К примеру, это такие "Я-метафоры", как "Робин Гуд", "неприступная крепость", "воплощенные скромность и трудолюбие", "бескорыстный благодетель", "молчаливый герой", "всеобщий помощник", "неудачник", "скромная умница", "последний Дон Кихот", "бабочка, свободно порхающая по жизни", "карающий меч правосудия", "светская львица", "вечный скиталец, бродяга", "Фродо", "стрела, летящая точно в цель" и др. Метафоризированные (символизированные) "Я-образы" вполне нравятся их носителям, культивируются в сознании и поведении и "притягивают" определенные единицы опыта к своему "ядру", формируя круги чтения, интересов, общения и индивидуальный стиль жизни.
Приняв "Я-образы" за основу, человек далее именно под них начинает "выравнивать" и именно с ними согласовывать остальные эпизоды выстраиваемой биографии. Со временем излюбленные сюжеты и идентификационные образцы, сжавшись до метафоры, начинают выполнять в биографировании системообразующую и смыслообразующую функцию. Например, герои греческих мифов, сказочные богатыри, персонажи военных книг, разведчики, космонавты, пограничники, путешественники и первооткрыватели, мореплаватели, пионеры-герои, персонажи гайдаровских книг и пр. сжимаются сознанием до обобщенного концепта, воплощенного в некоем инвариантном внутреннем образе, получающем имя, понятное человеку и воплощающее в себе для него все содержание известных ему прецедентов.
Особенно значимые метафоры онтологизируются в сознании человека, подчиняя себе и биографическое повествование; человек начинает отождествлять себя не столько со своей подлинностью, сколько с принятым на себя социокультурным образом. Здесь человек уже не "перевыражает", а переструктурирует, "пересоздает" (термин Г. И. Богина) свою собственную биографическую реальность с помощью тех метафор и символов, с которыми он себя отождествляет. Таким образом, метафора способна создавать новые смысловые центры в биографическом нарративе, способствуя индивидуальному мифотворчеству и созданию новых метафор.
4. Уровень самолегендирования. Для него характерны попытки авторского сюжетосложения, точнее, "сюжетоналожения" или "сюжетосовмещения" – сплетения значимых для человека аспектов собственной жизни (ожиданий, надежд, стремлений, желаний и пр.) с эпизодами привлекательных прецедентных текстов ("все это могло бы быть и так…", "реально это почти так и было…", "это лишь слегка не так…").
Здесь выстраиваются более или менее стройные версии своих возможных жизней – от квазиреальных, но теоретически возможных, которые могут быть рассказаны собеседнику, до совершенно фантастических, игровых, которые предназначены только для общения с самим собой. Все они отражают нечто существенное в человеческой личности и бытии (жизненные поиски, представления, вера и пр.).
Стоит добавить, что в любом созданном человеком тексте, каким бы далеким от реальной жизни он ни был, всегда остается что-то значимое от сути его жизненных исканий (помысел, мечта, переживание, намерение, самооценка, символ веры и т. д.), которые объясняют и оправдывают (или компенсируют, в случае оценивания его как неудачного) избранный им жизненный путь.
На этом уровне с помощью воображения, памяти, заимствований из чужих рассказов о себе (родителей, родственников, друзей и др.) и повествовательных приемов автобиографии придается завершенная литературная форма. Образно говоря, здесь начинаются нарративные игры с самим собой, поскольку человек обнаруживает, что автобиография – это то, что всегда может быть рассказано по-другому.
"Репертуар возможностей" создания легенд о себе зависит от жизненного опыта, образовательного уровня, возраста, "практических схем мышления" (термин П. Бурдье) и других характеристик рассказчика, и биографии этого уровня могут рассказываться как истории героические, романтические, трикстерские, политизированные, мистические и т. д. Тем не менее каждая версия несет в себе некую значимую для человека идею, определившую его жизненные искания (любви, красоты, блага, веры и др.), его представления о том, что есть жизнь.
Существенным моментом здесь является "чувство возможного", "чувство "если"". Выстраивая квазибиографию, псевдобиографию, человек всякий раз переживает расширение диапазона мыслей и чувств, ощущаемых в момент свершения событий, о которых он рассказывает. Рассказываемая история выполняет функцию зеркала, в котором человек может многократно увидеть себя иным, опознать и осознать свои экзистенциальные проблемы, отыскать возможность их разрешения, раскрыть их когнитивное насыщение в новой – словесной – форме.
Таким образом, выстраивая "легенды о себе", человек выполняет принципиально важную функцию самоосознавания, в котором его "Я" постоянно разотождествляется с самим собой, создавая новые возможности для личностного роста. Выдуманная жизнь становится своеобразным посредником между тем, что человек несет в себе, и тем "проектом себя", который он мог бы осуществить в жизни. "Я могу быть" как "вечная неосуществимость" постоянно сохраняется под оболочкой "Я есть" (М. Н. Эпштейн).
5. Уровень наррации (и презентации себя через повествование). Хотя некоторые аспекты личной истории предназначены только "для внутреннего пользования", биография всегда имеет в виду слушателя – реального или виртуального, внутреннего или внешнего. На этом уровне созданный текст из ментальной формы переходит в языковую и социальную.
Будучи предназначенным именно для рассказывания, текст должен содержать приметы времени и пространства, социального окружения рассказчика, а также приносить ему определенные коммуникативные и личностные дивиденды, транслируя миру желаемый образ себя и своего жизненного пути. Биографический текст этого уровня почти утрачивает "архитектурные излишества" и вместе с ними обаяние самобытности и приобретает характеристики почти универсального беллетристически-социального эпизода, подобного литературным историям. Тем не менее он подчинен избранному субъектом нарративному мотиву ("из грязи в князи", "сквозь тернии к звездам", "разбойника с золотым сердцем", Золушки, трикстера и пр.), композиции, микронарративной программе и т. д.
Тексты этого уровня сохраняют ориентацию на выражение состояния индивидуального бытия ("я – счастливый человек", "я – нищий", "я – верный друг" и пр.) или действования в бытии ("я помогаю другим", "я стою за правду", "я ищу истину" и т. п.). Но кроме того, в собственно повествовательную событийную канву включаются объяснения, комментарии, размышления, интерпретации, метанарративные замечания и пр., имеющие часто социально-оценочную ориентацию. Текст обретает жанр (драма, фарс, трагедия), и для него подбираются подходящие слова и выражения, он получает временну́ю развертку, структуру литературного произведения.
"Формула жизни": о чем нам говорят личные истории?
Автобиография может быть определена как "текстовая идентификация жизни" (Хеннингсен, 2000), "репрезентация событий жизни" (Анкерсмит, 2009) или, что еще точнее, как "мыслительная жизнь" личности, "мышление в жизни", посредством которого мы "находим свое место в мире и жизни" (Мамардашвили, 2000, с. 29, 37).
Будучи рассказанной не один раз с разными целями, на разных отрезках жизненного пути, с разным уровнем глубины понимания и рефлексии происходящего, автобиография является своеобразным синтезом осознания/означивания человеком смыслов собственной жизни и уникального существования в мире. Можно говорить и о том, что интерпретация и рефлексия собственной жизни позволяют человеку "сотворять" себя вновь и вновь с каждой заново рассказанной историей о себе.
На первый взгляд рассказать о себе и своей жизни не стоит никакого труда. Но начав это делать, любой человек стоит перед выбором, что и как рассказать. А начав рассказывать, вдруг понимает, что говорит вовсе не то, что надо бы или хочется сказать. Рассказанная автобиография поэтому всегда и больше и меньше первоначального замысла. Больше, потому что и сам процесс рассказывания, и логика повествования заставляют автора вспоминать и озвучивать незапланированные ранее эпизоды, придавать им последовательность, связность и форму, особенно если слушатель эмоционально откликается и задает вопросы. Меньше – потому что даже самый долгий рассказ не дает возможности человеку выговориться полностью, скорее, наоборот: даже при переживании некоторого "нарративного опустошения", которое наступает после долгого задушевного разговора, остается чувство, что сказано далеко не все, не то и не так, а может, даже и зря.
Повествуя другим о себе и своей жизни, человек естественным образом прибегает к известным ему нарративным формам и сюжетным схемам, помогающим конструировать текст и представлять собственную жизнь такой, как ему хочется, – как он ее понял и принял. Одновременно автобиографическое повествование является "испытательным полигоном" для моделирования вероятностных жизненных проектов и "возможных миров", в которых человек ищет и утверждает свою целостность, свое "Я".
Созданные личностью автобиографические тексты являются хорошим материалом для понимания ее ментальных конструкций, внутренних противоречий, проблем, идеалов, ценностей. С их помощью можно проникнуть в приватное ментальное пространство человека и понять его "формулу жизни".
Ментальное пространство - это внутренняя "сцена", где человек, по выражению М. К. Мамардашвили, "честно мыслит" (2000, с. 10), ведет глубоко интимную "одинокую беседу с самим собой" (Кон, 1978, с. 167). Приватность является одним из необходимых условий автобиографирования. Она выступает как один из возможных "режимов" рефлексивного функционирования самосознания – "активного самосозерцания".
Приватность дает возможность человеку переживать себя в буквальном смысле "персоной per ce" ("для себя") и принимать себя как "себя-другого", как некую противостоящую повседневному "Я" (за) данность, укорененную в самом бытии.
"Своя тема" (или "Я-тема") в принципе есть у каждого взрослого. Как говорил А. Адлер, о чем бы человек ни рассказывал, он так или иначе свидетельствует о себе, о том, что считает главным в своей жизни и личности. Любая личная история строится вокруг центрального мотива, определяющего индивидуальную склонность человека к выбору той или иной судьбы и программировании собственной жизни в соответствии с выбранными прецедентами и основными человеческими экзистенциалами (ответственность, вера, борьба, долг, любовь и др.).
Мы выделили несколько основных экзистенциальных модусов жизни, опираясь на:
1) классификацию сквозных (интертекстуальных) литературных сюжетов Дж. Польти (2010: эл. ресурс), полагая, что цепочки из выделенных им 36 "бродячих" мотивов (спасение, внезапное несчастье, бунт, достижение, фатальная неосторожность, самопожертвование во имя идеала и др.) способны образовать сюжетную канву повествований разных типов, в том числе и автобиографического нарратива;
2) описанные В. Я. Проппом (1998) функции персонажей волшебных сказок: нарушение запрета, обман, недостача, получение волшебного средства, возвращение, преследование и т. д.;
3) анализ повествовательного мотива, представленный в работе И. В. Силантьева, в частности, мотива встречи (2004, с. 140–259). Анализируя все это в контексте конструирования личных историй, мы предположили, что они содержательно соотносятся с потенциальными жизненными стратегиями – модусами жизни и основными человеческими экзистенциалами (Демидов, 1997), предполагая при их реализации определенную линию переживания, рассуждения, действования, планирования.
В качестве основных рабочих модусов анализа автобиографий мы выделили следующие.
Жизнь как процесс постоянных утрат (Я – теряющий). В автобиографических рассказах ему соответствуют основные сюжетные схемы с мотивами: 1) утраты, 2) беды, 3) несчастья, 4) убыли, 5) запрета, ограничения, 6) уничтожения, 7) поражения, 8) проигрыша, 9) лишения, 10) неудачи.
Жизнь как процесс постоянного приобретения (Я – обретающий, получающий). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) находка, 2) овладение, захват, 3) успех, удача, 4) прибыль, 5) обретение, 6) признание, 7) накопление, 8) наличие, 9) учение, развитие, 10) дарение, наследование.
Жизнь как испытание (Я – проходящий испытания). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) инициация, посвящение, 2) бунт, противодействие, 3) борьба, 4) конфликт, спор, 5) соперничество, состязание, 6) ошибка, 7) спасение, 8) защита, 9) преследование, 10) подменность.
Жизнь как геройство (Я – совершающий героические поступки, подвиги во благо других). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) достижение, 2) победа, 3) активность, усилие, 4) деятельность, организация, 5) подвиг, 6) поступок, преодоление, 7) творчество, креативность, 8) дар, 9) благодеяние, 10) созидание.
Жизнь как трикстерство (Я – насмехающийся и противоречащий, живущий вопреки стандарту, норме). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) насмешничество, карнавальность, обсценность, 2) вредительство, 3) подлость, 4) предательство, 5) профанность, 6) несерьезность, 7) демонстративность, эпатаж, 8) неустойчивость, незавершенность, 9) противоречивость, амбивалентность, 10) неверность, самообман.
Жизнь как авантюра, приключение (Я – рискующий и пробующий). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) выбор, 2) риск, 3) игра, 4) случай, 5) авантюрность, 6) попытка, 7) проба, 8) вероятность, азарт, 9) возможность, 10) удача, везение.
Жизнь как долг (Я – обязующийся). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) долг, 2) ответственность, 3) необходимость, 4) обязанность, 5) предназначение, миссия, 6) справедливость, возмездие, 7) правота, 8) упорядоченность, 9) осмысленность, 10) сверхзначимость.
Жизнь как любовь (Я – любящий). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) любовь, 2) близость, 3) дружба, 4) забота, 5) доброта, милосердие, 6) совместность, причастность, 7) единение, 8) единомыслие, 9) коллективность, 10) участность, общность.
Жизнь как странничество (Я – странник, искатель). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) странничество, 2) встреча, 3) духовные искания, 4) уход, 5) отшельничество, 6) одиночество, 7) метания, сомнения, 8) поиски, 9) непостоянство, 10) свобода.
Жизнь как хранение (Я – хранитель). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) хранение, сохранение, 2) сбережение, 3) охрана, 4) ритуальность, 5) традиционность, 6) консерватизм, приверженность чему-либо, 7) памятливость, 8) реликварность, 9) исконность, простота, 10) устойчивость, постоянство, стабильность во времени.
Жизнь как вера (Я – верующий, адепт). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) вера, 2) упование, 3) надежда, 4) связь с высшим началом, просветление, 5) убежденность, 6) истовость, 7) духовное наставничество, 8) проповедование, убеждение, 9) фатализм, 10) духовное освобождение.
Жизнь как жертвенность (Я – приносящий себя в жертву, служащий своим святыням). Сюжетные схемы с такими мотивами, как: 1) жертвенность, виктимность, 2) самоотдача, 3) уступчивость, 4) помощь, 5) поддержка, 6) служение, вклад своей личности в других, 7) зависимость, 8) аскетизм, 9) самопожертвование, 10) бескорыстие.
Наши исследования (Сапогова, 2013, с. 606–615) показали, что в начале взрослости предпочитаемыми жизненными модусами являются "жизнь как трикстерство", "жизнь как авантюра". Несерьезное, поверхностное, порой легкомысленное отношение к собственной жизни может быть, на наш взгляд, связано с распространением у современных молодых людей "синдрома Питера Пэна" и эриксоновской диффузии идентичности, с тяготением к показушным внешнестатусным характеристикам, не подтвержденным реальными достижениями человека ("иметь, а не быть", "казаться, а не являться"), к жизни без усилий, без преодоления и глубокого обдумывания последствий совершения определенных жизненных акций.
Некоторый интерес был выражен к модусу "жизнь как испытание" с его внутренними интенциями к бунту, противодействию, конфликту, соперничеству и модусу "жизнь как любовь" (преимущественно в женской части выборки). Это мы склонны объяснять не только характерными для возраста исканиями референтности и интимности, защитой собственной личности, но также и некоторым бытующим в современной студенческой среде страхом перед необходимостью преодолевать возможные жизненные трудности, отгораживанием от них агрессией, защитными механизмами, бегством от жизненных реалий, попытками демонстрации часто реально отсутствующей личностной силы.
Отвергаемыми в группе молодых респондентов оказались модусы "жизнь как жертвенность", "жизнь как геройство", "жизнь как долг", "жизнь как хранение", "жизнь как вера". Это позволило заключить, что, вероятно, молодые респонденты не готовы к подвигам ни во имя чего и не считают необходимым хранить и усваивать опыт своей культуры, общества, группы; они почти не знают традиций и не тяготеют к их сохранению, предпочитают жить свободно, динамично, без обязательств, не оглядываясь на прошлое, жаждая бесконечной новизны и остроты жизненных ощущений.
Молодые участники исследования обнаружили неготовность брать жизнь под контроль, управлять свершающимися в ней событиями, преодолевать собственную инерцию. Большинство из них были склонны "плыть по течению", подчиняясь судьбе.
В этом возрасте прослеживается тяготение к следующим сюжетным схемам: "запреты" (в автобиографиях присутствует сюжет нарушения запретов, преодоления чужих рекомендаций и требований), "накопление" (денег, дипломов, статуса, связей и пр.), "конфликт" (с родительской и прародительской семьей, с ровесниками, с представителями своего и противоположного пола, с детьми, соседями, учителями, наставниками, тренерами, начальством, властями и пр.), "ошибка" (человеку что-то недодали, спутали с другим и наказали, обвинили, отобрали), "преследование" (эта паранойяльная линия встречалась довольно часто в комментариях), "борьба" (как правило, это борьба не "за", а "против" – ограничений, условностей, ханжества), "неверность" (практически каждый пережил ее, хотя отрицает, что был кому-то или чему-то не верен сам), "предательство", "подлость", "риск" (отнесен к положительным категориям), "игра", "случай", "справедливость", "любовь", "одиночество", "свобода", "надежда".
Таким образом, автобиографирование молодых респондентов сфокусировано не на стремлении к личным достижениям, преодолениям, романтическому самоутверждению, не на жажде подвигов и славы, освоении категорий смысла и временных трансспектив, как можно было бы полагать, опираясь на канонические знания возрастной психологии, а на противодействии принятому во взрослой среде экзистенциальному порядку, на конфликте, борьбе, преодолении ограничений своей свободы, ломке запретов, несерьезном, трикстерском отношении к жизни, полагании на случай, везение.
В какой-то мере такая внутренняя семантическая картина напоминает подростковую, что заставляет задуматься о еще большем удлинении современного детства и отмеченном нами ранее "бегстве от взросления".