О король, если места хватает
на полянах твоих для игр и затей,
где цветенье свой мед разливает
и манит на травы детей,
то к тебе приведут дорога
всех, кто хилы, бедны, убоги,
всех, кого ты из нищеты и грязи поднял,
всех, кого обогрел и понял, -
всех, кто ждал у твоих ворот.
Я тихонько прочитала эти строки про себя и горько заплакала. О король, мое дитя тоже, мое дитя тоже ждет тебя у твоих ворот. Позволь поиграть ему на твоих полянах Блаженства. Тебя молит об этом отчаявшаяся мать!
26 февраля! Я никогда не забуду этот день! Как я была одинока и несчастна, как тосковала по Леннарту, как терзалась!
Во всем доме стояла тишина, лишь откуда-то доносилось легкое бренчание, кто-то играл на пианино. Если бы не это бренчание, я бы решила, что, кроме меня, на всей планете больше никого нет.
Снег все падал и падал. Стоя у окна, я моргала ресницами, пытаясь смахнуть слезы, я выбегала в кухню, я заходила в "детскую", где уже стояла маленькая белая кроватка… Нет, нет, смилостивись надо мною… я не в силах видеть эту кроватку теперь… и почему, почему, почему не приходит домой Леннарт?
Он пришел, и я, словно Огромный тяжелый жернов, повисла у него на шее и, вся в слезах, призналась, что не рожу ему нормального ребенка!
Он огорченно покачал головой и сказал:
- С малышом все будет в порядке. Гораздо хуже с его бедной матерью… нет, дорогая моя Кати, не плачь!
Но что бы он ни говорил, ничто не помогало. Он утешал меня. Он ругал меня. Он всячески уговаривал меня, но я раз и навсегда решила, что нормального ребенка у меня не будет…
Однако постепенно ко мне вернулся разум. В мою душу прокрался колеблющийся луч надежды, и я почувствовала, что спазм в груди начинает отпускать. Завтра, возможно, я буду над этим смеяться.
- Если у кого-то и будут по-настоящему здоровые дети, так это у тебя, - сказал Леннарт. - Целая орава крепких, как маленькие летние яблоки, детишек.
- Кроме этого, ни одного у меня не будет! - сказала я, упрямо сжимая губы.
- Да ты что! - воскликнул Леннарт. - Раньше ты говорила, что их у тебя будет четверо!
- Я передумала, - злобно возразила я. - Нет, конечно, я не хочу четверых детей! Согласно статистике, каждый четвертый новорожденный - китаец, и я не думаю, что братья и сестры будут добры к нему.
Леннарт засмеялся и сказал:
- А кроме одного, ты больше других несчастных детей сегодня не выдумала?
- Нет, хватит того, что есть, - сказала я.
Потому что я не посмела сказать Леннарту, что меня уже давно мучит навязчивая идея, в которой продавщица магазина была совершенно не виновата. Я думала, у меня будут близнецы, а еще вероятней, тройняшки. Невозможно стать такой огромной, как я, и родить только одного ребенка. Медицинская наука может ошибаться. Я долго носилась с гложущей меня мыслью, что вернусь домой после родов с тремя ревущими малютками. Ой, вот беда, где найти им всем место! Но по сравнению с ужасными фантазиями, мучившими меня весь этот длинный страшный день, перспектива стать матерыо тройняшек была просто радующей. И я решила ни одной минуты больше не горевать. Теперь я хотела только радоваться, и хорошо пообедать вместе с Леннартом, и верить, что все прекрасно в этом лучшем из миров.
Но только мы кончили обедать, Леннарт вдруг сказал:
- Послушай-ка, послезавтра мне надо съездить в Мальмё!
Ох, не следовало бы ему об этом говорить! Только не сейчас, не раньше, чем мои чувствительные нервы успокоятся! Увидев, в каком я ужасе, Леннарт, утешая меня, сказал:
- Любимая, я ведь успею вернуться домой задолго до того, как с тобой что-нибудь случится!
Где ему знать об этом! Ребенок может родиться преждевременно, об этом ведь приходится иногда слышать! И еще, пожалуй, думалось, что в час испытания мне придется быть одной.
- Поезжай! - с горечью сказала я. - Я пришлю тебе телеграмму!
- Какую еще телеграмму? - спросил Леннарт.
- Родила тройню, скольких утопить? - ответила я и, плача, встала из-за стола.
- Все женщины такие, когда им предстоит родить ребенка? - спросил позднее Леннарт.
Мы сидели у огня, и я наконец успокоилась. О, Леннарт был так добр ко мне! Он сварил мне кофе и, болтая, уничтожил все мои горести, и мы радовались нашему здоровому великолепному ребенку, который скоро родится.
В дверь позвонили. Я открыла, и кто предстал предо мною, кто, как не Петер! С хлопьями снега на пальто и с самыми печальными в мире глазами!
- Я проходил мимо и не смог не заглянуть к вам! - объяснил он.
- О Петер, Петер, Петер! Как нам тебя не хватало! - повторяла я, прыгая вокруг него с грацией молодого слона.
- Вы, вероятно, одни? - спросил Петер.
- Да, не беспокойся, - ответила я и потянула его к огню, где Леннарт принял его словно брата, по которому давно тосковал.
Хорошо, что Петер снова сидел в своем обычном углу на диване. Но вид у него был встревоженный и какой-то неприкаянный. Он похудел. О Ева, если бы ты не была такой бессердечной!
Я вспомнила о той платиновой блондинке, с которой мы его встретили, и мне захотелось побольше узнать о ней.
- С какой красивой дамой ты обедал в "Riche", - лукаво сказала я.
Петер удивился и стал, видимо, напрягать память.
- А, она! - воскликнул он. - Это не дама, это владелица типографии из Гётеборга. Если бы вы знали, какой печатный станок я продал во время этого обеда!
Выпив кофе, он попытался шутить, как в былые времена, но не получалось. Не было ему весело!
- А вы не думаете, что мне вас тоже не хватало? - сказал он. - Я так тосковал по этому углу дивана, что чуть не сошел с ума. А как вообще-то она поживает?
- Спасибо! - ответила я, но не успела больше вымолвить ни слова.
Мы услышали сигнал бедствия, звонили словно бы на пожар… Ошибки быть не могло, так звонил в нашу дверь только один-единственный человек.
Петер приподнялся и глубоко вздохнул.
- Сиди, я открою! - сказал Леннарт.
- Нельзя ли кандидату в самоубийцы ненадолго обрести здесь приют? - услышали мы голос Евы в тамбуре.
- О да, вполне возможно, - ответил Леннарт. - Мы еще не до конца разочаровались в жизни.
Ева вошла и увидела Петера. Он поднялся и посмотрел на нее взглядом, который мог заставить человека плакать кровавыми слезами. Ева побежала к нему, но остановилась на расстоянии двух шагов… Лицо ее было совсем белым как мел. Никто не произнес ни единого слова.
- Мы с Леннартом ненадолго выйдем, - предупредила я. - У меня был тяжелый день, и мне нужно подышать воздухом.
Они меня не слышали. Они ничего не слышали и не видели.
Мы оделись и тихо и молча выскользнули из квартиры. Снегопад прекратился, и вокруг все было чисто и бело. Так хорошо пахло снегом. Машины, припаркованные вдоль тротуара, были покрыты большими белыми пушистыми капюшонами снега.
- Ходим тут, а ничего поделать не можем. Ничего, кроме как только желать, желать, желать… - сказала я. - О Леннарт, я так желаю, чтобы эти двое… у меня просто душа болит…
- Думаешь, я не желаю того же, - поддержал меня Леннарт.
Мы все ходили, ходили и ходили. В конце концов я больше не выдержала.
- Как, вы уже вернулись? - спросил Петер.
- А ты надеялся, что мы обойдем вокруг всего озера Меларен?.. - вопросом на вопрос ответил Леннарт.
Но Ева прервала его, сорвавшись с колен Петера, она воскликнула:
- Кати, он мне так жутко нравится, должно быть, я влюбилась, тебе не кажется? Скажи, что ты тоже так думаешь!
Петер смотрел на нее, смертельно серьезный.
- Мне нет дела, влюблена ты в меня или нет, - произнес он, - мне нет дела до того, чем ты занимаешься, мне вообще ни до чего нет дела, но я тебя никогда больше не отпущу.
И он обнял Еву, и вид у него был такой счастливый, что просто за душу хватало.
Ева, склонив голову к лацкану его куртки, с облегчением вздохнула:
- Мне кажется, что я как будто долго отсутствовала и только сейчас вернулась домой. Точь-в-точь так бывает, когда я долго живу в Стокгольме, а потом возвращаюсь в Омоль.
- Но предупреждаю, - заявил Петер чуть позднее вечером, - я застрелю каждого парня, который только приблизится к тебе.
- Пожалуй, тебе лучше приобрести пулемет, ра-та-та-та! - посоветовала Ева.
Но тут лицо Петера стало таким печальным, что Ева, быстро посерьезнев, сказала:
- Петер Бьёркман, обещаю тебе, пулемет не понадобится! - и нелшо погладила его по щеке. - Обойдешься и маленьким игрушечным пугачом, - добавила она.
Мы сидели вокруг огня и были такими добрыми друзьями, и жизнь нам улыбалась. Свет огня падал на белокурые волосы Евы, ее глаза блестели, и она казалась такой милой и счастливой. Петер время от времени бил себя по лбу и восклицал:
- Я не верю! Нет, не верю!..
Ты ошибаешься, Петер, ты ошибаешься! Надо верить, что есть на свете любовь, и что придет весна, и что маленькие дети будут здоровые и крепкие, как летние яблоки, и что Леннарт прав, когда говорит: смысл жизни в том, чтобы быть счастливым!
26 февраля был беспокойный и напряженный день. Думаю, моему ребенку тоже так показалось.
Я проснулась посреди ночи, ребенок разбудил меня. Я лежала некоторое время в темноте и весело насвистывала. В конце концов проснулся и Леннарт.
- А что теперь? - беспокойно спросил он. - Ты что, по-прежнему все так же сходишь с ума?
- Я насвистываю, потому что радуюсь, - сказала я. - Я только радуюсь и ни капельки не боюсь. А теперь - отправимся в путь. Ты ведь собирался ехать в Мальмё?
И прежде чем вызвать машину, мы протанцевали вместе наш молчаливый танец радости.
- Возвращайся скорей ко мне домой, Кати! - сказал Леннарт, и беспокойство прозвучало в его голосе.
XII
Мой сын лежит у меня на руке - такая слабая, крошечная тяжесть, ее почти никак не ощущаешь. И все же вес ее гораздо больше, чем вес земли, и небес, и звезд, и Солнечной системы.
Если мне сегодня суждено умереть, у меня останется воспоминание от этой сладостной крошечной тяжести, воспоминание, чтобы взять его с собой в рай… Я прожила жизнь не напрасно!
Мой сын лежит у меня на руке. У него такие маленькие-премаленькие ручки. Одна из них обхватила мой указательный палец, и я не смею шевельнуться. Возможно, он тогда отпустит мой палец, а это будет невыносимо. Эта крохотная ручка с пятью крохотными пальчиками и пятью крохотными ноготками - неземное, небесное чудо!
Я ведь знала, что у детей есть руки, но, разумеется, не понимала по-настоящему, что у моего ребенка тоже будут такие. Ведь я смотрю на этот маленький розовый лепесток - ручку моего сына - и не перестаю удивляться.
Он лежит с закрытыми глазками, прижавшись носиком к моей груди, его головка покрыта черным пушком, и я слышу его дыхание. Он - чудо!
Его отец уже был здесь и тоже считает его чудом. Да малыш и должен быть чудом, раз мы оба так считаем.
Недавно он, мой сын, немного поплакал. Его плач напоминает жалкий писк котенка, и я с этим чувством нежности к нему почти не в силах слышать этот плач, так мне больно! Как ты беззащитен, мой маленький котенок, мой птенчик, как мне защитить тебя? Мои руки крепче обвивают тебя. Они ждали тебя, мои руки, они с самого начала были предназначены именно для того, чтобы быть твоим гнездом, мой птенчик!
Ты - мой, я теперь тебе нужна! В этот миг ты абсолютно мой. Но скоро ты начнешь расти. С каждым днем ты будешь все больше отдаляться от меня. Никогда не будешь ты так близок мне, как теперь. Быть может, когда-нибудь я с болью в душе буду вспоминать этот час.
"Как жалобный звук струн скрипки, как зов птицы-пигалицы на вересковой пустоши, несется по всему миру, населенному людьми, их тоска по другим людям. Наиболее смиренно и глубоко тоскуют родители о детях, которых законы жизни призвали к отношениям с другими людьми" - так написано в одной из моих книг.
Сейчас у тебя есть только я, но, разумеется, законы жизни призовут и тебя к отношениям с другими людьми. И тогда я, быть может, превращусь в такую птицу-пигалицу с вересковой пустоши, тщетно взывающую к своему птенцу. Птенцам необходимо расти, становиться большими, я знаю, так должно быть.
Но именно сейчас ты у меня есть. Ты мой, мой, мой - с твоей покрытой пушком головкой, с твоими нежными маленькими пальчиками, и твоим жалобным плачем, и твоим ротиком, жаждущим материнского молока. Ты нуждаешься во мне, так как ты всего лишь маленький бедный мальчуган, который только что явился на эту землю и не может обойтись без матери. Ты даже не знаешь, куда явился, быть может, поэтому твой плач звучит так потерянно. Ты боишься начать жить, ты ведь не знаешь, что тебя ожидает? Хочешь, я расскажу тебе?
Здесь на земле столько необыкновенного, подожди немного, и ты увидишь! Здесь яблони в цвету, и маленькие тихие озера, и большие бескрайние моря, и звезды, и ночь, и прозрачно-голубые весенние вечера, и леса, разве это не прекрасно, что есть леса? А порой иней на деревьях. Иногда светит месяц. Летом, когда просыпаешься, трава покрыта росой, и тогда ты можешь ходить босиком своими маленькими ножками. Ты можешь ехать по узкой одинокой лыжне прямо в лес… естественно, когда наступает зима! Тебе понравится солнце, оно греет и светит! А когда купаешься, вода в море прохладная и сладостная.
В мире есть сказки и песни, есть книги и люди, некоторые из них станут твоими друзьями! Есть цветы, и нужны они только для того, чтобы быть красивыми. Разве это не удивительно и не весело?
А по всей земле разбросаны леса, и озера, и горы, и реки, и города, которые ты никогда не видел, но, быть может, когда-нибудь увидишь!
Поэтому говорю тебе, сын мой, что земля - прекрасное место для того, чтобы жить на ней, а жизнь - дар, и никогда не верь тем, кто пытается сказать что-то другое! Правда, жизнь бывает порой тяжелой, я не стану скрывать это от тебя. На твою долю выпадут горести, ты будешь плакать. Быть может, наступят такие часы, когда тебе не захочется больше жить.
О, ты никогда не поймешь, каково мне знать об этом! Я отдала бы свою душу за тебя, но не могу отвести от тебя ни одну из бед, что тебя ожидают! И все-таки говорю тебе, дитя мое, земля - дом человека, и дом удивительный! Пусть жизнь будет к тебе настолько справедливой, чтобы ты понял это. Да защитит тебя Бог, мой сын!
Примечания
Предисловие Л. Брауде "Кати путешествует" впервые печатается в настоящем издании. Мелкие фрагменты о книгах "Кати в Америке", "Кати в Италии" и "Кати в Париже" содержались в статье Л. Брауде "Астрид Линдгрен детям и юношеству" (М.: Детская литература, 19G9. С. 103–134).
"Кати в Америке" (<<Kati i Amerika"). Повесть. Впервые на шведском языке: Stockholm. Albert Bonniers Forlag, 1950.
Перевод осуществлен по первому шведскому изданию.
"Кати на улице Каптенсгатан" ("Kati pa Kaptensgatan"). Повесть. Впервые на шведском языке: Albert Bonniers Forlag, 1952.
В 1971 г. книга опубликована также издательством Ra-Ьёп-Schogren под названием "Кати в Италии" ("Kati i Ita-lien").
Перевод осуществлен по изданию 1971 г.
"Кати в Париже" ("Kati i Paris"). Повесть. Впервые на шведском языке: Albert Bonniers Forlag, 1953.
В 1972 г. книга опубликована также издательством Ra-Ьёп-Schogren.
Перевод осуществлен по изданию 1953 г.
Составила Людмила Брауде
Примечания
1
Имеется в виду левый берег Сены. Известный французский писатель Андре Моруа (1885–1967) назвал Сену "Живая ось города, от которой располагаются кварталы". Студенты, профессора, художники, издатели тяготеют к более скромному левому берегу. Но почти все театры, почти вся торговля предметами роскоши - на правом берегу.
2
Склодовская-Юори Мария(1867–1934) - физик и химик, одна из создателей учения о радиоактивности, лауреат Нобелевской премии (1903) совместно со своим мужем и коллегой, выдающимся французским ученым Пьером Кюри (1859–1906).
3
Робеспьер Максимильен (1758–1794) - деятель Великой Французской революции (1793), фактически возглавивший в 1794 г. правительство.
4
Обычно так шествуют при торжественном венчании в церкви.
5
Соглашайтесь или отказывайтесь (англ.).
6
Иаков - Патриарх, родоначальник народа израильского. Полюбил дочь своего дяди Рахиль и семь лет служил у ее отца пастухом.
7
Маленький шведский городок в провинции Сёдерманланд.
8
Город в лене Эстергётланд
9
В библейском мифе о Вавилонском столпотворении рассказывается о попытке построить после всемирного потопа город Вавилон и башню до небес.
10
Юмористическая повесть известного английского писателя Джерома Клапки Джерома (1859–1927) "Трое в лодке (не считая собаки)" (1889).
11
Достаточно (фр.)
12
Латинский квартал (фр.) - район высших учебных заведений на левом берегу Сены, где находится и Сорбонна, один из крупнейших и старейших университетов Европы.
13
Эйфелева башня - стальная башня (высота 300 м), сооруженная в Париже (1889) на левом берегу Сены по проекту французского инженера Александра Гюстава Эйфеля (1832–1923) для Всемирной выставки 1889 г. как символ достижений техники XIX в. Стала символом Парижа.
14
Монмартр (фр.) - пригород, с 1860 г. - район Парижа на левом берегу Сены. С конца XIX в. приобрел известность как место обитания парижской богемы: с Монмартром связаны имена и крупных художников, писателей и композиторов Франции.
15
Монпарнас (фр.) - также квартал художников на левом берегу Сены, там возникла знаменитая парижская школа, связанная с именами Анри Матисса (1869–1954), Пабло Пикассо (1881–1973) и др. Квартал знаменитых бульваров и кафе.