92
Отец Дмитрий (Долгушин), к которому я обратился за консультацией, написал мне, что, скорее всего, "имеется в виду "Исповедь", первые пять глав которой и по приему (цепь риторических вопросов), и по содержанию (прославление всемогущества Творца) совпадают с одой Хвостова". Возможно также, что Хвостов пользовался и другими сочинениями Августина или сочинениями, приписывавшимися тогда Августину, вроде книги "Блаженнаго Августина Зеркало, Из всего священнаго писания, то есть: из обоих Божественных ветхаго и новаго Заветов составленное, Содержащее в себе как приказания, так и запрещения Божия к поправлению жития человеческаго служащия, дабы оныя всяк читая мог самаго себя как бы в Зеркале видеть и познать, повинуется ли он Богу или нет" (СПб., печатано у Шнора, 1787). Переводчик книги "Орловскаго духовнаго училища Риторики бывший учитель Иван Тодорский" посвятил свой перевод, "во свидетельство чувствительной благодарности и почитания", "Великому господину преосвященнейшему Амвросию архиепископу казанскому и свияжскому, и Московской Святейшаго Правительствующаго Синода канторы члену, милостивому благотворителю и учености распространителю". Архиепископ Амвросий был, судя по всему, большим почитателем святого Августина.
93
О теологическом контексте ломоносовских од смотрите: [Лотман 1983]; [Левитт].
94
Вот, например, из притчи о кроте: "Мне нужен рот / – На что глаза? – без них я крот" [Хвостов 1802: 216].
95
Как там у Хвостова: "Я Бог – я малая вселенна"?
96
Бедный Хвостов, получается, не только не совладал с Пегасом, но и сам превратился в лошадь или, что еще хуже, в продукт жизнедеятельности последней (вспомним: "Пегас под бременем лирических творцов // С надсады упустил, и вылился Хохлов").
97
Миролюбивый Хвостов, конечно же, простил автора "Фелицы": "…кто может сердиться на Державина? У сего знаменитого современника часто погрешала голова, а не сердце" [Сухомлинов: 525].
98
Одному моему другу так понравилась эта история, что он ее стал рассказывать в компаниях как приключившуюся с ним. Почему бы и нет? Она действительно могла бы случиться с любым молодым исследователем, вышедшим подышать воздухом в перерыве конференции. И все же именно я, а не мой приятель оказался тогда на крылечке с великим ученым. Старый друг, смирись с судьбой!
99
Согласно камер-фурьерскому журналу, 7 декабря 1796 года "в 35-ть минут 5-го часа, ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО из угольной комнаты изволил иметь выход в церковь для крещения младенца Александра и быть изволил того восприемником от Святой купели сына Камер-Юнкера Хвостова; обратно возвратился в исходе того же часа" [КФЖ 1796: 882].
100
То есть своего маленького сына Хвостов взял с собой на коронацию Павла.
101
Друг Просвещения. 1806. Ч. 4. № 12. С. 178–180. Много лет спустя граф Хвостов посвятил своему сыну "весьма умное наставление" на французском языке о том, как следует себя вести молодому человеку за границею, "не заботясь об одних пустых удовольствиях, но стараясь по преимуществу образовать себя науками и выработать чувство чести и человеческого достоинства" [Колбасин: 156].
102
ОДА Его Императорскому Величеству Всепресветлейшему Державнейшему Государю Императору Павлу Петровичу. Подносит в возблагодарение за милость верноподданейший Дмитрий Хвостов. СПб.: [Тип. Акад. наук], 1796. На печатном экземпляре этой оды, хранящемся в РНБ, имеется запись, сделанная рукою самого Хвостова, о том, что стихотворение это написано "в декабре месяце на крещение Государем" сына поэта.
103
Судя по всему, образцом для Хвостова послужила ломоносовская "Ода, в которой Ее Величеству благодарение от сочинителя приносится за оказанную ему Высочайшую милость в Сарском Селе Августа 27 дня 1750 года" ("Какую радость ощущаю"). Между этими благодарственными одами есть существенное отличие, свидетельствующее не только о разных сценариях воспеваемых царствований, но и о переменах в одическом жанре – его "гуманизации" к концу XVIII века (творчество Державина, Карамзина, Дмитриева). Милость Елизаветы (аудиенция, которою она удостоила поэта) Ломоносов использовал как предлог для воспевания просветительской деятельности императрицы. Хвостов интерпретирует царскую милость (крещение его сына) как выражение высоких человеческих качеств монарха-отца: "Небесной истинны уставы / Являют новый свет еще, / Святы, недвижимы и правы. / В ТВОЕЙ незыблемо душе / Суд прав и светл и неумышен. / Дух чист и тверд и дух нескрытен / Уверен в милости ТВОЕЙ. / Кто честен сам, тот честных любит; / Он ближним счастие сугубит / Щедротой усладясь своей" [там же: 6].
104
О том, как решали проблему смены царствования другие екатерининские одописцы, смотрите в книге Любы Голбурт [Голбурт: 72–93].
105
Вполне возможно, что он просто в верноподданническом энтузиазме поторопился. А может быть, по какой-то причине (действительно замерз или поспешил домой к крохотному сынишке) даже пропустил торжественный прием во дворце. Так, в примечании к своей автоэпитафии, напечатанной в последнем томе его сочинений, Хвостов указал, что "чуть не упал с лошади и принужден был удалиться в свой дом [а не во дворец! – И.В.] объезжими улицами, оставя церемониальный марш" [VII, 277].
106
Настоящее лирическое отступление, включая его последние слова, представляет собой стилизацию одного эстетического сновидения Жана Поля из "Приготовительной школы эстетики" (см. главу девятую "О стилистах" русского перевода А.В. Михайлова: [Жан Поль: 342–343]).
107
Загляните в описание "великолепного торжества, бывшего в Зимнем дворце по случаю принятия государем титла великого магистра ордена" в примечаниях Грота к оде Державина "На Мальтийский орден": "Все наличные мальтийские кавалеры, предводимые графом Ю.П. Литтою, были в мантиях и в шляпах с перьями. Император, в черной бархатной мантии, подбитой горностаем, в короне гросмейстера, сидел рядом с императрицею на троне, близ которого лежали на столе царские регалии. Члены св. синода и пр. сената стояли на ступенях трона; толпы зрителей теснились на хорах" [Державин: II, 132]. У Державина: "Звучит труба, окрестны горы / Передают друг другу гром; / Как реки, рыцарей соборы / Лиются в знаменитый сонм. / Шумит по шлемам лес пернатый, / Сребром и златом светят латы, / Цвет радуг в мантиях горит: / Хор свыше зрит, как с Геликона / Синклит, царица, царь, средь трона / В порфире, в славе предстоит" [там же: 125]. Заметим, что в библиотеке Державина сохранился экземпляр "мальтийской" оды Хвостова (смотрите: [БД: 267]).
108
Известный нам благодетель Хвостова преосвященный Амвросий в своем слове, посвященном принятию Павлом звания "великого магистра державного ордена святого Иоанна Иерусалимского", говорил: "Ты открыл в могущественной особе своей общее для всех верных чад церкви прибежище, покров и заступление" [Карнович: 95–99].
109
Впоследствии, как показала Татьяна Нешумова, он еще раз прибегнет к поэзии, чтобы обратить на себя внимание монарха, на этот раз Александра; впрочем, вторая попытка будет менее удачной [Нешумова 2009].
110
Историк Святейшего Синода называет Хвостова почитателем иерархической власти и покорнейшим слугой архиереев, которые "были им очень довольны" (Петербургская духовная академия при графе Протасове // Вестник Европы. Т. 102. С. 123). В "Автобиографии" Хвостов писал о том, что члены Синода любили его как кровного и любовь эта продолжалась и после того, как граф оставил государственный пост [Сухомлинов: 544].
111
Грамота сардинского короля о даровании графского титула обер-прокурору Cвятейшего Cинода Хвостову датирована 15 октября 1799 года. Нет, не случайно, а по воле судьбы далекий потомок цесарского маркграфа, бежавшего в московское княжество, стал спустя половину тысячелетия графом Священной Римской империи! Вопросы крови, как известно, самые сложные и удивительные вопросы в мире.
112
Смотрите следующие стихи суворовского племянника "На титул родственника, пожалованный 1799 года Королем Сардинским Князю Италийскому": "Велико, все кричат, Героя торжество! / Суворов подданный стяжал Царей родство. / Напрасно этому дивиться? / Царям не мудрено со славой породниться" [VII, 220]. Это стихотворение Хвостов напечатал дважды в итоговом собрании своих сочинений (в пятом и седьмом томах; причем по забывчивости он указал в примечаниях к последней публикации, что в собраниях сочинений это стихотворение печатается впервые [VII, 275]).
113
Церковные ведомости. СПб., 1900. Т. 13. С. 377.
114
28 января 1802 года Александр I "во уважение к знаменитым заслугам генералиссимуса Князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, толико славным в летописях российских бранных деяний, позволил ему, графу Хвостову, пользоваться потомственно графским достоинством, от его величества короля Сардинского ему пожалованным" (2-я выписка из Гербовника VIII. 7. С. 300). Заметим иронию Александра: графом Хвостов становится "во уважение" к заслугам его дяди. 31 декабря 1802 года император отправляет новоявленного графа в отставку с сохранением жалованья вплоть до нового назначения.
115
В 1796 году Никита (или Никонор) Ярышкин был отставным капитаном. Владел имением неподалеку от Юрьева.
116
Почему-то в связи с курбатовскими богадельнями вспоминается старгородский собес с четырьмя Яковлевичами и одним Эмильевичем, паразитировавшими на старушках. Впрочем, в последнем случае ничего соблазнительного, скорее всего, не было.
117
В первой половине 1800-х годов имя Курбатова встречается в делах о расколе во Владимирской губернии (об опасной книге, найденной у него; о покушениях (богопротивных делах) купцов г. Юрьева Шевелкина и Курбатова [Сахаров: 33, 36]).
118
Сохранилась церковная запись, подтверждающая это сообщение.
119
Ольга Михайловна Салтыкова писала 3 сентября 1855 года старшему сыну Дмитрию о намерении ссыльного сына-писателя записаться в ополчение: "Может быть, предречение отца крестного сбудется над ним, который по совершении крещения сказал, что он <Салтыков> будет воин". Биограф писателя этим пророчеством объясняет выбор имени для повествователя хроники: "Hиканор означает по-гречески "видящий победу"" [Щедрин: XVII, 549].
120
Нашел тут: http://nasheopolie.ru/forum/index.php?/topic/72-курбатовы.
121
Любовь графа к этому жанру подметил еще А.Е. Измайлов. В финале сатиры "Страсть к стихотворству" (1815) умирающий метроман (Хвостов) диктует священнику свою исповедь и автоэпитафию: "Уж наконец язык у бедного отнялся / – И даже тут еще, пока он не скончался, / Все стопы пальцами считал…" [Измайлов 1849: 117]. Кстати, Дмитрий Иванович действительно сочинил надгробие и самому себе: "На камне пусть моем напишут: / "Он правду, Муз, друзей любил"" [V, 108]. Успел Хвостов, как мы помним, оплакать эпитафией и своего зоила Измайлова. В литературных полемиках выигрывает тот, кто живет дольше (правда, не всегда).
122
В 1830-е годы "бессмертный" Хвостов превратился чуть ли не в сказочного персонажа (еще в далеком 1815 году Жуковский-Светлана назвал его "кащеем бессмертным").
123
Об этом предсказании Пушкина писал Жуковскому П.А. Плетнев 17 февраля 1833 года. Хвостов присутствовал при погребении поэта Гнедича, переводчика "Илиады", и "не пощадил и последней церемонии": "Целую обедню раздавал он стихи свои и разговаривал во весь голос, так что Крылов при конце отпевания сказал ему: "Вас было слышнее, чем Евангелие". Пушкин пророчит, что Хвостов всех нас похоронит" [Плетнев: 526]. В тот день Хвостов раздаривал следующие стихи, посвященные "статскому советнику Николаю Ивановичу Гнедичу, скончавшемуся 1833 года Февраля 13 числа": "Здесь Гнедич погребен, сын громкия Полтавы, / По справедливости наперсник Муз и славы; / Средь мира суеты хотя недолго жил, / Омира древнего он Россам подарил" [VII, 233]. В примечании к этому надгробию Хвостов указывал, что "Николай Иванович Гнедич погребен в Невской Лавре в новой и той же самой ограде, где покоится прах историографа Карамзина" [там же]. На кладбище он, кажется, чувствовал себя, как садовник в своей оранжерее.
124
Ему, правда, принадлежит и один из лучших русских переводов известной эпиграммы на плохого доктора, но этот текст сочинен уж точно ради красного словца (точнее, эхорифмы): "Что ты лечил меня, слух этот, верно, лжив – / Я жив". Показательно, что в своем переводе знаменитой притчи о плохом докторе, оказавшемся хорошим архитектором (начало четвертой песни "Поэтического искусства" Буало), Хвостов как бы непроизвольно смягчает критику врачей: "Один Флоренский врач, хорошим не в укор, / Ученый пустослов и славный людомор". Выделенных курсивом слов нет в оригинале.
125
В издании 1824 года было "упитаны".
126
В образ горациевского лебедя граф Хвостов облачался еще в стихотворении "К ней", опубликованном впервые в приложении к его "Путевым запискам" 1824 года: "А я в лебяжий пух по смерти облекуся; / Как Флакк с пернатыми на воздухе явлюся; / Привыкнув на земле любовию гореть, / В пространствах мириад тебя я стану петь!" [Хвостов 1824: 67].
127
"Читая сие стихотворение, – писал присяжный рецензент Хвостова казанский профессор Городчанинов, – я услаждаюсь высоким чувством Поэта. – Душа его, столь живописно облекшись в новую и весьма приличную ей одежду лучей златых, как бы отделяется от телесного мира, где была только странницею, и возвращается, парит – куда? – в небесное свое отечество" [Городчанинов: 1424].
128
Державин тоже обращается в своей оде к жене, но совсем иначе: "Супруга! облекись терпеньем! / Над мнимым мертвецом не вой" [Державин: II, 315].
129
А.Е. Махов, говоря об утопизме Хвостова, метко назвал этого автора "проповедником всеобщего согласия в литературе" [Махов 1999: 30–31].
130
Хвостов просил Плетнева передать экземпляры присланной ему брошюры В.А. Жуковскому, А.С. Пушкину и П.А. Вяземскому (все они, как известно, были большими ценителями творчества графа). Смотрите: Балакин А.Ю. Две книги графа Хвостова из библиотеки Пушкина [Балакин 2015].
131
Как видим, в дмитриевском кругу комический образ Хвостова ассоциировался с его любимым глазетовым камер-юнкерским камзолом. Замечательно, что камер-юнкерство, полученное Дмитрием Ивановичем в зрелом возрасте, – еще одно "мифологическое" звено, связывающее его с Пушкиным. В начале 1834 года граф поспешил известить Н.М. Языкова о том, что Александр Сергеевич теперь "сияет в златошвейном кафтане" [Cадовников: 538]. Пушкину могла быть известна шутка Екатерины о том, что, если бы Суворов попросил, она бы неказистого и немолодого Хвостова назначила даже камер-фрейлиной. Не была ли эта случайная параллель одной из причин пушкинского гнева? (Хвостов, по словам Гиллельсона, "добивался камер-юнкерства; Пушкин был взбешен оказанной ему "честью"" [Гиллельсон: 61]). Подобно Екатерине, Николай, получалось, рядил его в хвостовы-шуты. Как видим, даже в "придворном" измерении Дмитрий Иванович выступает как анти-Пушкин.
132
Автором этой преждевременной эпитафии был А.Д. Комовский [Мартьянов: 139].
133
Северная пчела. 1835. 25 октября. Пятница. № 241. С. 962.
134
Надо бы Шаликова посмотреть на всякий сентиментальный случай.
135
Как вы точно заметили, коллега, этот осмеянный современниками стих Хвостова был впоследствии перефразирован чистейшим князем Мышкиным в "Идиоте" Ф.М. Достоевского ("А я всё-таки стою за осла: осел добрый и полезный человек") [Альтшуллер 2007: 201]. (Осмелюсь напомнить, что этот счастливый стих Хвостова еще прежде был буквально перефразирован Пушкиным в известном bon mot про сорвавшегося с цепи в Царском Селе медвежонка: "Нашелся один добрый человек, да и тот медведь"! – См.: Томашевский Б.В. Пушкин 1813–1824. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1956. С. 286. – Прим. ред.)
136
ОР РГБ. Ф. 147. № 148. Л. 65.
137
Живший "в кругу министров-литераторов" Хвостов увлекся блеском их славы, и, "подобрав несколько рифм, называет себя певцом Кубры, маленькой реченки, протекавшей в его имении, которую он и желает обессмертить" [Шаликова: 146].
138
"Какие внутренние причины лежали в увольнении от должности синодального обер-прокурора графа Д.И. Хвостова, неизвестно, но официальною причиною ухода его со службы по духовному ведомству показана недостаточность оклада" (Церковный вестник. СПб., 1905. № 43. С. 1373). Кстати, как мы знаем, в отставку он ушел с сохранением жалованья до будущего определения на новое место.
139
Во второй редакции комедии "Легковерный" (после 1777 года) Хвостов выводит на сцену комическую пару – жеманную дворянку Жеманихину и петиметра Вертопрахова. Последний изъясняется таким образом: "Финисе горячиться сударыня, столько я раз вам сказывал, что ни от чего так в лице не портится, как от сердца" (ИРЛИ. Ф. 322. № 8. Л. 8). Этот макаронический язык высмеивается Хвостовым и в комедии "Русский парижанец" (публ. 1787).
140
"Я положил, – писал он Кайсарову в 1806 году, – коли физически проживу, непременно через год воскреснуть и возсиять на Олимпе и на Пинде" [Нешумова 2013: 219]. Первое ему удалось. В ноябре 1807 года Хвостов был вознагражден за свою деятельность по организации народного ополчения в Костромской губернии золотой медалью на Владимирской ленте и произведением в сенаторы Российской империи. О восторженном состоянии графа, связанном с его возвращением в Петербург после пяти лет отставки, смотрите его стихотворение "Нева 1807 года", опубликованное в 7-м томе его сочинений: "Невы прозрачной светлы волны / Узреть сулил счастливый рок" [VII, 30] и т. д.
141
В начале февраля 1802 года Хвостов "объявил желание свое принять на себя труд сочинить правила Российского стихотворения" [Сухомлинов: 173]. В апреле этого года он читал начертание о сочинении российской пиитики. При распределении академических работ графу Хвостову достался также перевод третьего тома романа Бартелеми "Путешествие юного Анахарсиса" – тогдашней энциклопедии жизни классической Греции.