Следователь, изучавший это дело, позволил мне ознакомиться с материалами, которые были изъяты при обыске квартиры. Меня заинтересовала тетрадь с записями Марии Васильевны – нечто вроде дневников, точнее, фразы без дат. Познакомлю вас с некоторыми из них.
"Живу непонятной мне самой жизнью. С кем воюю…"
"Глаза: в них я чувствовала жалость к себе, и мне стало плохо".
"Ой, гордыня моя, ты меня губишь".
"Если захочу, могу, конечно. Но что мешает мне захотеть?"
"Скажи он третий раз "Вернись", пошла бы за ним, но потом опять бросила бы".
"Услышала, что готовится конгресс учителей – "Истинное воспитание Ребёнка – в воспитании самих себя". Это серьёзно?"
"Мне очень хотелось успокоить девочку, но язык мой произнёс сурово: "Хватит реветь!""
"Была на открытом уроке. Там то же самое, что и у меня. Видимо, нас всех одной ниткой шили".
"Я утопаю в педагогическом болоте. Говорят, скоро придет новый директор. Может быть, он расшевелит нас всех?"
"Пришла молодая учительница, говорит, буду работать по гуманной педагогике. Мне это уже поздно, или лучше поздно, чем никогда?"
И вот последняя запись, сделанная, видимо, накануне:
"Услышала мудрость: никогда не бывает поздно, всё только начинается… Можно попробовать".
Я завершаю, уважаемые коллеги, свой аналитический отчёт.
Скажу откровенно, рассказывая вам обо всём этом, я чувствовал, что мне самому было больно и грустно.
Какой нам теперь сделать вывод? Мы можем поступить по-прежнему и сказать: это трагическое событие есть частный случай, и высказать глубокое сожаление. Но можем поступить по-другому: признать, что в этом трагическом событии, которое есть следствие прискорбных причин, отражаются наши общие пороки, потому нам следовало бы проявить мужество, объединить усилия, чтобы помогать друг другу обновляться, чтобы через нас обновился творимый нами образовательный мир.
– А вы ничего не сказали об учителе-мечтателе…
– Уважаемые коллеги, об учителе-мечтателе вы услышите во втором сообщении, которое приготовил нам молодой учитель школы Георгий Леонович. А пока объявляю перерыв на тридцать минут. Если кто в силу обстоятельств не может остаться на вторую часть педагогического совета, может воспользоваться свободой.
Размышления "философа":
"Сидит в кресле
в своей однокомнатной каморке
только что вернувшаяся домой с работы
пожилая седеющая женщина,
учительница младших школьников.
Она одна,
ибо одинока,
и ей не о ком заботиться,
кроме как о себе.Она провела день
как обычно -
в борьбе с детьми-учениками,
с этими
малоразвитыми,
невоспитанными,
недоношенными,
дерзкими мерзавцами.Провела день
в возмущениях,
требованиях,
приказах,
принуждениях,
наставлениях,
наказаниях,
криках и
устрашениях.И она устала.
Нет сил, чтобы вскипятить воду,
сделать себе чай,
утолить голод,
хотя уже и не чувствует его.Сидит она в кресле,
разбитая и грустная.
Держит усталую голову в уставших руках и
нехотя погружается в мысли и образы."Зачем я назвала его
Никчемным,
когда сама никчемная?"К ней не придут гости.
Чтобы пришли, их надо иметь.
Не постучат бывшие ученики,
"случайно" проходившие мимо её дома.
Чтобы они пришли,
нужна духовная нить,
а её она никогда не пряла.
Не придёт одинокая мама
к одинокой учительнице,
чтобы поплакаться о своём горе,
получить надежду,
а потом
преклониться перед ней и целовать руки её
в знак
материнской благодарности
за заботу о сыне.
Не было такой заботы,
потому не будет благодарности."Зачем я поставила двойку девочке,
когда можно было сказать с надеждой:
‚Перенесём это дело на потом,
конечно, выучишь,
а у меня для тебя
припрятана
самая красивая и достойная пятёрка!‘
И вообще,
пропади пропадом
эти отметки,
эти баллы,
эти контрольные,
эти экзамены,
эти проверки,
эти оценки -
все эти источники зла!"Не зазвенит телефон,
и вкрадчивый голос из модного салона
не сообщит ей,
что только что,
для неё специально,
прямо из Парижа
получена новая коллекция элегантных платьев.
Там её не знают.
И ради кого ей наряжаться?"Зачем мне нужно было
Кричать
на девочку,
издеваться над ней,
вызывать
родителей?
Что же она такое сделала?
И как она
умоляюще
смотрела на меня:
‚Пощади, учитель,
мачеха моя ещё злее тебя!‘"Держат усталые руки
усталую голову,
где Сердце и Разум
уже в который раз
восстают против скуки и омертвления.
Они
вместе с учениками
громят классную комнату:
опрокидывают парты,
ломают компьютеры,
рвут учебники,
топчут тесты,
сжигают отметки,
срывают со стен профанации дидактики,
а на интерактивной доске
выводят крупными буквами:
"Долой Марию Васильевну
Злюку!
Да здравствует Мария Васильевна
Душа!"Прямо в открытое окно
врывается стая птиц -
они все разные,
и каждая со своими трелями.
Вот уже четверть века
она называет их по фамилиям.
Опрашивает,
допрашивает,
запрещает летать,
загоняет в клетки.
Каждый день она занята тем,
что держит в руках
пугающие большие ножницы,
цокает ими,
ловит каждую,
проверяет крылышки,
и, если у кого чуть подросли,
сразу отрезает лишнее:
"Летать не надо, слышите?
Смирно сидите на своих жёрдочках
и чирикайте,
как учитель учит
и когда она позволит!"Задумывалась ли она
хоть раз,
почему у детей птичьи фамилии?
Орлов и Ласточкина,
Скворцов и Воробьёва,
Голубь и Синицына,
Зуев и Лебедева,
Грачёв и Журавлёва,
Иволгин и Тетерева,
Соколов и Уткина,
Ястреб и Коршунова,
Соловейчик и Соловьёва…
Это не потому,
чтобы управлять ими по фамилиям:
"Орлов, как ты смеешь!"
"Ласточкина, хватит тебе!"
"Синицына, марш к доске!"
"Грачёв, прекрати немедленно!"
"Лебедева, как тебе не стыдно!"
"Соловьёв, заткнись!"
"Соколова, дай дневник!"
"Воробьёва, двойка!"
"Журавлёва, куда ты смотришь!"
"Встаньте все!"
"Садитесь все!"
"Берите все ручки,
пишите!"
"Слушайте внимательно,
повторяйте вслед за мною!"Не для этого у детей птичьи фамилии,
а только для того,
чтобы сообщить радостную весть:
"Мы родом с Небес,
из Дальних Миров!"
Даже если кто
Волков или Лисицына,
Медведев или Зверева,
Ежов или Черепашина,
Червяков или Мамонтова,
всё равно
они тоже с Небес,
из Дальних Миров,
только сами об этом забыли,
а нам нужно напоминать.Дети спешат к учителям не для того,
чтобы научились у них
удачно ползать,
а чтобы научились
летать
высоко,
быстро,
красиво,
героически!"Ах, почему,
почему
я упустила конгресс учителей о том,
как учить учеников летать!
Может быть, мне самой бы захотелось
хоть раз в жизни
взлететь,
а потом не опуститься!"Надо знать фамилии детей,
чтобы почитать их род,
а не управлять по фамилиям.
И вообще,
детьми управлять не надо,
их надо любить!
Потому у них
сперва
имя,
а после – фамилия.В имени ребёнка -
глубокая философия и
чуткая педагогика.
Как из самого Ребёнка вырастает взрослый,
так из детского имени
вырастает слава.
В имени ребёнка заключена
память взрослым о том,
что на них -
родителей, воспитателей, учителей -
самим Творцом
возложена забота о них.
Это потом, спустя годы,
дети повзрослеют и будут зваться
по-взрослому -
Иваном Михайловичем,
Екатериной Павловной,
Дмитрием Дмитриевичем,
Натальей Петровной…
Но пока они маленькие и
до взрослости им далеко,
они
не Иван Михайлович, а Ванечка,
не Екатерина Павловна, а Катенька,
не Дмитрий Дмитриевич, а Димочка,
не Наталья Петровна, а Наташенька…
И это потому,
чтобы знать и помнить взрослому:
детей надо любить,
Ребёнка надо любить
нежно,
красиво,
преданно.Держат усталые руки
усталую голову,
а перед глазами выстраивается ряд детей -
каждому хочется подойти к ней,
посмотреть в глаза и
спросить о своём.
"Вы нагрубили мне сегодня. Почему, Мария Васильевна?"
"Почему вы не верите в меня, Мария Васильевна?"
"Зачем вам мои родители, Мария Васильевна,
нельзя ли нам самим договориться?"
"У вас есть сердце, Мария Васильевна?"
"У вас есть душа?"
"Вы умеете любить?"
"Вы умеете дружить?"
"Кто мы для вас, Мария Васильевна?"
"Кто вы для нас?"
"Вы верите в Бога, Мария Васильевна?"
Дети топают ногами – вся школа трясётся…Голова Марии Васильевны
наполняется свинцом,
Руки не выдерживают тяжести печали…
Это соломинка или спасательный круг:
"Всё только начинается!"
Вот встанет Мария Васильевна,
измученная
двадцатипятилетней печалью,
откроет окошечко,
выбросит на улицу весь свинец жизни
и из своей каморки сообщит всему миру:
"Умер во мне учитель скуки!
Родился во мне Учитель Света!"
И будь с этого дня
что будет!
***
Но мир не получит Учителя Света:
завтра Мария Васильевна
будет лежать на асфальте,
а её бывшего ученика
обвинят
в её
убийстве…"
Перерыв.
Диалог юной коллеги с мэтром
Все в спешке покинули овальный зал.
Остались трое: молодая учительница, старый учитель и "философ".
Молодая учительница держала перед собой открытую книгу, но не читала. Лицо у нее было озабоченное, видимо, она находилась под впечатлением от того, что происходило на педсовете. "Философу" показалось, что перед ней возник огромный вопросительный знак, требующий от нее ответа на вопрос: "Как быть?"
Старый учитель – с пятидесятипятилетним стажем. Он был реликвией, один такой в школе. Его уважали, почитали. Шутка ли – выдержать полвека с лишним в аду: каждое поколение детей хуже предыдущего, все сложнее и сложнее становится работать в школе. Полвека борьбы с учениками: учиться они не хотят, а надо учить; слушаться не хотят, а надо принуждать; против их воли надо чеканить из них людей. Он начал этим заниматься с середины пятидесятых годов прошлого века; будучи еще студентом, молодым членом партии. Честно исполнял директивы и постановления партии, постоянно реформировал и обновлял школу: то приводил ее в соответствие с требованиями жизни, то прививал ей производственный труд, потом боролся против буржуазных отклонений в образовании и так называемого новаторства. Потом пришла полоса гласности и "большей свободы и демократии" в стране. На этом этапе он чуть растерялся, гласность и демократию он не мог укладывать в образовательный процесс. Далее наступил "развал Советского Союза", что вызвало в нем трагические переживания, и так он вошел в эпоху капитализма, которая по-своему, со своим капиталистическим уставом начала закручивать гайки в образовании. Его педагогическое сознание во все эти бурные десятилетия раскачивалось, но он нашел свой принцип, который, оказывается, был одинаково пригоден при всяких общественных формациях – это учительская власть, педагогический авторитаризм. Сколько ни говори о свободе, демократии, капиталистическое сознание расчетливо; образование превращается в рынок: учителя – это нанятые продавцы (можно и так сказать – менеджеры) знаний; родители, общество – это покупатели. Учителя продают свою услугу: готовить детей в течение одиннадцати лет для сдачи единого государственного экзамена. Есть заказ на воспитание нравственности от общества, от государства? Нет такого заказа, за воспитание никто не платит. А там, где нет воспитания, обязательно будет принуждение. Каким был, таким и остался старый учитель: убежденным сторонником силовой педагогики. Он здесь, в этой школе, где он трудится со дня ее основания – мэтр, вокруг которого – большинство учителей. Но он не один такой в огромной стране: в каждой школе есть свой мэтр и свои устойчивые принципы авторитаризма. Классическая педагогика, гуманная педагогика, педагогика сотрудничества и сотворчества, педагогика добра и любви – все это для метров из мира нереальности.
"Философ" наблюдает за старым учителем: держит сигарету, хочет покурить, но он дисциплинированный – знает, в овальном зале даже ему нельзя курить, а выйти и найти в школе место, где покурить, лень. Он крутит сигарету в пальцах, она крошится, и "философу" кажется, что то же самое происходит с его мыслями: его преданность принципам проходит испытание.
Юная коллега откладывает книгу, встает, пробирается между стульев и подходит к старому учителю. Она, наверное, воспользуется случаем поговорить с мэтром, задаст вопросы, наполнится опытом, предполагает "философ". Когда же еще она найдет подходящий случай. Овальный зал резонансный, потому до "философа" доходят слова и фразы, практически весь разговор, и он по обычаю подключается к соразмыслию с ними и "зарисовывает" картину с натуры.
– Можно, уважаемый учитель, задать вам несколько вопросов?
– А вы кто, тоже учитель?
– Да, год тому назад…
– А, начинающий, значит…
У нее один год педагогического стажа, у него – 55 лет!
Какая разница!
Кому завидовать – ей или ему?
И в какую же сторону он её потянет, если, конечно, она послушается его, ибо у начинающих учителей тоже есть свои нравы и убеждения, только пока еще мало подкрепленные.
– Я прохожу первые испытания со своими учениками. Думала, что дети ждут меня такой, какая я есть. Воображала, что поведу их к вершинам знаний и нравственности, что они с радостью последуют за мной. Но столкнулась с непонятными обстоятельствами. Мне кажется, что ученики ставят условия, но какие, они не говорят, а я понять не могу. Иногда подхожу к черте разочарования. Может быть, надо успеть, пока еще не поздно, уйти подальше от этого образовательного хаоса и найти работу там, где жизнь спокойнее и зарплата достойнее. Или, может быть, надо набраться смелости и испытать себя до конца, ибо в моем воображении теплится идея, что образование – это Божий промысел, а учитель – соработник у Бога. Я на грани выбора. Скажите мне сперва, уважаемый учитель, надо ли мне терзать себя вопросом: насколько я есть Человек, чтобы иметь право учить и воспитывать детей?
"Философ" насторожился: вопрос кардинальный, философский, но откуда старый учитель извлечет ответ – из своего разума, отшлифованного 55-летним стажем, или из своего сердца, пережившего море разочарований?
Но юная коллега получила ответ из совсем другого источника, что есть прописное заблуждение, выдающееся за истину авторитарного сознания. Мэтр ответил с выражением последней инстанции авторитета:
– Зачем вам, милая девушка, мучиться такими вопросами. Задайте себе вопрос более важный: насколько глубоко владеете вы предметом и методикой его преподавания?
У юной коллеги как будто подрезали крылья, а "философ" подумал с досадой: "Вот, оказывается, с чего начинается учитель у старого мэтра – с предмета!"
Юная коллега осторожно начала строить второй вопрос:
– Я часто наблюдаю за вами и вижу: на лице вашем постоянная тревога, всегда спешите, чтобы успеть, часами проверяете тетради с контрольными, погружены в составление бесконечных планов и отчетов, думаю, из-за нехватки времени не успеваете читать новые романы, смотреть хорошие фильмы и спектакли. Так вот, скажите мне, уважаемый учитель, довольны ли вы своей судьбой, гордитесь ли вы, что называетесь учителем? И вообще, в чем счастье учительской жизни?
"Ничего себе юная коллега! – подумал "философ". – Действительно, в чем учительское счастье? Может быть, услышу сейчас!"
И услышал:
– Милая девушка, по секрету вам скажу, – и старый учитель воспользовался указательным пальцем, чтобы придать своему наставлению внушительность, – нет такого счастья – учительского, это приманка для таких наивных, как вы. Есть только личное счастье. Для вас это будет женское счастье. Вы молодая и красивая. Найдите преуспевающего молодого человека, выйдите за него замуж, рожайте детей и отдавайтесь удовольствиям и увлечениям.
Юная коллега покраснела до ушей, а "философ" возмутился грубостью старого учителя. И этот человек есть наставник молодого поколения!
Она овладела собой и начала чеканить следующий вопрос:
– Вижу, как учителей все больше ограничивают в своем творчестве. Инструкции, приказы, постановления, стандарты, технологии, штампы, проверки, аттестации и всякого рода ограничения, спускаемые с верхних этажей власти и насаждающие в учителе страх, лишают его стать творцом педагогического процесса. Учитель в клетке творческим не станет. А как ему сохранить в себе личность без творчества? Скажите, уважаемый учитель, находите ли вы лазейки, чтобы вырваться на свободу и взлететь в творческом порыве вместе со своими учениками?
Уважение "философа" к юной коллеге удесятерилось, но надежда, что она получит достойный ответ на свой вопрос, исчезла. Так и случилось: теперь уже не мэтр, а "мэтр" (так для себя записал "философ"), насмешливо ответил юной коллеге:
– Видно, что у вас, барышня, нет жизненного опыта. Кто ищет свободу творчества, тот беду ищет. Свобода творчества в учительской жизни наказуема. А чем хуже, если такая красивая девушка, как вы, будет сидеть на жёрдочке в золотой клетке и чирикать как канарейка? Разве мало радостей от трелей канарейки достается людям?
У молодой коллеги исказилось лицо, но она проявила характер и довела свое общение с "мэтром" до финала. Она напряглась и изложила последний вопрос. "Философ" же, слушая ее, восклицал в сердце: "Ай да молодежь! Ай да юная коллега!"
– Вижу учителей, их совсем немного, они улыбаются, они дружелюбны, открыты, вокруг них постоянно толпятся ученики. Речь этих учителей всегда в защиту детей, они не любят слов – "неуспевающий", "необучаемый", "трудный", "отстающий", "малоразвитый" и т. п. Говорят они о духовном, о гуманности, о законе любви, о творящем терпении. Свою педагогику они называют гуманной. У них свои способы и методы. Другие смотрят на них с подозрением, иногда с насмешкой, а то и проявляют враждебность. Скажите, уважаемый учитель, почему вы не с теми, кто в меньшинстве? Вы не верите в гуманную педагогику, ибо считаете, что Истина одна и она в ваших руках, или вам трудно перестраивать себя? Что же вы мне посоветуете: включиться мне в ряды учителей гуманной педагогики и тем самым уже в своей ранней педагогической жизни набраться опыта в этом направлении, или же сторониться их, даже бороться против них?
"Да, сейчас она выведет его на чистую воду", – подумал "философ".
"Мэтр" задержался с ответом. Конечно, он понял, что его "объяснения" скорее отдалили юную коллегу от его мыслей и позиции, чем приблизили хоть на йоту. Он почувствовал злобу к "барышне". Такой же взгляд он бросил на нее и отрезал:
– Вы обойдетесь и без моего совета!
Лицо юной коллеги было суровым и решительным, а не как вначале – доброжелательным и вопрошающим.
Она встала.
– Спасибо… Разумеется, теперь я лучше разберусь сама, – сказала она и направилась к своему месту. А "философ" завершил свою зарисовку с натуры словами: "От потухшего сознания надо отойти… Юная коллега больше не подойдет к "мэтру" со своими вопросами".
Перерыв заканчивался.