"Расследуя" этот конкретный случай, я обратился прямо к лицу, если не причастному, то знающему, кто играл портфелем. Я знал, что если Николай вдруг решил не говорить, коллектив будет на моей стороне, будет возмущаться и удивляться бесполезным и глупым противлением Николая. Командирское положение обязывало его либо самому сделать замечание нарушителю, либо открыто довести до сведения старшего о нарушении. У нас это не считается ябедничеством и сексотством.
Следует ли педагогу, подойдя к буйствующему классу, задавать вопросы:
– Кто это сделал? Кто зачинщик? Ты? Ты?
Это поведение педагога было бы неграмотным. Вы не знаете кто, а знать вам надо. Зачем вы смешите беспомощными вопросами развинченный класс, но дружно насторожившийся против вас в порядке самозащиты? Даже в шестом классе я бы обратился к командному составу класса (умышленно не говорю слова "староста", не люблю этого слова в советской школе. Старосты были церковные, сельские и немецкие).
Класс бесчинствовал весь и бесчинствовал организованно. И виновны все в одинаковой мере. Я мало верю в то, что тот, кто повесил стул, виноват более того, кто визжал или хрюкал. Если не было средств и условий, чтобы обрушиваться на весь класс, то надо было прежде всего направить свой гнев, возмущение против детского руководства класса. Его и нужно было наказать. Наказать не за организацию бесчинства в классе и участие в нём, а за беспомощность, за трусость и безделье. Они, только они, имели право отвечать за поведение класса и как допустившие нарушение порядка только они имели право быть наказаны. А как наказать – это уже дело техники, творческого остроумия и педагогической находчивости.
Хорошо ли поступили педагоги, расследуя событие в шестом классе, добиваясь, чтобы им на ушко товарищи выдавали своих товарищей, обещая сохранить их имена (имена сексотов) в тайне?
А надо заметить, что не всякий педагог сдерживает данное им слово. Значит, он может поставить в конфликтную позицию по отношению к коллективу детей себя и спровоцированного им ученика.
И далее. Какой бы мы педагогической и даже социальной целесообразностью не оправдывали выдачу своих сотоварищей "по секрету", она всегда будет противной здоровой морали. Маленький предатель и трусишка может вырасти в большого предателя и в большого труса. Это значит, что мы сами определили такому человеку трагическую судьбу.
И неужели так уж было важно знать имена зачинщиков?
По-моему, педагоги этого не должны делать.
В 1922 году имел место такой случай. Группа колонистов колонии им. М. Горького сидела в спальне и с упоением слушала Буруна о его "операции" с чужими рыболовными сетями. Григорий так увлёкся, что, сам того не замечая, часто употреблял нецензурные слова. Вдруг за нашими спинами раздался голос Антона Семёновича:
– Мы с вами дожили до такой пошлятины, что скоро должны будем вывесить при въезде в колонию объявление: "Опасно! Не заходите и не заезжайте, лаемся, как псы!" Как не стыдно, молодые, красивые мальчики и вдруг такая гадость – мат. Ведь кроме вас в колонии живут женщины, девочки. Кто ругался, меня менее всего интересует, а вот ты, Семён, интересуешь. Ты командир, человек, которого мы все уполномочили поддерживать порядочный образ жизни, а у тебя у самого к самому себе нет уважения и самолюбия. Так потрудись, пожалуйста, подойти сегодня к каждому живущему в колонии с вопросом: "Правильно ли я поступаю, что допускаю, чтобы в моём присутствии ругались мои товарищи?"
– Есть! – ответил я.
Антон Семёнович вышел. Все ребята, кроме меня, набросились на Григория с упрёками:
– Вот теперь иди к Антону и скажи, что это ты ругался. Может, он отменит наказание Семёну.
Вернулся Гриша от Антона Семёновича и еле выдавил из себя:
– Выгнал из кабинета и ещё сказал, что я не виноват, чтобы я вообще продолжал ругаться, а Семён пусть знает, как ему надо вести себя как командиру. А ты, говорит, иди и ругайся.
Как и всегда, у Антона Семёновича – влиять через одного на других, через коллектив на личность, через личность на коллектив. А общая цель – тренировать коллективистские качества у каждого, из всех личностей создать умный, подвижной, сильный и общественно полезный коллектив.
Однажды ночью воспитатель доложил A.C. Макаренко о том, что в спальне происходит массовое угощение арбузами. Арбузные корки на полу, ими начали кидаться друг в друга. Арбузы разбивались о кровати, о колени и даже о головы. По полу расползался липкий арбузный сок.
В самый разгар арбузной вакханалии появился Антон Семёнович:
– Вы, хищники ночные. Так вот каким блудом вы потешаетесь! Встать всем с постелей! Командирам отрядов немедленно вытряхнуть во дворе все одеяла и помыть окна, двери, полы. Остальным стоять у своих кроватей! Чтобы не было ни единой корки и даже арбузного запаха на территории колонии! Через час приду принять спальню. Докладывать будет Вершнёв. В семь часов утра ко мне в кабинет явиться всем командирам и всем, кто воровал арбузы!
Утром в кабинете последовала некоторая техническая детализация конфликта и наложение самого наказания. Мытьё полов – это не наказание, а просто приведение спальни в порядок.
Теперь несколько слов об учительском гневе и детском страхе.
Мне не совсем понятно, почему Е. Рысс так возмущается гневом математика и оберегает ребят от состояния страха. Я бы вместе с автором статьи протестовал против содержания того, что выкрикивал математик:
– Пусть назовут зачинщиков! Или мы примем другие меры. Мы исключим из школы всех. Назовите зачинщиков! (И дались же им эти зачинщики, ведь не назвали же зачинщиков, не исключили всех из школы, да, кажется, вообще никого не исключили?)
Повышенный голос, даже, допустим, какой-то там ещё дополнительный грохот – это выражение степени вашего гнева, вашего протеста и возмущения проступком. Кто и когда лишил педагогов права на гнев, на пользование своими голосовыми возможностями? Почему педагогу положено только впадать в состояние раздражения в школе внутренне, а разрядиться он может только в троллейбусе или в домашней обстановке? Гнев и голосовой эффект, кроме всего прочего, убеждает нарушителя в его виновности. Нарушитель видит, что учитель переживает, возмущается во весь голос, а не как-то сладенько, тихонько, бесстрастно. Сколько можно привести положительных примеров, когда при помощи гнева и резко повышенного голоса было предупреждено множество разных дурных поступков, заторможены в детях аморальные наклонности.
Гнев – явление в человеке естественное. Что лучше – кривить душою и воспитывать кривляк, или естественно впадать в состояние гнева и воспитывать настоящих людей? Лучше делать то, что делать в каждом конкретном случае полезно.
Не понимаю, как можно, прикоснувшись к событиям в шестом классе, оставаться в состоянии философского покоя. Как можно со страстью ленивого леща реагировать, влиять, учить!.. Не крикни, не засмейся, не топни ногою, ни тебе печали на лице – ну прямо быть деревянным человеком! А что же педагогу можно? Либо он должен быть виртуозом-выдумщиком и, вызывая постоянное любопытство учащихся, слыть хорошим и авторитетным, либо быть простым смертным и, значит, обречённым на неудачи.
Слишком ограниченными средствами, которыми располагает учитель, трудно предупреждать проступки и бороться с нарушителями. Пора заговорить во весь голос о состоянии и средствах воспитательной работы в школах. Не пора ли пересмотреть правила поведения учащихся? Пора.
Пора создать такой порядок в школе, при котором немыслимы были бы такие происшествия, как в шестом классе, повысить требовательность к родителям и их ответственность за воспитание детей, а что и как – это уже дело техники. Не спешить с упрёками и осуждениями за ошибки учителя, не поражать его клеймом держиморды и педанта, не терзать его имени, а прежде всего помочь надо нашему учителю. Если в семье учителей окажутся недостойные высокого звания учителя – решительно освобождаться от них.
Учителей надо оберегать предупредительным вниманием, заботой, всенародной поддержкой.
О страхе
Неужели это чувство противно человеку? Неужели есть на свете люди, свободные от чувства страха, даже могущие идти без страха в объятия тигра? Я считаю, что чувство страха можно в себе заглушить, побороть во имя жизни своей, жизни и успеха товарищей, Родины.
Но во всех ли случаях полезно освободить человека от чувства страха, боязни? Видимо, есть такие люди, которые живут и ведут себя прилично, не чинят зла не потому лишь, что хорошо воспитаны, а только из-за страха наказания. Неужели во всех случаях вредно припугнуть несовершеннолетнего правонарушителя? На всех ли детей положительно действует благожелательное внушение?
Я уверен, что, и вооружившись самой большой лупой, не найти подростка, который стал вести плохой образ жизни только из-за того, что его перепугал учитель. А вот то, что он стал вести себя квалифицированно плохо в результате того, что его в своё время не припугнули, это может быть. Это похоже на правду.
Утверждаю, что есть в природе такие случаи и такие дети (и даже взрослые), которых во имя их благополучного будущего нужно просто своевременно элементарно припугнуть. Если не сознание, разум его, то хотя бы инстинкт его вызвать к действию и через него затормозить, заморозить в нём дурное.
Слишком уж мы опекаем и оберегаем своих детей созданием королевских развлечений, развиваем навыки потребления. Чувствуется, что ребята всеми этими заботами настолько пресыщены, что уже начинают искать развлечений в "стихиях". Непротивление, безнаказанность воспитывает у детей чувство разнузданной безответственности.
Нет, не всё детям дозволено. Они должны знать, что есть пределы, ограничения, запреты. Дети должны знать, что люди живут по законам, нарушение которых – карается.
Дорогие хлопцы!
Уходя на фронт, я обращаюсь к вам, дорогие мои, с просьбой.
1. Не осрамите мною начатое дело, ведите коллектив твёрдо, уверенно, дисциплинированно.
2. Нещадно боритесь со всякой нечистью, преступлениями, которые будут способствовать врагу.
3. Прилагайте всю вашу человеческую справедливость в разоблачении подлецов, которые, если их не одёрнете вовремя, вырастут в пособников врагу человечества.
4. Не скрывайте и не обманывайте себя ложным качеством, что, не выдавая на суд народа мерзавцев, вы поступаете правильно. Правильно будет с точки зрения преступной, уголовной, блатной, но неправильно с точки зрения человеческой, народной, государственной справедливости. Вы же не уголовники, а граждане страны, которая переживает час испытания, ведя Отечественную войну с извергами рода человеческого, с фашистами.
5. Трудитесь для Фронта, боритесь с хулиганами для фронта. Победим врага – всё придёт сторицей.
Вы здесь – я там.
До скорой встречи. Обнимаю вас и целую.
Ваш CK.
Соберитесь, прочитайте моё письмо и вынесите решение.
Живите дружно с воспитателями, учителями. Помогите Галине Константиновне. Уважайте технический персонал. Берегите имущество. Будьте хозяевами своей жизни, но жизни разумной, которую вам покажут ваши друзья – старшие.
С. Калабалин, г. Москва, Сокольники, детдом № 60
Редактору "Литературной газеты" О. Войтинской и критику Ф. Левину
Наш долг – долг коммунаров, наследников светлого имени Антона Семёновича Макаренко, долг советских граждан, большевиков, партийных и непартийных, – вернуть истине своё место. Мы требуем, чтобы гражданин Левин публично отказался от напечатанной им статьи в "Литературном критике".
На совещании критиков, посвященном разбору этого дела, Ф. Левин заявил, что его никто не может принудить "расшаркиваться перед урной A.C. Макаренко". Циничность и бестактность этой фразы не требует комментариев. Мы можем уверить нашу общественность, что приложим все старания, чтобы оградить дорогую нам могилу A.C. Макаренко от людей, подобных Ф. Левину, ибо так может сказать человек, для которого нет ничего святого. Неужели этот "критик" не способен понять, что такими словами он оскорбил наши горячие сыновние чувства к Антону Семёновичу. Какая может быть речь о "чуткости критика" Ф. Левина, если он не обладает чуткостью в самом примитивном значении этого слова!
Но не об этом мы будем говорить дальше. Мы требуем чёткой принципиальности в решении этого спора между ушедшим от нас физически, но живым в своём творчестве, в воспитанных им людях Антоном Семёновичем Макаренко и "живым" критиком Ф. Левиным, который находится по ту сторону нашей жизни, потому что он не любит её и не способен понять творческих возможностей советских людей.
В чём вся соль возникшего вопроса?
Ф. Левин поместил в журнале "Литературный критик" № 12 статью под названием "Четвёртая повесть A.C. Макаренко". В этой статье он обвиняет писателя А. Макаренко в том, что тот искажает действительность, пишет "сусальную сказку о том, чего не могло быть, нет и не будет".
Не будем пока касаться критики литературных качеств повести "Флаги на башнях", которую Ф. Левин пытается подменить обыгрыванием таких словечек, как "сахарин", "патока", "классная дама", "священный восторг" и т. д., – пусть это пока остаётся на его совести, но советуем помнить, что в нашей стране торжествует правда и вам не очернить имён лучших сынов нашего Отечества.
В чём квинтэссенция вашей статьи? В том, что "добрый дяденька Макаренко пишет, дескать, неправдоподобную сказку, идиллию", которая никогда не осуществится и которую осуществить невозможно.
А мы утверждаем, что это – клевета не только на A.C. Макаренко, но и на советскую жизнь. Мы во всеуслышание заявляем, что жизнь, описанная в книге A.C. Макаренко "Флаги на башнях", существовала, что реально была в Харькове коммуна им. Ф.Э. Дзержинского, названная в повести "Колония Первого мая", что мы – её воспитанники. Там, действительно, был дворец, там была жизнь коллектива, стоящая неизмеримо выше простого общежития неорганизованных ребят. В повести "Флаги на башнях" показан коллектив, выросший на основе шестнадцатилетнего педагогического опыта A.C. Макаренко, коллектив, впитавший всё прекрасное, что дала колония им. Горького. Об этом вы можете узнать, открыв "Педагогическую поэму"!
"Только пятьдесят пацанов-горьковцев пришли в пушистый зимний день в красивые комнаты коммуны Дзержинского, но они принесли с собой комплект находок, традиций и приспособлений, целый ассортимент коллективной техники, молодой техники освобождённого от хозяина человека. И на здоровой новой почве, окружённая заботой чекистов, каждый день поддержанная их энергией, культурой и талантом, коммуна выросла в коллектив ослепительной прелести подлинного трудового богатства, высокой социалистической культуры, почти не оставив ничего от смешной проблемы исправления человека", – писал Макаренко.
Нет, Вам этого не понять, потому что Вы не верите в могущество нашего воспитания; Вы не любите советского человека и сами пишите об этом в следующих словах: "Повесть сентиментальна и паточна, и если бы не вор и враг Рыжиков, то перед нами был бы сущий рай с архангелами, только без крылышек. Присматриваясь ближе, видишь, что герои повести даже не беспризорники и правонарушители, в них никогда не было каких-либо уродств или вывихов, подлежащих исправлению".
Интересно, что Вы понимаете под словом "беспризорник"? Этакий Джек-Потрошитель, преисполненный всяческих пороков, "уродств" и "вывихов", вызывающий у Вас барскую брезгливость и нездоровый интерес, который Вы даже не трудитесь скрывать в приведённой выше цитате.
При таком отношении к детям Вам не понять A.C. Макаренко, подлинного гуманиста, созидателя и страстного певца коллектива – "могущества непревзойдённого", как он писал. Для Макаренко беспризорный – это прежде всего ребёнок или подросток, временно попавший в тяжёлое положение. Но эти мальчики и девочки до несчастья, вытолкнувшего их из семьи, учились в советской школе, многие окончили семь классов, они хорошо сознают и понимают своё тяжёлое положение, всегда ищут из него выход. И мы имеем право сказать Вам от имени всех этих попавших в беду детей, что они верят в советскую жизнь и людей и любят их так, как Вы, критик Ф. Левин, не умеете любить, ибо Ваша ирония о рае с архангелами без крылышек, когда написана правда нашей жизни, выдаёт Вас с головою! Вам подавай "уродство" и "вывихи" – вот что шло Вашему критиканствующему духу.
Но хотя Вы, вероятно, считаете себя выдающимся критиком, Вами не только не определяется величественное течение нашей жизни, но Выи видеть его не способны. Представьте себе, что и дети-сироты, даже если под влиянием неблагоприятных условий они стали воришками, и улицы наших советских городов и весей совсем не такие "вывихнутые", как Вам бы хотелось. У беспризорных ребят нет чувства безнадёжности и обречённости. На этой самой "улице" их по-матерински журят хорошие женщины и "дяденьки" в рабочих куртках или с портфелями и говорят им:
– Довольно шляться по свету, учиться надо и работать. Ты в советской стране живёшь, для тебя всё приготовили. Отправляйся в колонию, вот тебе и адрес.
А эти самые беспризорные, такие же советские дети, как и все, хотят нормальной счастливой жизни. И как раз вредно, очень вредно – это основная ошибка многих "педагогов" – искать в них какие-то "уродства", как делаете Вы. Но при Вашей "чуткости" Вам трудно разобраться в таких вопросах.
Одной из основных замечательных традиций коммуны было никогда не спрашивать ребят о прошлом. И поэтому мы ничего не знали друг о друге. Наш замечательный коллектив давал возможность коммунарам забыть их тяжёлое прошлое и чувствовать себя обыкновенными детьми, какими мы и были. Мы свидетельствуем, что всё описанное в книге "Флаги на башнях" имело место в советской действительности. Вы можете нам возразить, что если это и было, то это не характерно для нашей жизни и поэтому на этом не надо останавливать внимание читателей, не надо этого пропагандировать.
Мы отвечаем: "Наши писатели пишут и будут писать с перспективой в будущее. Что Вы будете, гр. Левин, делать с Вашим критическим пером, читая книгу об этом обществе? Каждая такая книга будет для Вас "сказкой доброго дяденьки".
Мы хотим поставить вопрос так: даже если бы всё написанное в книге "Флаги на башнях" и было вымыслом писателя А. Макаренко, то это уже нужно, уже реально потому, что эта книга рисует коллектив, в котором находят своё осуществление глубочайшие принципы и тончайшие методы воспитания.
Коллектив коммуны им. Ф.Э. Дзержинского дал стране сотни полноценных граждан нашей прекрасной Родины, работающих буквально во всех отраслях народного хозяйства страны. Берём первых, которые вспоминаются: П. Працан – студент Коммунистического политпросветительного института им. Н.К. Крупской; А. Локтюхов, Г. Герцкович – курсанты Военно-морского училища имени Дзержинского; Чёрный – лётчик ВВС РККА; С. Никитин – инженер завода; Таликов – инженер-электрик; Борисов – инженер ХТГЗ; М. Беленкова – аспирант института иностранных языков; Н. Шершнёв – врач; И. Панов – инженер; Л. Конисевич – судовой механик (орденоносец).
Этот список людей, воспитанных, по Вашему мнению, в "паточном" и "сахаринном" коллективе, можно было бы сделать очень длинным, лишь размер данного письма не позволяет этого.