Мы оделись. Неяркий диск солнца наполовину ушел за пологий берег. Лучи его пронзили разноцветные тучи над нами и устремились кто знает в какие миры. Мы ехали под этими последними лучами солнца, как под высоким шатром. Снова началась полоса водорослей.
- Так много водорослей и какой-то бурой травы, - сказал я, - и ни одной белой лилии. Почему они здесь не растут? Ты не знаешь?
- Не знаю, - грустно сказала она. - Не знаю, куда девались белые лилии.
Солнце ушло за черту горизонта. Небо потемнело, и озеро потемнело, вобрав в себя его краски. Желтая полоса берега растаяла, заволоклась туманом. Воздух и вода слились. Кто-то играл на гармошке, спокойная мелодия медленно плыла над водой. Высокий женский голос затянул тягучую песню. Поднялся еще один голос, тихий, прерывистый. Пели где-то далеко, может быть, на том берегу, до которого мы так и не добрались. Я был доволен прогулкой и лишь немного досадовал, что Нина поскучнела. Она молча сидела, опустив руку за борт, и пальцами перебирала воду.
- Где ж моя Валька? - сказала Нина и привстала на лодке. Тон у нее был деловитый, будничный, каким она обычно говорила в больнице.
"Чего ты сердишься, девочка? - мысленно говорил я ей. - Тебе вдруг захотелось, чтобы и я говорил о любви? Так ведь ее нет ни у тебя, ни у меня, а есть только теплый вечер после долгих дождей и твои двадцать лет".
Мы сдали лодку. Я получил паспорт и остатки денег. Паспорт Игоря еще лежал в кассе.
- Ждать будем? - спросил я у Нины.
- Они не маленькие. Сами найдут дорогу. Да и мало ли о чем надо им поговорить наедине.
Мы пошли по дороге в парк. "Ну хватит дуться, малыш, - продолжал я про себя свой разговор, - мы же неплохие друзья".
Я шагал рядом с Ниной по дорожке. Она старалась шагать пошире, а я старался частить, так что в целом получалось неплохо. Потом я взял ее под руку, и она с удовольствием опиралась на меня.
Со стороны озера неслись удалые частушки. Мне показалось, что пел тот же женский голос, который не так давно тянул грустную песню. Душа человека повернулась другой гранью, и эта, другая, тоже была хороша.
- Никак Валька поет! - воскликнула Нина.
И вдруг начал подпевать мужской голос. Хорошо знакомый голос. Конечно, он!
- Игорь поет, твой Игорек, - Нина счастливыми глазами смотрела на меня. - Ты… ничего не знаешь?
Я пожал плечами.
- Валя, кажется, согласилась стать его женой, - сказала Нина. - По голосам чувствую, что согласилась.
- Каша женится? - я так и ахнул.
- Только, чур, никому ни слова! - воскликнула Нина. - Игорь очень стеснительный, он хочет, чтобы никто ничего не знал.
Мы пересекли поле и были уже в парке. На танцплощадке буйствовала радиола, а когда она утихла, я снова услышал дуэт Вали и Каши. Голоса доносились издалека, слабые, но слаженные:
…Пел недаром за рекою,
За рекою соловей…
Из-за расстояния голоса были неясные, как легкий туман над водой в погожий вечер. "Пел недаром…" А может, даром? Может, напрасно все это, Игорек? Не сделал ли ты опрометчивый шаг? Скорее всего желание любить принял за любовь.
- Какая Валька счастливая! - сказала Нина. - А ты счастливый, Коля? У тебя есть кто-нибудь в Москве? Да?
- Я же не москвич. Я из Кировской области. И никого у меня нет, кроме стариков колхозников.
Я проводил Нину до ее дома. Она жила в рабочем поселке за железнодорожной станцией. Мы шли темными пустырями. Освещенная дорога осталась далеко слева. Лягушки прыгали из-под ног. Нина визжала и прижималась к моей руке. Тропинка привела нас к изгороди из сухих еловых веток.
Закрыв за собой плетеную калитку, уже из сада, Нина сказала:
- Знаешь, какой ты? Знаешь?.. Ты старый!
Я от души рассмеялся.
Большие окна больницы ярко освещены. Прямоугольники света лежат на угомонившемся дворе. Кто-то высокий и узкий, опустив руки в карманы халата, скучающе ходит под окнами. Привлеченный звуком моих шагов, он останавливается, рука вылетает из кармана.
- А! Один кавалер явился. Правильно, Николай! С этой сестрицей стоит повозиться. Будет что вспомнить на пятом курсе… Да и вообще… человек живет один раз. - Гринин одним движением - указательным и большим пальцами - приглаживает усы.
- Ты что, всерьез? Или разучиваешь роль? - спросил я.
- Не прикидывайся простачком. Знаем мы вас, идейных. На собраниях правильные речуги откалываете, а после собраний…
- Договаривай, если есть что за душой. Ну? Что с тобой сегодня, парень?
- Подежурь за меня, будь другом! Не могу сегодня дежурить.
- Почему не можешь?
Гринин неопределенно покачал головой.
- Ну нет! Ничего, что не хочется, умей себя переломить. А пока спокойно, иди-ка, парень, лучше спать.
- Сначала Кашу дождусь. Давно не видел.
Среди ночи меня разбудил стук в окно. Высунулся в форточку: санитарка хирургического отделения.
- Привезли ущемленную грыжу, слышите? - Край белого халата виднелся из-под короткого пальто.
- Спасибо! Сейчас идем.
Игорь спал чутко, как заяц. Едва моя рука коснулась его плеча, он открыл глаза и спросил:
- В больницу?
- Да, санитарка прибегала. Но, я думаю, тебе лучше…
- Никаких "лучше", Николай, - перебил он и выскочил из-под одеяла.
Луговой лежал спокойно. Лишь иногда по его лицу видно было, что ему больно. Гринин оперировал хорошо, очень хорошо. Даже при самом строгом наблюдении не к чему было придраться. Сейчас и я в душе согласился с Василием Петровичем, что Гринин способный малый. И хотя я не любил предсказывать будущее ни себе, ни другим, все же подумал: парень далеко пойдет!
- Ты только подумай, Николай, - сказал Каша, когда мы вернулись в общежитие и снова растянулись на койках, - Юра сделал за сутки две операции. А мы…
- И мы, Игорек, скоро будем делать. Вот увидишь!
Не завидую Юрке: трудно ему додежуривать ночь, когда кругом пусто, покрасоваться не перед кем. Одинокий триумфатор - роль явно не для него.
Проснулся я в десять утра. Было воскресенье. Не спеша мы оделись и пошли с Кашей в столовую. Завтрак давно остыл. Я послал Игоря с кастрюлей на кухню, чтобы он разогрел картофель. Он дошел до двери и возвратился, сказал, что повар вряд ли согласится разогревать. Тогда мы пошли вместе.
Повариха встретила нас вопросом:
- Из-за девочек проспали? - И поставила кастрюлю на плиту.
Игорь так густо покраснел, что его волосы, казалось, стали белыми. Я сказал:
- Почему бы и нет? Да, Игорь?
Он уже оправился от смущения, проговорил:
- Конечно.
- На свадьбу не забудьте пригласить, - сказала повариха и сняла с раскаленной плиты нашу зеленую кастрюлю.
После завтрака Игорь моментально исчез, я даже не успел предложить ему пойти со мной позагорать. Как и вчера, день выдался яркий, солнечный. Одному пойти придется. Только в отделение зайду на минутку.
Сестры куда-то подевались. Открыл ординаторскую: Золотов стоит возле стола и сосет конфету. На столе на брошенных обертках играют шишкинские мишки в лесу. Бедный художник. Куда ни глянь - везде "мишки", даже на оригинал смотреть неохота.
- Операций не будет? - спросил я у Золотова.
- Вот и пойми вас. - Он сердито взглянул на меня. - То просите самостоятельных операций, а то бежите из больницы, как из ада.
- Не понимаю. В чем дело, Борис Наумович?
- Этот ваш напарник… Как его?.. Я предложил ему ассистировать. В роддоме у женщины аппендицит. Так он бегом. Если б вы видели, как он бежал! На свидание спешил. Только перед свиданием так блестят глаза. Даже у стариков. Но у них сложнее. Они подлечиваются, а потом идут к молодухе. Вы не…
- Если не возражаете, буду вам ассистировать, - прервал я Золотова, чувствуя, как закипает во мне неприязнь.
Он вскинул на меня глаза, но сказал спокойно:
- Пожалуйста. Пойдемте мыть руки.
Операция быстро закончилась. Вот оно, воскресенье врача! Одну отоперировал, привезут вторую, третью больную. И так всегда, и так всю жизнь. И к этому нужно быть готовым.
Уплотненный вышел денек!
Зашел Чуднов, встревоженный, запыхавшийся, и попросил Золотова посмотреть больного, поступившего только что в больницу с неясным диагнозом. Я пошел вслед за ними в приемный покой.
На кушетке лежал человек лет сорока, лицо красное, глаза воспалены. Он жаловался на страшную головную боль.
Тут же стоял молодой врач Бочков, специалист по болезням уха, горла и носа. Рослый, чуть сутулый, близорукий. Золотая оправа очков подчеркивала важную серьезность его бледного лица.
- Из ушей течет гной, - сказал Чуднов. - Но вопрос, - Борис Наумович, в том, грипп это, менингит или абсцесс мозга. Куда будем госпитализировать?
Золотов осмотрел больного и сказал:
- По всей вероятности, грипп. Берите к себе… Впрочем, неплохо было бы вызвать консультанта из Москвы. Отиатра… Ну, а ваше мнение? - спросил он у Бочкова.
- Сомневаюсь.
- Имеете на это право. Но свое мнение у вас, как у врача, есть или нет?
- Сомневаюсь, Борис Наумович… в диагнозе…
- Консультант абсолютно необходим, - отчеканил Золотое и вышел.
- Вызовем. - Чуднов начал искать в записной книжке адрес.
- Я был бы очень, очень рад, - сказал Бочков. Что-то жалкое чувствовалось в словах, во всем облике молодого врача. Его лицо было красное. Краснее, чем у больного. Но мне нравилось, что он не скрывает своего незнания. И, наверно, не он виноват, что не знает, а те, кто его учил. И еще, вероятно виноват сам больной, заболевший сложно и непонятно.
- Поживей вызывайте, - простонал больной. - А то богу душу отдашь, пока приедет ваш консультант.
- Немедленно позвоню в Москву, - успокоил больного Чуднов, а у меня спросил: - Кому, думаете, буду звонить?.. Вашему Николаеву. Он оставил мне домашний телефон.
Ассистент клиники болезней уха, горла и носа Николаев был руководителем производственной практики, в его ведении находилось шесть или семь базовых больниц, в том числе и наша. Еще в институте я слышал, что Николаев превосходный хирург. Мне давно хотелось посмотреть, как он работает.
Больного переложили на носилки и унесли. Чуднов сел в кресло, взял телефонную трубку.
- Прошу соединить меня с Москвой, срочное дело.
Видимо, со станции ответили, что соединить нельзя.
- Машенька, дорогая, понимаете, речь идет о жизни человека. Мне нужно вызвать специалиста из клиники мединститута… Вот, вот, пожалуйста. - Чуднов взглянул на меня. - Сейчас соединят. Их только попросить надо. Эти девочки, если захотят, и с Луной вас соединят за пять минут.
Вскоре Чуднов уже беседовал с Николаевым.
- Нет, нет, такси берите, мы оплатим… поездом не скоро, - Чуднов положил трубку, но тут же снова взял ее. - Дайте "Скорую помощь"… Иван Иванович? Попрошу вас срочно подбросить в больницу Надежду Романовну… Да хоть под землей найдите! - Он положил трубку на рычаг и сказал: - Невропатолог нужен, а воскресенье - может дома не оказаться. Вот беда! Экстренные вещи всегда случаются в самое неподходящее время. Вы не замечали?
- Приходилось, Михаил Илларионович.
Через несколько минут ему доложили, что "Скорая" разыскала невропатолога на рынке.
- Так с покупками и усадили! - Чуднов засмеялся. - Ну ничего. Надежда Романовна мало потеряет: живет от рынка далеко, у самого леса, а теперь из больницы доставят прямо на квартиру.
Под окнами загудел мотор автомашины.
- Наверно, она, - сказал Чуднов. - Пойдем.
Мы поднялись на второй этаж. Викторов уже лежал в палате. Дежурная медсестра делала ему инъекцию пенициллина.
Надежда Романовна оказалась очень молодым врачом, щуплая, низенькая, ни степенности в движениях, ни важности в осанке, а лицо серьезное. Мне очень понравилось ее лицо.
Она долго и внимательно осматривала Викторова, подробно записала свое мнение в историю болезни. В ординаторской она сказала, что у больного начинается менингит. Кроме того, абсцесс правой височной доли головного мозга. И добавила, что нужно срочно оперировать правое ухо, поскольку инфекция идет оттуда.
- Я свободна?.. Если буду нужна, присылайте. Весь день специально буду сидеть дома.
Когда она ушла, Чуднов сказал:
- Голова!.. А ведь стаж такой же, как у Бочкова.
- Мне она тоже очень понравилась, - сказал я.
- И, заметьте, Николай Иванович, молодая, а не жалуется… как… некоторые.
- Вы намерены продолжать вчерашний разговор? - спросил я, поглядев ему в глаза. - Тогда оставьте это оскорбительное словечко. Наши молодые врачи не жалуются, а требуют. Иногда не умеют требовать. Только что вы видели Бочкова. Скажите, вам не было стыдно, Михаил Илларионович? - Чуднов побагровел, я продолжал. - А мне было стыдно за вас, главного врача, и за весь коллектив старших товарищей. Разве вам не нужна смена?
Прошла неделя. Снова операционный день Золотова. Теперь он уже не скажет, что не успел с нами познакомиться.
Неожиданно вошел Чуднов. Я ассистировал. В двух операциях на мою долю выпала одна и та же работа: я сделал разрез кожи в начале операции и наложил швы на кожу в конце. И все.
Когда больную увезли, Чуднов сказал:
- Очень мало даете. Очень мало.
Золотов вспыхнул:
- Ну когда же вы, наконец, поймете, что я пекусь не о собственных интересах, а о благополучии больных, о чести больницы. Если Коршунов с вашего благоволения желает рисковать - пусть. А я буду поступать так, как мне диктует врачебная совесть.
- Хорошо, что вы жалеете больных, - сказал Чуднов, - но если вы не обучаете помощника и студентов - это плохая жалость. В конечном счете вы оказываете плохую услугу людям.
- Как и каждый другой, вы имеете право на собственное мнение. - Золотов повернулся к сестре: - Долго я буду ждать?
На каталке уже везли больного.
Грачи кричат в открытое окно, порой заглушают наши голоса.
- Михаил Илларионович, вы слишком боготворите этого человека: "хирургический бог" и тому подобное. Приносят ли титулы пользу? Завотделением прежде всего должен уметь и должен хотеть учить. Один человек не может заменить коллектив. Одна пчела не много меду натаскает… Если хотите спасти Золотова как врача и как человека, сделайте его рядовым. Одних руководящее положение возвышает, других портит. Пусть поработает рядовым врачом. Возможно, тогда призадумается и поймет. Чего вы боитесь? Елкин вас поддержит.
- И до Елкина добрались?
- Мы говорили откровенно, как с вами.
Задребезжал телефон. Чуднов взял трубку. Мне слышно, как чей-то неспокойный голос на том конце провода просил срочно выслать хирурга.
Чуднов набрал номер и передал Золотову, чтобы выезжал в соседнюю больницу. И объяснил, почему.
- Помочь бездарности я не в силах, - ответил Золотов. - Прокатитесь сами. - Вместе с Коршуновым. Вы-то, конечно, сумеете вдохнуть в Ларионова уверенность.
- Значит, не поедете? Так я вас понял?
- Съездит Коршунов. Мне что-то нездоровится.
Чуднов положил трубку.
- Вот и разберись: не хочет ехать или… болен?
- Вот-вот, разберитесь. - Я оставил Чуднова одного.
В перевязочной увидел Нину.
- Очень переживаешь, что не оперировал? Да, Коля? А знаешь, твои руки сегодня работали особенно, как у заправского хирурга. Не верила своим глазам.
Как же он решит? Низвергнуть бога на землю, где одни смертные, наверно, нелегко… Нина ждала ответа.
- А ты хорошо подавала инструменты. Ты, Нинка, шустрая. Тебе идет быть операционной сестрой.
- Борис Наумович всех сестер по очереди заставляет работать в операционной. Чтоб все могли.
- В этом он умница. Зато такое выкомаривает с нами. - И подумал: многоэтажные дома передвигают, реки поворачивают, а человека повернуть на новый путь, оказывается, не так просто… А надо. Если не ради нас, то ради тех, которые приедут в будущем году. И еще ради Коршунова, Бочкова и Ларионова, ради всех молодых - смелых, дерзающих, трусливых, неискушенных или полных ложного величия.
- Ой, душно, Коля. Выйдем.
По вестибюлю шли Золотов и Чуднов. Судя по лицам, разговор был не из приятных. Доносились клочки фраз: "Одумайтесь наконец… Не заставляйте идти на крутые меры… Каждому человеку должно быть приятно, что у него есть ученики… у вас же…"
"Хорошо, я подумаю. - Золотов нашел в кармане конфету, откусил. - А вообще-то от ваших речей оскомина! Как не надоест?.. Пошли бы в озере выкупались. Право, полезнее, чем толочь воду в ступе… - И вдруг он закричал: - Чтоб я не слышал разговоров о студентах и врачах-недоучках! Хватит! Довольно наставлять меня на путь истинный. Я не нуждаюсь в поводыре!"
Чуднов неподвижно глядел на захлопнувшуюся дверь, и по всей фигуре его чувствовалось, как напряглись мускулы.
Таким я видел Чуднова впервые. Как будто под ним пропасть. Назад нельзя - на узкой тропе не повернуться. Путь открыт лишь вперед - по узкому осыпающемуся карнизу. Секунда - и человек шагнет.
- Вы? - Чуднов непонимающе смотрел на нас, он был весь под впечатлением разговора с Золотовым. - Вы были правы, Николай. Посоветуюсь с месткомом, с партбюро, снова пойду к Елкину.
В этот же день мы узнали, что Золотов смещен. Золотов - рядовой врач. Вот здорово! Ай да товарищ Елкин! Ну и Михаил Илларионович!
Мы, практиканты, сидели на скамейке во дворе и строили планы на будущее. Как-то теперь пойдет наша жизнь?
Однако утром пришла телеграмма от заведующего облздравотделом, и Золотов был восстановлен на прежней должности. Рядовым он побыл менее суток. Маловат срок, чтобы родиться заново.
Обсуждать действия старших не положено, но тут трудно было удержаться.
- Несправедливо. Очень. Факты не проверили. Вас не спросили. Елкина не спросили. Как же это?
Чуднов молчал и курил папиросу за папиросой. Плечи его вздрагивали, будто от холода.
- Где же выход, Михаил Илларионович? Вот и добейся правды.
Михаил Илларионович глянул на меня жестко, непримиримо.
Требовательно зазвенел телефон.
- Так… так… выезжаем. - Чуднов взглянул на часы. - Успеем! Вы едете со мной, - бросил он, уже направляясь к двери.
Мы быстро спустились по лестнице. "Коробочка" нацелила свой нос на ворота.
- Садитесь! - Чуднов показал рукой на машину.
Через заднее оконце кабины я видел, как тяжело он втискивался на сиденье рядом с шофером. Что же это за срочный вызов? Машина не шла - летела по улицам города. Чуднов стал причесываться. Редкие волосы за ушами и на затылке лежали хорошо, но он старательно приглаживал их.
Шофер резко тормознул. Я выпрыгнул, открыл заевшую дверцу кабины.
Передо мной за вековыми соснами стояло бело-желтое здание с большими, как в операционной, окнами. Не горздрав. Не горсовет. Не школа. Когда приблизились, прочел: горком… Вероятно, заболел сам секретарь, раз вызвали главврача.
Особое чувство охватывает, когда дверь горкома закрывается за тобой. Внутренне подтягиваешься. Сегодня к этому чувству примешивалось новое - тревога. Удивляло одно: зачем главный взял с собой студента? Э-э, философ, зачем да отчего. Был под рукой - вот и прихватил "для практики"…