Механизм эквивалентных замен состоит в том, что в самом процессе восприятия речи реципиент заменяет слова и словосочетания, фразы более простыми сигналами или наглядными образами. Это является своего рода необходимостью в силу того, что возникающий в сознании знак отражает первичный знак (стимул) не прямо, а косвенно, "превращенно" и его понимание человеком происходит путем как бы перевода с "языка слов" на "язык образов" и "язык мысли". В сознании реципиента образу (значению) могут соответствовать различные смыслы, облаченные в слова, отличные от тех, что даны в восприятии, хотя и сопряженные с ними по смыслу. Если, однако, стимульные слова не представлены в сознании, то реципиент будет заменять их схожими.
Механизм вероятностного прогнозирования. При восприятии речи реципиент проявляет активность: опирается на свой прошлый опыт (как речевой, так и неречевой), осуществляет вероятностное прогнозирование поступающего сигнала, а также производит эквивалентные замены. В этом процессе задействован механизм апперцепции – зависимость восприятия от прошлого опыта. При восприятии речи реципиент не пассивно ждет того, что ему скажет автор, а сам выдвигает гипотезу о том, что он может услышать или прочитать на следующей странице или строчке. Механизм вероятностного прогнозирования является частью общепсихологических механизмов процесса восприятия.
Понятие апперцепции, предложенное Г. Лейбницем, трактуется как внутренняя спонтанная активность сознания и как результат жизненного опыта индивида. Г. Лейбниц трактовал ее в качестве отчетливого, осознанного восприятия душой определенного содержания. Позже В. Вундт усмотрел в ней универсальный объяснительный принцип, внутреннюю "духовную силу", обусловливающую ход психических процессов. В современной психологии более распространено второе понимание апперцепции, связанное с выдвижением гипотез об особенностях воспринимаемого объекта, его осмысленное восприятие.
В этой связи еще раз процитируем А. А. Ухтомского. "Старинная мысль, что мы пассивно отпечатлеваем на себе реальность, какова она есть, совершенно не соответствует действительности, – писал он. – Наши доминанты, наше поведение стоят между нашими мыслями и действительностью <…> Мы можем воспринимать лишь то и тех, к чему и к кому подготовлены наши доминанты, то есть наше поведение" (Ухтомский, 1973, с. 253).
Исследователи этого явления различают устойчивую и временную апперцепцию. Первая проявляется как мировоззрения и убеждения, вторая отражает ситуативно возникающие психические состояния – эмоции, экспектации, установки.
Субъективность восприятия. Результат восприятия зависит и от объекта, и от воспринимающего субъекта. "С позиций психологии человеческого бытия, – пишет В. В. Знаков, – понимание нужно субъекту для того, чтобы понять мир и самого себя, определить, что он есть, какое место занимает в мире" (Знаков, 2002, с. 39).
В целом восприятие и понимание речи включает в себя рецепцию слышимых или видимых элементов языка, установление их взаимосвязи и формирование личностного представления об их значении. Результатом восприятия является понимание как расшифровка общего смысла, который стоит за непосредственно воспринимаемым речевым потоком, придание воспринимаемой речи определенного смысла.
Как показывает И. А. Зимняя, восприятие текста, являясь процессом посинтагменного второсигнального отражения действительности, представляет собой процесс раскрытия опосредованных словами связей и отношений, которое результирует в их осмыслении и приводит к пониманию всего текста (Зимняя, 1976).
В ходе понимания реципиент устанавливает между словами смысловые связи, которые составляют в совокупности смысловое содержание высказывания. Начальный, самый общий уровень понимания свидетельствует о понимании только основного предмета высказывания – того, о чем идет речь. Второй уровень – уровень понимания смыслового содержания – определяется пониманием всего хода изложения мысли автора, ее развития, аргументации. Этот уровень характеризуется пониманием не только того, о чем говорилось, но и того, что было сказано. Высший уровень понимания определяется пониманием не только того, о чем и что было сказано, но самое главное – пониманием того, зачем это говорилось и какие языковые средства использованы.
Такое проникновение в смысловое содержание позволяет слушателю понять мотивы, побуждающие говорящего говорить так, а не иначе, понять все, что подразумевает говорящий, внутреннюю логику его высказывания. Этот уровень понимания включает и оценку языковых средств выражения мысли, использованных говорящим.
Библиопсихологический подход к проблеме восприятия текста
Проблема восприятия текста – одна из ключевых для современной психологии и психолингвистики. Находясь на стыке психологии и лингвистики, психолингвистика, с одной стороны, основывается на данных психологии речи, с другой – на результатах, полученных в рамках общего языкознания и лингвистики текста. В соответствии с этим исследуется психологическая модель восприятия, ее уровневый характер или обусловленность восприятия внешними (объективными) и внутренними (субъективными) факторами (Ушакова, 2001).
Понимание предложений как минимальных единиц речи оказывается недостаточным для понимания текста как целостности. Являясь интегральным единством предложений и сверхфразовых единств, текст обладает множеством значений, как собственно текстовых, так подтекстовых и затекстовых. Восприятие текста, опираясь на процесс посинтагменного второсигнального отражения действительности, раскрывает опосредованные словами связи и отношения. Результатом становится осмысление и понимание всего текста.
Чтение художественного текста требует от читателя умения ориентироваться в композиции (авторской организации последовательности описываемых событий), авторских отступлениях, во вторых планах, аллюзиях, прецедентности и т. п. В комплексе это составляет текстовую компетенцию как умение ориентироваться в текстовом пространстве.
Существенна для читателя художественного текста и способность к эмпатии – пониманию характеров и настроения, приписываемых персонажам. Тогда результатом восприятия становится понимание авторской концепции в целом.
Многочисленные исследования показывают, что для более глубокого понимания художественного текста его содержание должно соотноситься с жизненным опытом читателя как личности. Читатель реагирует интеллектуально (размышляет над описанными в тексте проблемами) и эмоционально. Происходит проникновение в авторский замысел, общение с писателем.
Известно, что как предмет психологического анализа "текст не существует вне его создания или восприятия" (Леонтьев А. А., 1969, с. 15). Иногда даже утверждают, что нельзя найти двух людей, которые вкладывали бы идентичное содержание в один и тот же текст. Так, согласно Р. Ингардену, всякий текст принципиально не полон и процесс чтения и понимания есть одновременно процесс реконструкции, восполнения недостающего (Ингарден, 1962).
Исследования показывают, что художественный текст создает вокруг себя поле возможных интерпретаций, порой очень широкое. Структура текста задает характер восприятия, но результат понимания текста не может программироваться автором текста жестко: характер понимания и особенно интерпретации смысла художественного текста оказывается в зависимости и от ряда внутренних, субъективных факторов. К их числу относят обычно следующие: социальное положение читателя, его культурный уровень (степень включенности в социокультурные отношения), знание языка текста, личную восприимчивость, прежний опыт, включенность в культуру и др.
Существует подход, согласно которому текст является стимулом для читателя, образующего собственную проекцию текста в своем сознании. Он носит название библиопсихологического и предполагает, что эта проекция может отличаться от авторского представления о смысле текста.
Французский исследователь XIX века Э. Геннекен предложил изучать психологию автора и аудитории, основываясь на сочетании эстетического, психологического и социологического подходов. Он полагал, что проекция (понимание) читателей является ментальным аналогом произведения. Тем самым произведение перестает быть просто поводом и превращается в средство передачи вербализованных значений (Ishill, 1927; The John Hopkins. 1997; Legouis, 1997), а рожденные им смыслы являются овнешнением (термин Е. Ф. Тарасова) психики автора.
Э. Геннекен сформулировал законы библиопсихологии, описывающие, как именно книга влияет на читателя:
1. Изучение особенностей книги и тех реакций, которые она вызывает в читателе, позволяет судить об особенностях различных читателей и читающей публики в целом.
2. Читатель реагирует на книги: зная читателя, мы можем понять, почему он реагирует таким или иным образом на книгу, которую читает, и какие именно писатели популярны в тех или иных культурах, среди различных классов, и кто находит среди определенных людей особый прием и приобретает титул их "любимых авторов".
3. Между читателем, книгой и ее автором существует вид психологической, социологической и исторической связи (цит. по Рубакин, 1977).
Видный отечественный исследователь чтения Н. А. Рубакин (1862–1946) отмечал, что эти законы подтверждаются разнообразными и многочисленными психологическими экспериментами (сделанными в духе того времени, что несколько снижает их значимость, но не умаляет достоинства его теоретических изысканий). Рубакин полностью разделял гипотезу Э. Геннекена о психическом сходстве читателя и писателя, вступающих в общение посредством текста, и давал ее в следующей формулировке: "Почитатели произведения обладают душевной организацией, аналогичной организации художника, и если последняя благодаря анализу уже известна, то будет законно приписать почитателям произведения те самые способности, те недостатки, крайности и вообще все те выдающиеся черты, которые входят в состав организации художника" (Рубакин, 1977, с. 205). Иными словами, исследователь утверждал, что читатель по своим психологическим характеристиками похож на писателя, книги которого ему нравятся.
Н. А. Рубакин допускал возможность выявления "сложнейших психических <…> интимных переживаний (автора. – В.Б.) <…> - характера, темперамента, типа, склада ума и мышления, преобладающих эмоций, наклонности и активности или пассивности" в художественной литературе" (там же).
Восприятие элементов текста, по его мнению, связано с возникновением у читателя таких реакций, как понятие, образ, ошушение, эмоция, органическое чувство, стремление, действие и инстинкт. На этом основании Н. А. Рубакин считал возможным проводить "библиопсихологический психоанализ личности" субъектов текстовой деятельности и строить личное уравнение читателя и писателя (там же).
Следует отметить, что концепция Н. А. Рубакина была в свое время негативно оценена В. И. Лениным как эмпириокритицическая, что отсрочило публикации многих его работ (исключая научно-популярные). Освещая индивидуально-психологический (а не социологический, как того требовало время) аспект процесса восприятия текста, Н. А. Рубакин писал: "…Не знания и не убеждения человека должны мы считать главнейшими характерными элементами индивидуальной мнемы, а его эмоции, чувства, страсти, аффекты, влечения, стремления и желания, понимая под этими терминами старой психологии такие переживания субъекта, какие он никакими словами не в силах передать другим "я"" (Рубакин, 1977, с. 74, 75). Отмечая далее, что "их совокупность <…> это и есть индивидуальная мнема каждого из нас", Н. А. Рубакин делает понятие индивидуальной мнемы близким современному понятию психического типа личности.
Н. А. Рубакин отмечал необходимость собирать сведения о том, какие именно книги и общественные идеи находят наиболее "благоприятный отклик" в тех или иных общественных группах. Он призывал изучать взаимодействие книги и читателя с учетом определенных условий – экономических, политических, психологических. Тем самым Н. А. Рубакин ставил задачу поиска факторов, влияющих на обращение читателя к той или иной книге, рассматривая характер связей не только в системе "книга – читатель", но и в системе "идея – читатель". Конечной целью при этом, по замыслу Н. А. Рубакина, должно быть создание теории научно обоснованной пропаганды чтения и библиопсихологии как науки о восприятии и распространении книг.
В его концепции наряду с признанием важности выявления индивидуальных и групповых особенностей читателей содержание текста рассматривается и как совокупность семантических образований, и как стимул для образования тех или иных проекций у воспринимающих текст читателей (или типов читателей). При этом под проекцией Н. А. Рубакин понимает результат восприятия текста некоторым реципиентом, а под типом читателя – группу личностей, одинаковым образом воспринимающих текст, реагирующим на него, полагая, что "классифицировать людей по их психическим типам – это значит выяснить, какие именно переживания повторяются у них относительно часто" (там же, с. 163).
Вклад Н. А. Рубакина исключительно высоко оценили представители сразу нескольких дисциплин. Например, венгерские психологи пишут: "Русский исследователь Николай Рубакин вошел в историю мировой культуры как основатель новой дисциплины – библиографической психологии" (Estivals, Savova, 1998).
Таким образом, изучение читательских предпочтений позволяет также приблизиться к ответу на вопрос о том, с чем связано не только предпочтение определенных авторов некоторыми читателями, но и их неприятие другими.
Индивидуальные различия восприятия художественного текста
Воспринимая произведение, читатель "впитывает" и его художественную форму, и развернутость художественных образов, и многое другое, что в совокупности составляет художественный текст. Вместе с тем восприятие и понимание текста органически сочетаются с его семантической компрессией и выделением смысловых опорных пунктов. При этом, поскольку выделяемые смысловые "вехи" художественного текста являются коннотативно отмеченными, они получают определенную оценку со стороны читателя. Даже если такая оценка и не осознается читателем, процесс чтения художественного текста все равно представляет собой процесс пересечения смысловых полей (в том числе и эмотивных) текста и смысловых полей (прежде всего эмоциональных) читателя. Разведение эмотивных структур (текста) и эмоциональных структур (личности) предлагает Ю. А. Сорокин.
Проблема субъективности восприятия знакового продукта была поставлена крупным философом и культурологом В. Гумбольдтом, особое внимание уделявшим процессу понимания речи. Общеизвестно положение Гумбольдта о том, что говорящий и слушающий воспринимают один и тот же предмет с разных сторон и вкладывают различное, индивидуальное содержание в одно и то же слово. "Никто не принимает слов совершенно в одном и том же смысле, – писал он. – <…> Поэтому взаимное разумение между разговаривающими в то же время есть недоразумение, и согласие в мыслях и чувствах в то же время, и разногласие" (Гумбольдт, 1859, с. 62).
Об этом же пишут и многие современные исследователи (Ингарден, 1962; Лотман, 1972). Понимание и особенно интерпретации смысла художественного текста зависят от ряда внутренних, субъективных факторов.
Крайним случаем выражения субъективизма в интерпретации процесса восприятия является такое утверждение: "Смыслы, которые индивид приписывает объектам понимания, он черпает из своего внутреннего мира – мира индивидуального сознания, образующего основу понимания" (Никифоров, 1982, с. 51). Более взвешенным нам представляется другой подход: "Смысл любого рассказа (повести, романа) заключается не в предметном содержании, его фабуле, а в отношении читателя к прочитанному. Отношение проявляется в интерпретации, выводах, предположениях, ответах на вопросы и т. д." (Знаков, 2002, с. 39).
Многие исследователи полагают, что при обращении к художественной литературе читатель выступает не только как носитель знания, но и как личность со своей структурой ценностей и динамических смысловых систем (Бореев, 1985; Ваину, 1997; Каракозов, 1998; Леонтьев Д. А., 1991; Нишанов, 1985, и мн. др.).
Есть много свидетельств тому, что писатели, оценивая произведения коллег по цеху, выносили иногда прямо противоположные суждения. Так, Гете высоко ценил творчество Шекспира, а Л. Н. Толстой не жаловал великого английского драматурга. Таких фактов очень много, но они не систематизированы и не исследованы, хотя такая работа могла бы многое дать психологии искусства.
Субъективность читательского восприятия может быть доказана и проиллюстрирована множеством примеров. Рассмотрим наиболее типичные оценки "темных" текстов И. А. Крылова. В его баснях присутствует семантический компонент 'злость' и противопоставление "знающего" и "делающего", которым описывается большинство объектов материального и социального мира, что характерно именно для "темных" текстов. Эта доминанта определяет всю систему образных средств, используемых в его текстах.
В качестве одного из проявлений обыденного отношения к "темному" художественному тексту приведем пример из периодической печати:
Мой пятилетний сын преподнес мне урок нового, то есть нормального человеческого мышления. Когда мы с ним прочитали басню "Стрекоза и Муравей", он не принял ее мораль, объяснив, что Муравей – плохой: Стрекозу надо впустить в дом, иначе она на улице умрет от холода.
Характерно, что этот факт отношения к басне как к реальному жизненному событию учитывается и в научном анализе. Так, Л. С. Выготский приводит слова В. Водовозова о том, что в басне "Стрекоза и Муравей" мораль муравья "казалась детям очень черствой и непривлекательной <…> и все их сочувствие на стороне стрекозы, которая хоть лето, но прожила грациозно и весело, а не муравья, который казался детям отталкивающим и непривлекательным" (Выготский, 1987, с. 108).
Интересен в рассматриваемом нами плане пример, который приводит Л. С. Выготский о поэте Измайлове, заканчивающем басню с таким же названием "Стрекоза и Муравей" несколько иначе:
Но это только в поученье ей Муравей сказал,
А сам на прокормление из жалости ей хлеба дал.
Сам Л. С. Выготский комментирует это так: "Измайлов был, видимо, человек добрый, который дал стрекозе хлеба и заставил муравья поступить согласно правил и морали" (Выготский, 1987, с. 120).
Естественно, что Л. С. Выготский не может не оценить эти две басни с позиции объективной психологии искусства, полагая, что в данном случае "происходит уничтожение всякого поэтического смысла", а сам Измайлов выступает как "весьма посредственный баснописец, который не понимал тех требований, которые предъявлялись ему сюжетом его рассказа" (там же, с. 108).