142
Из природной честности и образцовой скромности Хвостов отдавал пальму первенства в переложении Буало В.К. Тредиаковскому: последний, по словам графа, как будто прислал ему "из царства мертвых" новую редакцию своего перевода, сделанного в 1755 году, "с большею чистотой и свободностью слога, может быть и с большею несколько способностию к поэзии" [Морозов: LXXIV, 584–585].
143
"Труды… академиков подвергаются суду комитета, составленного из президента, трех почетных и трех действительных членов с толиким же числом назначенных для заступления их мест в случае, ежели кто из первых не может присутствовать в заседании" (Записки Императорской академии наук. СПб., 1888. Т. 58. С. 437).
144
"Мысль Буало не только в первом периоде, но даже всей поэмы та, – пишет Хвостов, – что один дар делает поэта. Я с ним, может быть что по пристрастию, но согласен. Хотя тогда и по днесь крепко его обвиняют, для чего он не последовал Горацию в выборе первоначальной мысли, который говорит: дар первое, наука – второе. Но оставим это, о сем можно писать томы. Я только хочу сказать, что Буало не мог думать, что наука делает поэта и сего смысла не включает. Думал он вообще, что нужен дар" [Нешумова 2013: 216]. Cмотрите также восходящую к Буало (и Шишкову) сентенцию в программном "Письме о красоте российского языка" (1804): "Коль чужд тебе язык, иль скуден дар природный, / Простися с Музами, твой будет труд бесплодный" [Хвостов 1817: II, 22].
145
Здесь и далее варианты перевода даются нами по: [Нешумова 2013: 205–217].
146
Как точно заметил А.М. Песков, Хвостов продолжал переделывать первые стихи поэмы вплоть до последних лет своей жизни: "Надеждой тщетною себя писатель льстит" (1808); "Писатель тщетною себя надеждой льстит (1813); "Писатель дерзостный, надеждою не льстись" (1818, 1822); "Писатель дерзостный! По суете не льстись" (1824); "Напрасно дерзостный надеется певец" (1830) [Песков: 73].
147
"Они, – писал Дмитрий Иванович, – в образчик дали мне десять стишков, ими переведенные, которые по незлобию моему я в печать не отдаю, а храню в бумагах" [Морозов: LXXIV, 585]. Еще раньше Державин в письме к Хвостову благодарил последнего за присылку перевода Буало и сообщал, что сам когда-то с помощью своего приятеля (А.С. Хвостова?) пытался перевести первую песнь, но так никогда ее и не закончил.
148
Гавриила Романовича Дмитрий Иванович относил к числу поэтов, "дар природы имеющих, но не… образовавших свой дар до превосходства" [Западов: 379].
149
Друг Просвещения. 1804. Ч. 3. № 7. С. 11.
150
Противопоставление своей тихой Кубры бурному Волхову Хвостов пронесет через всю жизнь: "А я, схватя мой бот с Фонтанки, / Чрез Волхов бурный, мимо Званки, / Пущуся плавать по Кубре" [V, 106].
151
До Грота дошли сведения (от Блудова), что под светящимся "во тме" насекомым Державин якобы подразумевал сотрудника и друга Хвостова князя Голенищева-Кутузова, смертельного врага Карамзина, переводчика Пиндара и Грея (в переведенной Кутузовым элегии "Сельское кладбище", кстати, изображен жужжащий во тьме "единый жук"). Эта версия, безусловно, заслуживает внимания, но, скорее всего, Державин просто намекал Хвостову, чтобы тот держался подальше от Пиндара-Кутузова.
152
Не худо было бы справедливости ради самому Гавриле Романовичу вычистить последний стих, исправив ритмическую погрешность.
153
Толстой Л.Н. Война и мир. Т. I. Ч. I. Гл. I. Предложение 1-е. Любое издание.
154
В Галичском уезде Д.И. Хвостову принадлежало родовое село Реброво, в котором рос кедр, некогда посаженный дедом поэта ("Я видел дедушкин в моем поместье кедр", – вспоминал благодарный потомок в одном из своих стихотворений) [Хвостов 1824: 10].
155
В его ведении были "устройство и образование всей ему вверенной милиции, т. е. амуниция, провиянт, деньги и пр[очая] часть значащая" [Нешумова 2009].
156
Граф Дмитрий Иванович был одним из создателей сусанинского культа. Смотрите: [Велижев, Лавринович: 186–204].
157
"В Костромском уезде, – указывал граф, – жил Сусанин, спасший жизнь царя Михаила Федоровича. Там же монастырь Ипатьевский, построенный родственником Годунова, где Михаил был призван на царство" [Хвостов 1824: 11].
158
"Чувствительно-нежный бред", "Ода к милой во вкусе модной литературы", "Письмо к другу моему Н.П. Николеву" и атрибутированное Альтшуллером Хвостову "Письмо Петрония к Ювеналу".
159
Друг Просвещения. 1804. Ч. 4. № 10. С. 57. Сравните в "Оде к милой во вкусе модной литературы" из того же журнала: "Стихи прекрасны – в том признайтесь, / Слеза и мило – все тут есть… / Что нужды в том, что смыслу мало. / Не всякий с толком говорит, / Пролей слезу – и ты пиит!" Цитирую не по памяти, а по: [Альтшуллер 1975: 100–101]. Последний стих коррелирует с басней Хвостова "Барыня и ткачи", направленной против Дмитриева.
160
Друг Просвещения. 1804. Ч. 4. № 5. С. 100–101.
161
Друг Просвещения. 1804. № 12. С. 194.
162
Друг Просвещения. 1804. № 3. С. 159.
163
Коварная игра слов, замеченная О.А. Проскуриным ("Муз чтителя" = мучителя). Возможно, насмешники отталкивались в своей пародийной надписи от стихов самого Хвостова, вроде следующего обращения "к бюсту" Суворова: "Се он – огонь зрю быстрых взоров" [Хвостов 1817: I, 65]. Или не более удобопроизносимые: "Се дщери Адовы свирепы" (не помню точно, где они у него буйствуют). (Автора подвела не столько память, сколько Александр Сергеевич Пушкин, процитировавший в своей "Оде его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову" ("Султан ярится. Кровь Эллады…") первый стих оды "г. Петрова, знаменитого нашего лирика" "На войну с турками": "Султан ярится! ада дщери, В нем фурии раздули гнев". Впрочем, свирепые "Адовы дщери" – общее место высокой поэзии XVIII века, мы находим их в "Дидоне" Я.Б. Княжнина и в оде А.Х. Востокова "Тленность". Хвостов, по всей вероятности, не мог их миновать. – Прим. ред. – Согласен. Я, кстати, об этом петровском стихе и пушкинской пародии на графа Хвостова буду говорить в последней главе. – Прим. авт.)
164
Много лет спустя эту эпиграмму напечатает в "Учебной книге российской словесности" Николай Греч, с указанием имени ее сочинителя – Дмитриева [Греч 1820: 262]. В издании 1844 года Греч назовет другого автора – И.А. Крылова [Греч 1844: 212]. А еще много лет спустя эту эпиграмму будет цитировать трогательный буффон Максимов (из "Братьев Карамазовых" Достоевского), которого высекли за образованность.
165
"Ami, vois-tu Boileau? – Quoi! ce masque, dis-tu? / C’est K… Eh! non pas! c’est Boileau, je te jure, / Mais il a pris du comte et l’air et la tournure / Pour ne pas être reconn" (Revue encyclopédique. Tome XXXII. Paris, 1826. Р. 672).
166
Вот оно: "Я гулял по улице / И увидел курицу. / Говорю я курице: / "Ты чего на улице?" / Отвечает курица: / "Я того на улице, / Что другие курицы / Тоже все на улице"".
167
Дмитрий Иванович имеет в виду составленный учеными дамочками проект собственной академии, в которую не должны были допускаться чужаки: "Раз он не наш, ума в нем нет. / Мы ко всему всегда найдем предлог придраться, / Чтоб мы могли одни талантами считаться". Классик Хвостов, хотя и был членом множества литературных кружков и салонов, считал, что истинная академия вкуса должна быть только одна – императорская. Но и в той нельзя было спастись от зависти и интриг.
168
Позднее зоилы Хвостова назвали этот перевод "Буало наизнанку".
169
Труды Казанского общества любителей отечественной словесности. Казань, 1815. Т. 1. С. 78.
170
Как показала Наталья Мазур, мотив "наглой музы" Хвостова был заимствован Вяземским из хвостовского перевода Буало [Мазур: 157].
171
Опять!
172
Простите меня великодушно за очередную эксплуатацию знаменитой апофтегмы Е.А. Евтушенко из стихотворения, в котором поэт просит тени Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока, Пастернака, Есенина и Маяковского дать ему соответственно певучесть, желчный взгляд, мучительный подвиг, вещую туманность, смещенье дней, нежность и глыбастость. В шорт-листе его вдохновителей нет, к моему удивлению, словообильного графа Дмитрия Хвостова, но справедливости ради надо сказать, что Евтушенко посвятил своему предшественнику изящное эссе "Граф из Выползовой Слободки", где указал на "увековеченность" и "уникальность" стихотворца, чьи строки порою "прилипали, как банный лист, и не отлипали" [Евтушенко]. Ах, банные листы русской поэзии трех веков! Пожалуйста, пожалуйста, не отлипайте подольше…
173
"Сожаленье не поможет, / Все ж мне жаль, что граф Хвостов / Удержать в себе не может / Ни урины, ни стихов" [Орлов 1931: 172] (эпиграмма, приписывавшаяся современниками А.С. Пушкину).
174
То есть "Илья, пиши так, как читаешь лекции". Несомненная аллюзия на карамзинский принцип "писать, как говорят, и говорить, как пишут".
175
Своим обидчикам он отвечал редко и, как правило, в иносказательном роде. Вот, например, метящее в членов "Арзамаса" ироническое упоминание о слабых бойцовских качествах арзамасских гусей в путевых записках графа 1821 года, включавших сатирическое послание к Катерине Наумовне Пучковой: "Вообрази, где был воспитанник Парнаса: / Пешечком улицы обмерял Арзамаса; / Там общество гусей он видел у реки; / Но жаль, что не нашлось меж них бойца прямого! / Обыкновенные, как и везде, гуськи; / Такие именно, как в басенке Крылова. / Ну право, не смотря на множество похвал, / Я таковых гуськов и при Неве встречал" [Хвостов 1824: 51]. "И в прозе я повторю, – разъяснял недогадливым читателям Хвостов, – что стихи сии писаны по неудовольствию, что не случилось мне видеть настоящаго бойца между Арзамаских гусей, ибо приготовляют их не в то время, когда я проезжал Арзамас; а что касается до шутки Баснописца: "Такие именно, как в Басенке Крылова", то я скажу с ним, не обижая Арзамаских гусей, что они годятся на жаркое: ибо те коих ел, показались мне очень вкусными" [там же: 32]. Хвостов ссылается здесь на известную басню Крылова "Гуси" (1811).
176
Некоторые духовные и нравственные стихотворения графа Хвостова. Санкт-Петербург: В типографии Н. Греча, 1820 (с предисловием от издателя Авксентия Мартынова); Сатира к разуму: [Подражание г. Буало]. Перевод графа Д. Хвостова, с присовокуплением Посланий к Писареву, к Дмитриеву и неумеренному честолюбцу. Санкт-Петербург, 1820.
177
Разсуждение о прекрасном в творениях разума, переведенное графом Д.И. Хвостовым, с французского языка из сочинений Андре, бывшаго профессора математики в Каэне, и читанное им в Императорской Российской академии. Санктпетербург: Печатано в типографии Императорской Российской академии, 1820. Хвостов перевел на русский язык фрагмент из "Эссе о прекрасном" французского иезуита и математика Ива-Мари Андре (Yves-Marie André, Essai sur le beau [1741]). Перевод вызвал дискуссию на страницах журнала "Невский зритель": философско-эстетическая статья "Разбор рассуждения о прекрасном г. Андрэ", атрибутируемая издателю журнала И.М. Сниткину (апрель, июнь 1820), и анонимный ответ графа Хвостова на эту статью, помещенный в майском номере журнала ("Антикритика"). Смотрите: [Вильк: 488].
178
"Слово о любви христианской" из сочинений Блера, "Путешествие к реке Паше", "Путевые записки Графа Д.И. Хвостова, сочиненные им во время путешествия его из Санктпетербурга по Тихвинскому тракту в разные города Российской Империи и обратно в Санктпетербург", "Известие о жизни Ивана Афонасьевича Дмитревскаго Российской Императорской академии, многих ученых сословий члена и знаменитаго актера", "О знаменитости Переславля Залеского в древние и новые времена", "На смерть дюка де Берри".
179
"Под влиянием старости и от беспрерывной лести Хвостов в последние годы своей жизни представляет высоко комическое и печальное явление, до чего может дойти славолюбие слабого человека" [Колбасин: 172].
180
"Поэзия, или прекрасное в поезии, – разъяснял он мысль своего переводного трактата "О прекрасном в творениях разума", – тогда только заслуживают внимание, когда обращаются в пользу или утешение человечества". И добавлял: "Поезия в целом не есть исток ума, а сердца" (Труды общества любителей российской словесности. 1820. Т. 20. С. 91).
181
"Гаврила Романович, – писал он, – кажется, ошибается, полагая, что названный им поэт не способен к лирическому роду" [Державин: III, 750].
182
Смотрите его письмо о поэзии князю Цертелеву, опубликованное в третьей части журнала "Невский зритель" за 1820 год (с. 274).
183
Следует добавить: "и крот".
184
В своем сельскохозяйственном энтузиазме Хвостов был сыном екатерининского века. Одной из важнейших целей дворянства, провозглашенных императрицей, было "исправление земледелия и домостроительства" в России, которому должно было способствовать открытое в первый период ее царствования Вольное экономическое общество – старейший культурно-просветительский союз в России, объединивший группу ученых и образованных вельмож (см.: "Императорское вольное экономическое общество", Торгово-промышленный мир России. Пг., 1916. С. 51–53). О роли этого общества в истории формирования русского дворянского сознания и развитии помещичьей темы в русской литературе посмотрите, если хотите: Bradley Joseph. Voluntary Associations in Tsarist Russia: Science, Patriotism, and Civil Society (c. 57, 64); и книгу Бэллы Григорян "Noble Subjects: A Political History of the Russian Novel, 1762–1861" (в этом прекрасном исследовании рассматриваются только прозаические произведения русских авторов; между тем муза земледелия вдохновляла и многих поэтов XVIII–XIX веков – от Державина до Фета и, уже в XX веке, Заболоцкого).
185
Стихи Хвостова о диковинном злаке, выросшем у него на трудом и любовью возделанной почве, незамедлительно становятся добычей его проголодавшихся зоилов. Пятиколосный колосок, на который хозяйственный автор возлагал большие надежды, был превращен ими в аллегорический образ диковинной поэзии самого диковинного графа. Так, "Северная пчела" пожелала "премудрой природе" даровать графу Хвостову по пятиколосному колоску за каждый удачный стих. Эта шутка разошлась и по другим изданиям. Граф опять обиделся.
186
Хвостов "достойно кончает Анакреонизмом", как выразился один из почитателей творчества графа [Георгиевский: 183]. Конечно же, здесь сказывается влияние "позднего" Державина, которого граф Хвостов стремился заменить на российском Олимпе.
187
Этот стих, отражающий самый дух российской вельможной поэзии, обыгрывается в пасхальном письме А.И. Тургенева к князю Вяземскому от 4 апреля 1822 года [ОА: II, 248].
188
Увеселения публики // Отечественные записки. Ч. 34. СПб., 1828. С. 179–180.
189
Стихотворение Жуковского было напечатано в "Памятнике отечественных муз за 1827 год".
190
Н.И. Пашков и князья С.Г. и В.И. Голицыны были в числе солистов.
191
Я имею в виду такие, например, стихи Заболоцкого: "Тут гор американские хребты! / Над ними девочки, богини красоты, / В повозки быстрые запрятались, / Повозки катятся вперед, / Красотки нежные расплакались, / Упав совсем на кавалеров… / И много было тут других примеров" (цитирую по памяти).
192
Возможно, он был навеян соответствующим фрагментом из статьи о нарышкинских увеселениях в "Отечественных записках": "в сих концертах… все совокуплено было для поражения слуха и глаз самым приятным, очаровательным образом".
193
Виницкий Илья. "Человек рассеянный": Alexis Eustaphieve (1799–1857) как национальный проект // Новое литературное обозрение. 2014. № 130. С. 94–111. Неплохая работа.
194
Об этом скандале сообщал своему корреспонденту известный собиратель столичных вестей А.Я. Булгаков: "Музыканта Мейера поколотили за то, что он кабалировал против девицы, игравшей на фортепиано в концерте любителей у Нарышкина. Кабалировать было трудно, но видно смеялся и это не хорошо, а девица-то дочь бывшего нашего консула в Америке Евстафьева, прекрасная и мастерица играть. Этого не довольно, ибо никто бы не узнал о побоях, но после разосланы были во многия места письма под номерами (то, которое читал Полетика, было под № 180), в коих трагическое это происшествие описано самым смешным образом: Оn а battu la mesurе et joué des trillers sur le dos et les autres раrties du сorрrs dе Меуеr и пр. Если попадется мне такое письмо для куриоза пришлю тебе" (Русский архив. 1903. № 9. Т. 41. С. 112).
195
Стихотворение П.П. "Графу Д.И. Хвостову, по случаю издания им нового своего стихотворения Консерты в зале Д.Л. Нарышкина" (Подснежник. СПб., 1829. С. 54).
196
В примечании к стихотворению на консерты Хвостов указывает, что ответил безымянному автору в четвертом "Послании к питомцам муз", "где сказано, что забавляет Парнасских дев Аполлон, а не площадныя франты" [V, 392–393]. В самом послании этот ответ звучит так: "Смотри, не выдавай за брилианты медь, / Пусть Музы в праздники играют в фанты, / Их забавляет Феб, не площадные франты" [II, 189].
197
Термин "шутовской король" употреблен мною в том значении, которое придавал ему Михаил Михайлович Бахтин: "В этой системе образов король есть шут. Его всенародно избирают, его затем всенародно же осмеивают, ругают и бьют, когда время его царствования пройдет, подобно тому как осмеивают, бьют, разрывают на части, сжигают или топят еще и сегодня масленичное чучело уходящей зимы или чучело старого года ("веселые страшилища")" [Бахтин: 220].
198
И прокладывает путь к "охотничьей" поэзии и прозе Пушкина ("Граф Нулин"), Толстого, Тургенева, С.Т. Аксакова и Некрасова.