и стремится захватить управление страной в свои руки.
Чтобы наши потомки не были когда-либо из-за нужды и бедности изгнаны из собственной страны, и не должны были скитаться по чужим землям, и вместе с тем наш народ не истек кровью под тиранией чужой нации:
Мы, нижеподписавшиеся студенты Ясского университета решили непоколебимо объединиться вокруг нового и святого идеала: защиты отечества от еврейского порабощения.
Чтобы осуществить этот идеал, мы создали в Ясском университете Объединение студентов-христиан. С этим идеалом в сердце мы сегодня покидаем университет.
Мы считаем нашим первым долгом чести всюду и в любое время бороться за наше право и за находящуюся под угрозой жизнь нашего народа. Поэтому мы, собравшиеся сегодня, в субботу, 27 мая 1922 года, берем на себя обязательство всюду пронести с собой тот огонь, который воспламенил нас в молодости, и зажигать факел правды во всех угнетенных душах, факел права нашего народа на свободную жизнь во всех провинциях нашей страны. Объединение студентов-христиан должно оставаться также отныне центром нашей общей борьбы. Через восемь лет, т.е. в 1930 году, мы все хотим встретиться 1 мая в Ясском университете.
Мы обращаемся с нашим словом ко всем поколениям студентов, которые пройдут через это объединение, и которые готовы принести весь свой труд на алтарь отечества, прибыть в этот день общей встречи в Ясский университет.
27 мая 1922 года.
Корнелиу Зеля Кодряну, Хуши".
Следовали 44 другие подписи.
В конце учебы в университете
Оставшись один, я еще раз в уме перелистал те три университетских года. Я задал себе вопрос: Как было возможно, что мы преодолели так много преград, что мы победили закоренелые воззрения и волю многих тысяч людей, смогли справиться с университетскими сенатами и сокрушить дерзость враждебной прессы? Были ли у нас деньги, чтобы набрать наемников, издавать газеты, предпринимать путешествия и вести настоящую войну? У нас не было ничего!
Когда я бросился в свой первый бой, я сделал это не потому, что меня кто-то попросил об этом. Я также не сделал это по чьему-то совету или решению, исполнение которого как бы доверили мне. Я даже не сделал это под давлением длительной внутренней борьбы или глубоких размышлений, которые поставили бы мне эту задачу.
Ничего подобного! Я сам не мог бы сказать, как я попал в борьбу. Вероятно, со мной произошло то же самое, что и с человеком, который идет себе по улице, полный своих забот, планов и мыслей, и внезапно видит, как пламя вырывается из дома, сразу же сбрасывает свой пиджак и спешит на помощь оказавшимся в пожаре людям.
Это был приказ сердца, который гнал меня вперед, из инстинкта самообороны, который дан даже червю. Но не из личного инстинкта самосохранения, а из инстинкта защиты народа, к которому я принадлежу.
Так произошло, что у меня все время была ясная уверенность, что за нами стоит весь народ, со всеми живыми и колоннами армий погибших за свою страну мертвецов, со всем его будущим, что через нас борется и говорит народ, что войско противников, как бы велико оно ни было, перед этой исторической целостностью лишь только горстка человеческих остатков, которую мы разобьем и победим.
По этой причине потерпели поражение наши противники, во главе с неразумным университетским сенатом, который полагал, что борется против кучки взбалмошных юношей, но в действительности боролся и ранил свой собственный народ.
Существует закон природы, который ставит каждого на свое место. Все те, которые возмущались против законов природы, от Люцифера вплоть до наших дней, все эти бунтовщики, которые часто были очень умны, но всегда лишены мудрости, гибли, как пораженные молнией.
В рамках этого закона природы, этого мудрого положения вещей, каждый может бороться, да, у каждого есть право и долг бороться за лучшее существование. Вне этого положения, против него или поверх его никто не может действовать безнаказанно и не потерпеть поражения. Кровяное тельце должно оставаться в рамках человеческого организма и на службе ему.
Однако возмущением было бы не только, если бы кто-то отдельный выступил против организма, но и тогда, когда он преследовал бы только свои интересы. Если бы он хотел удовлетворять только себя самого, если он не ощущал в себе более высокой цели и идеала, чем только самого себя. Если бы он стал – одним словом – своим собственным Господом Богом.
Отдельный человек должен быть в рамках и на службе своего народа. Однако, народ пребывает в рамках и на службе Бога и божественных законов. Тот, кто понимает это, останется победителем, даже если ему придется бороться в одиночку. Тот, кто этого не понимает, должен пасть.
Мною овладела эта мысль, когда я оканчивал мой третий год в университете.
Что касается нашей организации, то мы с самого начала связали себя принципом субординации и дисциплины. Мы упразднили демократическую систему, не из разумных соображений или из теоретических размышлений. Отрицание всех мыслей о господстве большинства и так уже было у нас в крови с самого первого момента. С самого начала всегда руководил я. Единственный раз за три года я был избран: когда меня сделали председателем Союза студентов-юристов. В течение всего остального времени не меня избирали руководителем, а всегда я выбирал себе соратников. Я никогда не основывал комитеты, никогда не ставил на голосования какие-нибудь предложения. Всякий раз, когда я чувствовал, что это было необходимо, я спрашивал совета; но я всегда принимал последнее решение сам, и также всегда брал на себя полную ответственность. Поэтому наша маленькая группа была всегда прочной единицей. Не было у нас лагеря с разделенными мнениями, большинством и меньшинствами, которые грызлись бы между собой из-за вопросов практики и теории.
У всех других это было не так. Поэтому они всегда и терпели поражения.
Непоколебимая вера, которая как факел все время пылала в наших сердцах и указывала нам дорогу, строгая дисциплина, решимость в борьбе и четкая, рассудительная подготовка наступления, к этому еще благословение Бога и отечества, все это содействовало нашим победам в течение тех трех лет борьбы.
Лето 1922 года
Лето 1922 принесло беспорядки. На сценах румынских национальных театров в молдавских городах труппа "Kanapof" начала представлять пьесы на еврейском языке (идиш). Наша молодежь увидела в этом опасность: это было первое начало отчужденности театров, которые должны были служить, все же, национальному и моральному воспитанию румынского народа. Вытесненным из торговли, вытесненным из промышленности, вытесненным эксплуатацией румынских полезных ископаемых, вытесненным из сферы прессы, нам, румынам, довелось бы также пережить изгнание нас со сцен наших же национальных театров. Сцена вместе со школой и церковью может снова пробудить опустившуюся нацию к осознанию ее прав и ее исторической традиции. Сцена может подготовить народ к освободительной борьбе и способствовать ей. Неужели и эту возможность тоже могли бы отобрать у нас?
Наши театры, которые были созданы на деньги румын и их трудом, должны были служить евреям, чтобы призывать темные силы в борьбе против нас и давать им поддержку. С другой стороны, они давали бы нам, румынам, с наших же румынских сцен такую духовную и умственную пищу, которая должна была привести к крушению и к национальному и моральному уничтожению нашего народа.
Долгом и обязанностью правительства, каждого органа власти, а также профессоров было бы ввиду этой агрессии против наших театров провести соответствующие мероприятия. Ничего подобного! Лишь молодежь, которая была готова принимать удары и бесчисленные оскорбления, и нигде не находила поддержку, защищалась насколько могла.
Эта борьба ясской студенческой группы за театр велась во всех городах: в Хуши, Васлуе, Бырладе, Ботошани, Пашкани и других, и всюду их поддерживали ученики гимназий. Они проникали в битком набитые евреями театральные залы, бросали все, что попадало им в руки, в актеров и прогоняли их таким образом с румынских сцен.
Это было нецивилизованно, некоторые, вероятно, скажут. Может быть, это и так. Но цивилизованно ли, когда чужой народ медленно вытесняет другой, шаг за шагом, от всех его благ? Цивилизованно ли, если эта чужая нация отравляет культуру? Было ли у средств, которые применялись евреями в России, хоть что-то общее с цивилизацией? Цивилизованно ли убивать миллионы людей без какого-либо судебного производства? Цивилизованно ли сжигать церкви или превращать их в кабаре?
Каждый должен защищаться от таких нападений, насколько его слабые силы еще позволяют это. С помощью прессы, если он владеет газетой; с помощью органов власти, если они еще румынские; словом, если кто-то его слышит; наконец, и силой, если все молчат и ничего иного больше не остается. Труслив и недостоин тот, кто не защищает свою страну из-за продажности или трусости.
Как бы это теперь не называли, борьба эта была пламенным протестом. Это был единственный протест посреди трусливого, страшного молчания. На следующий день товарищи возвращались с ранами и шишками, так как это отнюдь не мелочь, когда маленькая группка из 15 молодых людей проникает в театр, в котором сидят три-четыре тысячи евреев. Прежде всего, они возвращались домой, страдая от потоков оскорблений и насмешек со стороны их собственных соплеменников, румын.
Часто я спрашиваю себя: что это было, что поддерживало нашу маленькую группу перед лицом так многих ударов и поруганий, которые прибывали отовсюду? Мы ни с той, ни с другой стороны не получали никакой помощи. В этой борьбе против всего мира мы находили источник энергии в нас самих, в нашей твердой вере в то, что находимся на линии нашей национальной истории, на стороне всех тех, кто боролся за наш народ и отечество и страдал и погиб как мученик.
В Германии
Осенью 1922 года я вернулся в Яссы. Там я объявил товарищам о своем давнишнем желании поехать в Германию, чтобы завершить там свою учебу на экономиста и в то же время, хоть немного, донести до заграницы наши идеи и нашу веру. Из наших основательных занятиях еврейским вопросом мы ясно узнали, что еврейский вопрос носит международный характер, и что, следовательно, также и борьба с еврейством должна происходить по общему международному плану, что полного решения этой проблемы можно достичь только общим действием всех христианских народов, которые узнали еврейскую опасность.
Но у меня теперь не было ни денег, ни одежды. Товарищи достали мне костюм и заняли у инженера Григоре Бежана в 8000 лей, которые они хотели выплачивать ежемесячно в равных частях, каждый по мере всех своих возможностей. С ссуженными деньгами, это было примерно 200 марок, я поехал в Берлин, товарищи, которые оставались дома, чтобы продолжать борьбу, проводили меня до вокзала.
Когда я приехал в Берлин, два друга, студенты Балан и Зотта, очень помогали мне. Меня зачислили в Берлинском университете. В день зачисления я надел мой румынский национальный костюм и именно в нем явился на этот торжественный праздник, где ректор по старому обычаю пожимает руку каждому новому студенту. В моем румынском национальном костюме я стал центром всеобщего любопытства в залах университета.
Читателя этих строк особенно заинтересуют два вопроса о Германии 1922 года: сначала тогдашнее общее положение империи, а затем состояние антисемитского движения.
Раны, которые нанесла едва закончившаяся мировая война, и которые поставили Германию на колени, кровоточили. Экономическое бедствие накрыло Берлин и всю страну. Я испытывал неистовое и катастрофическое падение марки. Не хватало хлеба. Не хватало пищевых продуктов. Не хватало работы в рабочих кварталах. Сотни детей бродили по улицам и умоляли прохожих о помощи. Люди, которые владели деньгами и имуществом, за несколько дней стали нищими.
Но те, кто владели землей и домами и продавали их в надежде на хорошую сделку и огромную прибыль, за несколько дней полностью превращались в бедняков. Еврейский капитал, как немецкий, так и зарубежный, проворачивал выгодные сделки. С несколькими сотнями долларов можно было стать собственником целого многоквартирного дома с более чем пятьюдесятью квартирами. На всех улицах кишело еврейскими маклерами, которые совершали подлые сделки.
Товарищами по несчастью этого большого бедствия были также некоторые иностранцы, к которым я мог причислить и себя, так как у меня не было ни пфеннига. Общая нужда заставила меня покинуть Берлин незадолго до Рождества и переселиться в Йену, где жизнь была дешевле. Там дух дисциплины, рабочая сила немецкого народа, чувство долга, его точность, его жесткая сила сопротивления и вера в лучшие времена, вопреки всему горю и всей нужде, в которой он находился, произвели глубокое впечатление на меня. Это энергичный, здоровый народ. Я видел, что он не позволил бы себя свалить, и что он вопреки всем трудностям, которые как тяжелый камень тяготели над ним, с невиданными силами возродится к новой жизни.
Что касается теперь антисемитского движения, то тогда в Германии было несколько противостоящих евреям организаций, политических и чисто духовно-научных, с многочисленными газетами, листовками и значками. Однако все они были слабы. Студенты Берлина и Йены терялись в сотнях союзов и насчитывали только очень немного антисемитов в своих рядах. Широкая масса студентов еще едва ли осознавала эту проблему. О большом антисемитском движении среди студентов, или, по крайней мере, об умственном понимании этой проблемы, как мы пробовали это в Яссах, здесь не было и речи. У меня в Берлине в 1922 году было много бесед со студентами, которые сегодня определенно являются восторженными национал-социалистами. И я горжусь тем, что был их учителем в антисемитских вопросах. Те твердые факты и сведения, которые я собрал в Яссах, я теперь передавал им.
Я впервые услышал об Адольфе Гитлере в середине октября 1922 года. Тогда я общался с одним рабочим на севере Берлина, который изготавливал свастики. Мы были в хороших отношениях друг с другом. Его звали Штрумпф, и он жил на улице Зальцведлер Штрассе, дом 3. Однажды он сказал мне: "Поговаривают об антисемитском движении, которое началось в Мюнхене. Его глава, кажется, один молодой 33-летний художник, по имени Гитлер. У меня такое впечатление, что это тот человек, которого мы, немцы, ждем уже давно". То, что предвидел этот рабочий тогда, осуществилось.
Я еще сегодня восторгаюсь его дальновидным, уверенным инстинктом, который позволил ему как бы чувствительными щупальцами его души, среди миллионов людей, и не зная его лично, уже за десять лет узнать в Гитлере человека, который должен был в 1933 году добиться великолепной победы и в одиночку объединить под своим руководством весь немецкий народ.
Также в Берлине и почти в то же время я услышал о мощном фашистском прорыве: марше на Рим и победе Муссолини. Я радовался этому, как будто это была победа моего отечества. Есть прочные узы симпатии между всеми теми, кто в разных странах служат своим народам, так же как тесная связь существует и между всеми теми, кто работает над уничтожением народов.
Герой Муссолини, который растоптал ногой ядовитого дракона, принадлежал к нашему миру. Поэтому гидра набрасывалась также на него, готовя его смерть. Для нас, других, он был сияющей звездой, которая наполняла нас радостной надеждой. Он был для нас живым доказательством того, что гидру можно победить, подтверждением наших собственных перспектив победы. "Вы слишком рано радуетесь. Муссолини не антисемит", шипела нам в ухо еврейская пресса. Какое вам дело до нашей радости; однако, спросим мы вас: Из-за чего же его победа так сильно сердит вас, если он не антисемит? Почему еврейская пресса всего мира осуществляет такие сильные нападки на него? Если бы Муссолини жил в Румынии, он должен был бы непременно быть антисемитом, так как фашизм, в первую очередь, означает защиту собственного народа от всех опасностей, которые его подстерегают. Он означает устранение всех этих опасностей и открытие свободной дороги, которая ведет народ к свойственной его духу жизни и к гордому величию. В Румынии фашизм не мог бы значить ничего другого, кроме как устранение всех опасностей, которые грозят румынскому народу. Это означает, однако, устранение еврейской опасности и открытие свободной дороги к жизни и величию, на что у румын есть полное право.
Еврейство пришло к власти в мире через масонство, а в России через коммунизм. Муссолини в своей стране отрубил обе эти головы еврейской гидры, которые грозили Италии смертью. Также и по еврейству был нанесен удар путем уничтожения позиций, которые оно занимало. У нас тоже необходимо было разрушить его бастионы: еврейскую массу, коммунизм и масонство. Мы, румынская молодежь, в общем, противопоставляем эти мысли еврейским попыткам испортить нам радость от победы Муссолини.
СТУДЕНЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ
10 декабря 1922 года
Я еще находился в Йене, когда получил известие, что все румынское студенчество всех университетов поднялось для борьбы. Эта неожиданная, сплоченная демонстрация румынской молодежи была как бы началом извержения вулкана из глубин народа. Это началось в Клуже (Клаузенбурге), в сердце Трансильвании, которая снова и снова занимала решительную позицию, когда для нации наступали тяжелые времена. Затем движение вспыхнуло с большой силой почти одновременно во всех университетах.
3 и 4 декабря в Бухаресте, Яссах и Черновцах прошли большие уличные демонстрации. Все румынское студенчество встало как в час великого поворота. В тысячный раз эта раса и эта земля, которая так часто находилась под угрозой в течение столетий, бросали свою молодежь навстречу опасности, чтобы вновь спасти свое собственное существование.
Это был великий момент общего воодушевления, без предыдущей подготовки, без каких-либо "за" и "против", без решений, которые принимали в комитетах, без того, чтобы студенты из Клужа хотя бы знали студентов из Ясс, Черновцов и Бухареста. Как вспышка дошел он до всех, как молния темной ночью, которая перед глазами всей молодежи осветила линию жизни ее народа. Эта линия ярко и прямо проходит сквозь всю нашу историю и непрерывно продолжается в будущем нашего народа. Она показывает нам путь жизни и чести, на который мы должны вступить, мы и наши потомки, если мы хотим жизни и чести для нашего народа.