"Вопросы о возможности войны в массе а/с [антисоветски - авт.] настроенных специалистов находят живейший отклик, при этом имеют место высказывания пораженческого характера", - сообщалось в сводке ОГПУ в июле 1932 г. Но в той же сводке приводится высказывание вполне "пораженческого" характера, которое тем не менее замечательно своим скептическим отношением к самой возможности войны: "События на Дальнем Востоке нас не касаются. С нами никто связываться не хочет. У нас подняли шум для того, чтобы побольше денег с нас выкачать. В случае же войны с Японией нам придется очень скверно. Японская армия непобедима. Нам нужно согласиться на любые условия, предложенные Японией, иначе мы поведем русский народ на убой".
Любопытны различные мнения о причинах японской агрессии на Дальнем Востоке.
Рабочие одного из вологодских заводов в октябре 1931 г. рассуждали так: "Япония не иначе как зачинщик войны от всего мирового капитала, которая ищет рынка сбыта не только для себя, но и для всего капитала. Этим конфликтом Япония хочет вызвать на войну и Советский Союз. Сама система капитализма этого требует…" Как бы отвечая им, некий счетовод Тяпин утверждал: "Нашим газетам нельзя верить, так как они все говорят ложь и однобоко, т. е. только то, что в их пользу, а остальное умалчивают. Взять хотя бы о событиях в Японии, которая якобы ни за что ни про что вторглась в Китай и захватывает ее части. Между строк все же можно догадаться, что как только в Китае появилась Советская власть, Япония стала враждебно относиться к империалистам [так в документе - авт.] и начала их притеснять. По-моему, все делается по указке наших там агентов, которые работают на наши деньги". С этим соглашался и десятник Благовещенский: "Возьмите Китай, там китайские коммунисты обострили так отношения, что потребовалось вмешательство целой Японии, которая вынуждена для защиты интересов своих граждан послать целую армию… часто население подстрекается китайскими коммунистами и, не в обиду будет сказано, при благосклонном участии наших коммунистов, которые лезут в бутылку, и может загореться, разразится пожар, а в эту кашу безусловно будет втянут наш союз и тогда лишь будет конец".
Высказывания о том, что виновником войны, вольным или невольным, может стать уже окрепшее Советские государство, встречались все чаще. На одном из московских партактивов в феврале 1932 г. по поводу угрозы войны с Японией была подана следующая записка: "Как понять - конкуренция на мировом рынке с капиталистическими странами некоторыми продуктами. А Ленин говорил, что конкуренция, дележ рынков порождает войну между государствами, а потому будет искусственный вызов войны с капиталистическими государствами, еще не успев завершить наше строительство".
В одной из сводок, подготовленных летом 1932 г. и посвященной настроениям специалистов сельского хозяйства, цитируются следующие высказывания: "Большевики пишут во всех газетах, что иностранцы вооружаются, а вот о том, что мы сами вооружаемся и гоним войска на Дальний Восток, так об этом ни слова не пишут". По мнению другого специалиста, именно советское руководство сознательно вело дело к войне с Японией, надеясь таким образом снизить напряженность внутри страны: "В настоящее время атмосфера настолько сгущена и положение в деревне настолько тяжелое, что единственным выходом из положения является война".
В том же, 1932 г., произошло очередное повышение цен на хлеб, и сразу же этому было найдено объяснение: "Струсили они японцев, а он ведь не шутит. Весной на нас пойдет, вот для обороны страны все от нас и отнимают". Эти слухи, кстати, не были беспочвенными: именно ускоренное создание запасов хлеба на Дальнем Востоке на случай войны с Японией явилось одной из причин страшного голода начала 1930-х гг.
И вместе с тем сводки весны 1932 г. отмечали, что настроение рабочих, например, в разных районах Урала, здоровое, антисоветских выступлений не выявлено, многие хотят идти добровольцами в РККА. То же самое - среди крестьянства; в целом настроение здоровое, но "среди колхозников были разговоры: вот-вот война, а без хлеба не навоюешь" (последнее высказывание как раз иллюстрирует отношение к войне, как делу обыденному, житейскому).
И среди вопросов, заданных на лекциях, собраниях, политднях по этому поводу, преобладают вполне здравые, например, почему разрешили японцам использовать КВЖД; не смогут ли Япония и Китай вытеснить нас с КВЖД, так как мы не сможем воевать на чужой территории; какой проект по разоружению выдвинул СССР на Женевской конференции; сколько в СССР танков, орудий, самолетов; и пр. И намного реже встречаются упоминания о панических настроениях или массовой закупке продуктов.
В октябре 1932 г. в Подольском районе Московской области на одном из собраний, посвященных итогам сентябрьского пленума ЦК ВКП(б), был задан следующий вопрос: "Не находите ли вы, что в настоящее время если меньше пугает интервенция, то ослаб тыл, так как чувствуется большое недовольство рабочих и колхозников". И, как бы подытоживая все, что говорилось в народе по поводу военной опасностей, на одном из политдней осени 1932 г. в Москве прозвучала печальная фраза: "Мы войны не боимся, но плохо живем…"
Как известно, Япония избрала менее опасный для себя вариант, развернув широкомасштабную агрессию в южном направлении, и на первый план вновь выдвинулась опасность с Запада.
* * *
"По-видимому, фашизм растет, Гитлер подвигается к Франции и всех посылает куда следует. Он авторитетно действует на массы… Придет время, что Германия покажет и русским коммунистам, Украину определенно возьмет", - такие высказывания были характерны после 1933 г. Один из собеседников В.И. Вернадского в ноябре 1934 г. допускал возможность войны, так как "Япония и Германия знают, что время за нас".
* * *
Весной 1919 г. в Италии появились союзы фронтовиков, или, по-итальянски, "фаши ди комбаттименто". Именно они дали начало фашистскому движению, которое в ноябре 1921 г. оформилось в Фашистскую национальную партию. За этим последовал пресловутый "поход на Рим" и приход фашистов к власти в Италии в октябре 1922 г. С этого времени "фашизм" становится одним из самых употребительных терминов в политической истории первой половины XX века. В советской политической лексике он стал употребляться уже в 1923–1925 гг. в самом широком смысле - помимо итальянских фашистов, были польские, болгарские, румынские и прочие, а также пресловутые "социал-фашисты". Речь идет не только о пропаганде, но и о массовом сознании - в материалах ОГПУ уже применительно к началу 1925 г. упоминаются и "группировка красноармейцев, предполагавшая формирование отряда с целью соединения с польскими фашистами для борьбы с Соввластью", и студенческие "нелегальные союзы теософов и христиан, зараженные фашистской идеологией и ставящие задачей борьбу с идеологическим влиянием комсомола на молодежь". В марте 1925 г. в ежемесячном обзоре ОГПУ о положении в стране есть упоминание о раскрытии антисоветской организации "Орден русских фашистов", которая "группировалась из литераторов, имевших за собой контрреволюционное и уголовное прошлое, в том числе ряд явных дегенератов, кокаинистов и опиеманов". Сообщалось, что целями организации являлись уничтожение марксистской идеологии, свержение Советской власти, установление диктатуры русских фашистов. Появлялись даже листовки, написанные якобы от имени фашистской организации. Например, весной 1926 г. в Сталинграде было обнаружено объявление за характерной, звучащей истинно по-советски, подписью: "Зав. иностранной организацией фашистов", где извещалось о скором взрыве моста, электростанции, водопровода… Другими словами, представления о фашизме, как течении, враждебном коммунизму, проникали в самые различные слои советского общества.
Но практически одновременно появляются и другие высказывания, в которых фашизм и коммунизм отождествлялись. Так, летом 1925 г. сообщалось, что некий учитель-толстовец из Московской губернии "ведет агитацию против укрепления военной мощи страны… коммунистов приравнивает к фашистам". Постепенно подобное отождествление становилось обычным аргументом в политических, в том числе внутрипартийных дискуссиях. Например, троцкисты, которых высылали из Харькова зимой 1929 г., кричали, имея в виду сторонников сталинской "генеральной линии": "Нас, ленинцев, фашисты гонят в ссылку", "Долой фашистов" и т. д.
Однако при всей важности того факта, что термин "фашизм" существовал и даже активно воспроизводился в массовом сознании советского общества задолго до 1933 г., необходимо учитывать, что именно с Германией это понятие не связывалось по крайней мере до начала 1930-х гг., когда, наряду с ситуацией на Дальнем Востоке, события в Германии стали вызывать особый интерес. Так, уже в 1930 г. М.М. Пришвин был уверен, что "новая история будет история борьбы фашизма с коммунизмом".
Приход фашистов к власти в январе 1933 г., хотя и не сразу, привел к изменениям в двусторонних советско-германских отношениях и к серьезным корректировкам в советской пропаганде, которая постепенно стала принимать все более антинацистский (а объективно в некоторой степени и антигерманский) характер. Антифашистская направленность пропаганды вызывала определенный отклик у части советского общества, прежде всего интеллигенции. В частности особые опасения вызывала антисемитская политика гитлеровцев, их расовые теории, а также стремление к захвату "жизненного пространства" (впрочем, последнее многие воспринимали как чисто теоретические рассуждения, не придавая им особого значения).
Конечно, для значительной части советских граждан ни "рост фашистской угрозы", ни "предательство германских социал-фашистов", ни даже приход Гитлера к власти почти не представляли интереса, как, впрочем, и другие международные сюжеты. "Несмотря на важность событий в Германии, захват власти Гитлером, террор рабочего движения, гонения на компартию, захват редакции и т. д. среди студентов кормофака разговоров и дебатов не было", - говорится в справке Вологодского ОГПУ. И далее приводится комментарий одного из студентов по поводу поражения германских коммунистов: "Иностранные рабочие не такие дураки, чтобы завоевать голодную свободу, как у нас".
Тем не менее усилия пропаганды начали приносить плоды. Постепенно в массовом сознании формировалось представление о Германии как основном источнике военной угрозы. Комментируя первомайский военный парад 1934 г., сотрудник Омского художественно-педагогического техникума Н.С. Таланкин сделал следующий вывод: "Этим демонстрируется наша сила в виду внешней опасности, чтобы наши обыватели не думали, что наше внешнеполитическое положение плохо, в том смысле, что нам-де не справиться с двойной военной опасностью - с Японией и Германией".
Подобные высказывания встречались все чаще. Так, священник из Челябинской области А.Л. Селиверстов в феврале 1935 г. уверял: "Да все равно им [коммунистам - авт.] не сдобровать, они ждут угрозы с востока, а их накроют с запада и охватят со всех сторон, тогда узнают как крестьян душить и из сельниц последнюю муку выгребать". А калужский техник М.В. Константинов весной 1936 г. по поводу занятия Германией Рейнской зоны предсказывал: "Сейчас в Японии и Германии серьезные дела творятся. Если Германия нападет на Францию, нам придется ей [Франции - авт.] помогать, если только не найдут наши каких-либо причин уклониться от этого. А все-таки неплохо было бы померяться силой, ведь у нас теперь вооружение поставлено хорошо".
Даже такое событие, как высылка из Ленинграда после убийства С.М. Кирова "классово чуждых элементов", воспринималось многими представителями интеллигенции в контексте надвигающейся фашистской угрозы. Студенты Амосов и Буев, в частности, утверждали: "Это вызвано объявлением воинской повинности в Германии и желанием Соввласти превратить Ленинград в военную крепость". Составители информационной сводки сочли нужным подчеркнуть, "что последнее мнение далеко не единичного порядка". Действительно, примерно то же самое говорил инженер завода "Электрик" и др. А сотрудник "Гипротруда" инженер Лебедев делал еще более далеко идущие выводы из происходящего: "Теперь мы живем не в ту пору, когда сгоряча отвечали на индивидуальный террор - массовым террором. Теперь как будто все начинания "плановые", и последние мероприятия имеют в виду, очевидно, события в Германии: на случай войны насытить тыл сведущими людьми".
Вместе с тем, приход фашистов к власти расценивался в стране неоднозначно. В частности, многие представители интеллигенции, как отмечалось в материалах ОГПУ, "с интересом и одобрением" следили за политикой Гитлера, как накануне его прихода к власти, так и в первые годы существования "тысячелетнего рейха".
В этой среде нередко звучали сомнения в достоверности того, о чем писали советские газеты или говорили в своих выступлениях партийные деятели. Так, свердловская учительница немецкого языка М.Е. Козопасова, в 1920–1925 гг. жившая в Германии и поддерживавшая переписку с немецкими знакомыми, по словам директора школы, в 1936–1937 гг. высказывала "неумеренно восторженные мнения о Германии", возмущалась тем, что советский журнал на немецком языке "имеет нахальство" писать, что дети безработных в Германии голодают: "Хотела бы я посмотреть хотя бы на одного голодающего ребенка в Германии".
В сводке Омского горкома партии, посвященной итогам проработки закрытого письма ЦК ВКП(б) по поводу убийства С.М. Кирова в феврале 1935 г., отмечалось, что среди студентов Омского института сельского хозяйства идут такие разговоры: "В СССР тяжело живется большинству, и никто еще не доказал, что при германском фашизме хуже, чем при нашей пролетарской диктатуре".
Нередко, впрочем, встречались высказывания о том, что в Германии, в том числе при Гитлере, живется даже лучше, чем в СССР. Чаще других говорили об этом немцы (в том числе иностранные специалисты), жившие в СССР и сохранившие связи с родиной. Например, уже в августе 1933 г. в Свердловске появились письма из Германии, в которых писалось, что "радость в отношении к новой системе всеобщая, все воодушевлены перспективами, которые ожидаются в новой Германии. Число участников демонстраций, которые часто бывают, превышает 100 000 тыс. [так в документе - авт.], особенно рабочие ожидают улучшения своего материального положения, в связи с этим сбор на различные собрания и митинги так велик, что не требуется особых сил для привлечения. Не так давно по всей Германии проведена кампания оказания помощи 1/2 млн. немцам, живущим в СССР, которые близки к голодной смерти… например в одной деревне было 200 чел. безработных, теперь они все получили работу". Конечно, слухи об этих письмах тут же расползлись по городу.
Вообще и немецкие граждане, и просто этнические немцы, жившие в СССР, но сохранившие какие-то связи с родственниками или знакомыми в Германии, служили одним из основных каналов получения альтернативной (позитивной по преимуществу) информации о положении в национал-социалистическом рейхе. Конечно, процессы, происходившие в этой среде, вряд ли можно рассматривать как характерные для российской интеллигенции в целом.
Были случаи, когда политика национал-социалистов отождествлялась с тем, что происходит в Советском Союзе. Арестованный в 1936 г. в Тюмени директор пивоваренного завода И.В. Людвиг, член ВКП(б) с 1918 г., по данным чекистов, говорил, что "фашизм является большевизмом наизнанку и что большевики и фашисты друг друга стоят… В Германии Гитлер признает чувство национальной гордости - это фашизм, у нас появились слова "родина", "любить родину". У нас с другого конца тоже вводится национал-социализм".
Предыдущее высказывание, как и ряд ему подобных, содержит элементы осуждения ("большевики и фашисты друг друга стоят"), однако часть интеллигенции одобряла некоторые аспекты внутренней и внешней политики Гитлера, например, решение многих социальных проблем или быстрый рост международного статуса Германии. Те представители интеллигенции, которые были настроены оппозиционно по отношению к существующему строю, одобряли также антикоммунистические репрессии в Германии и антисемитизм германских властей.
Так, вологодский инспектор ОТК, член партии П.С. Непряхин в июне 1936 г. "в разговоре о политике Гитлера высказал свое согласие с политикой Гитлера в отношении того, что коммунисты есть тьма". Встречались и такие высказывания: "Гитлер - это великий человек, ему богом суждено победить весь мир, надо помогать Гитлеру. Сталин - это ничтожество". Некто Игнатьев, учитель из Глазовского района Удмуртской АССР, на вечере учителей предлагал: "Выпьем за победу фашизма в СССР!" В августе 1936 г. специалист Калужской спичечной фабрики Музалев утверждал, что "фашисты уже не настолько глупы, как о них думают. Они, пожалуй, поумнее нас, в Испании они едва ли не победят".
Зачастую внимание "органов" привлекали случайные высказывания; так, инструктор ижевского гороно Иютин в 1936 г. на вечеринке поинтересовался: "Кто имеет право вступать в фашистскую организацию?" Этот факт тут же был доложен в обком партии.
Иногда представления о могуществе немецких фашистов принимали совсем уже анекдотические формы. Например, в 1937 г. техник Ворошиловского химкомбината (Свердловская область) Рассадович, по совместительству преподававший немецкий язык в школе, во время уроков "проводил контрреволюционную фашистскую пропаганду", говоря ученикам: "Лучше учите немецкий язык, он вам пригодится, так как скоро Гитлер придет". К сожалению, этот педагогический прием оценили не столько ученики, сколько сотрудники ОГПУ НКВД.