– А ты послушай, – предупредил друг, – тема Чтений какая-то странная, не научная, так что потом не ругай меня!
Действительно, семьсот участников Чтений три дня обсуждали "ненаучную" тему – "Улыбка моя, где ты?"
"Нет, здесь наука, но совершенно иная, наука сердца, наука мудрости", – думал Михаил Михайлович и не мог скрывать свою радость, что его выбор быть Учителем нашёл своё направление, именуемое гуманной педагогикой.
С тех пор и до сегодняшнего дня его жизнь вплелась в движение гуманной педагогики. Он изучил труды классиков педагогики и философии, труды современных авторов, в своей школьной практике воплощал принципы гуманной педагогики. У него рождались идеи и концепции, которые он предлагал вам и руководителям школы.
Стал участником всех последующих Чтений, выступал на них с сообщениями. Его заметили. На Чтениях по теме "Спешите, дети, будем учиться летать!" он провёл мастер-класс, показав урок с горизонтами знаний и духовным началом. Участники были восхищены искусством творения необычного урока. На этих же Чтениях международное жюри признало в нём Рыцаря Гуманной Педагогики и вручило золотой значок – "Сердце и Лебедь". И сейчас тоже, все эти четыре года, он не пропустил ни одних Чтений и в движении Гуманной Педагогики признан одним из лидеров.
– Странно, почему мы так мало знали о нём?!
– Он вас тоже приглашал стать участниками Чтений, но вы не отзывались.
А как он пришёл в школу?
На тех Чтениях об улыбке друг сказал ему неожиданно, что в одной школе ищут учителя физики и не мог бы он направить туда одного из своих аспирантов, хотя бы временно молодой человек может подрабатывать.
Но вместо аспиранта в школу пришёл он сам.
Каким он был учителем в школе?
Он сразу стал деятельным участником всех методических собраний, независимо от предмета.
Надеюсь, вы помните, какие он предлагал вам новые идеи и опыт. Он охотно ходил к вам на уроки и всегда был рад пригласить вас на свои. На уроки он приглашал даже родителей. Такую его затею вы не одобряли, считали, что родителям не надо показывать учительскую кухню, не надо их допускать к обсуждению работы учителя с классом, их не надо выслушивать на равных. Но у Михаила Михайловича родители сами напрашивались на уроки, ибо, с одной стороны, они находили там ответы на многие вопросы семейного воспитания; с другой стороны, радовались за своих детей, которым посчастливилось иметь такого искусного учителя.
На его родительские собрания обычно приходила вся семья, и вместе с детьми вёлся разговор о взаимоотношениях, взаимопонимании и самовоспитании, о благородстве и великодушии. Восьмые Международные Педагогические Чтения посвящались теме "Истинное воспитание Ребёнка – в воспитании самих себя". Он пригласил всех родителей участвовать в чтениях, а потом, собрав их, провёл с ними откровенный разговор: как важно возвыситься каждой маме, каждому папе до примера благородства и великодушия ради своих детей. Его педагогическая система включала не только воспитание учеников, но и совершенствование семьи и семейных взаимоотношений. Как вспоминают бывшие ученики и родители, каждая их встреча с Михаилом Михайловичем была для всех них жизненным уроком, она поселяла лад и гармонию в семье.
Никто из учеников и родителей не смог мне объяснить, как и когда произошло, что к Михаилу Михайловичу начали обращаться не по имени и отчеству, а просто "Учитель". Так обращались к нему и ученики, и их мамы, и их папы. Так знали его все ученики школы. При этом в слово "Учитель" они вкладывали своё почтение к нему, уважение, любовь, веру и доверие, надежду. В связи с Михаилом Михайловичем обращение "Учитель!" становилось понятием святым.
Учитель!
Далее, называя его, я тоже буду применять это нарицательное имя, тем более что, общаясь с ним, я действительно постигал высокий смысл учителя, определил свой жизненный смысл и признал его своим учителем.
Возвращаюсь к влиянию Учителя на облагораживание и возвышение семьи. Отец одного бывшего ученика рассказал мне такую историю.
"Я занялся частным бизнесом и скоро увидел, что богатею. Это ударило мне в голову, я вообразил, что, в отличие от всех других, я особая персона и имею большие права и власть над другими, в первую очередь над членами семьи и сотрудниками: все должны были смотреть мне в глаза, угадывать и исполнять мои желания, подчиняться мне, обслуживать. "Ведь я владелец состояния, они зависят от меня, я их кормлю, содержу, без меня они пропадут!"
До того дружеские отношения со своим единственным сыном сменились с моей стороны на начальственные. Первые конфликты с ним я заглушил угрозами, что, мол, он может лишиться моей материальной поддержки и даже наследства.
Далее, как обычно бывает с такими легкомысленными богатыми, как я, завёл смазливую секретаршу, затеял с ней роман, и семья приблизилась к грани развала. Я уже не замечал, как взрослеет сын.
В один из этих критических дней в моей жизни прихожу в офис и вижу, что в приёмной ожидает меня Учитель. Последние два года я не ходил на родительские собрания, забывал, в каком классе мой сын учится – в седьмом или девятом. Конечно, забыл и об Учителе тоже. Сразу не узнал, встретил свысока, подумал, что тот пришёл просить у меня денег. Он понял, что я его не узнаю, потому вежливо сказал:
– Я учитель вашего сына.
– Да-да, знаю вас, проходите в кабинет, – сказал я, демонстративно посмотрел на часы и обратился к своей смазливой секретарше: "Через пятнадцать минут вызовите машину". Так я намекнул Учителю, что у меня каждая минута рассчитана, я очень занятой человек.
Учитель не обратил внимания на моё чванство, присел в кресло и сказал:
– Садитесь, пожалуйста, передо мной.
Он не спешил заговорить. Испытующе смотрел мне в глаза, видимо, изучал меня – нынешнего.
– Что вас ко мне привело, Учитель? – спросил я настороженно. Конечно, я понял, что он не пришёл ко мне что-то просить.
Он просверлил меня взглядом, проникнув прямо в душу. Но внёс в неё не смятение, тревогу, а какое-то чувство заботливости. Я вырос без отца и теперь впервые почувствовал, что со мной будет говорить мой отец и этот разговор изменит мою жизнь.
Он начал говорить медленно, спокойно, но на меня влияли не только слова, а голос, в котором звучала забота и озабоченность. Он сказал:
– Пришёл, чтобы задать вам вопрос, ответ на который поможет мне выстроить воспитательные отношения к Паше.
Паша – мой сын.
Он опять выдержал паузу, и потом, глядя мне в глаза, сказал:
– Вы любите вашего сына?
Я обомлел, ибо он спрашивал на полном серьёзе, а не риторически.
– А в чём дело, Учитель? – спросил я.
– Мне это необходимо знать! – твёрдо сказал он.
– Люблю, конечно!
Тогда он сказал мне:
– Послушайте, что я вам скажу…
Он встал, я тоже. Он не прекращал смотреть мне в глаза.
– Понимаете, – сказал он, – дело очень серьёзное, очень… Вы сказали, что любите Пашу, а теперь проверьте вашу любовь… – он начал чеканить каждое слово, давая им звучать мудростью веков:
"Любовь долготерпит,
Милосердствует,
Любовь не завидует,
Любовь не превозносится,
Не гордится,
Не бесчинствует,
Не ищет своего,
Не раздражается,
Не мыслит зла,
Не радуется неправде,
А сорадуется истине.
Всё покрывает,
Всему верит,
Всего надеется,
Все переносит…"
Дал мне наполниться смыслом этих золотых слов и сказал:
– Он любит вас так… Вы тоже так его любите, или как-то по-другому, по-своему?
Он посмотрел на свои часы, но не потому, что показывал, что у него тоже минуты рассчитаны. Он действительно спешил, ему надо было воспитывать моего Пашу, а мне, видите ли, деньги надо делать. Для меня время – деньги, для учителя время – спасение души ребёнка.
– С нетерпением буду ждать вашего ответа! – сказал он и направился к выходу. Перед тем, как открыть дверь, он обернулся и спросил, – А вы знаете, сколько ему лет сейчас? – и, уловив замешательство на моём лице, добавил, – ему на днях исполнится восемнадцать лет, и он в одиннадцатом классе!
Учитель вышел.
Я стоял как вкопанный.
Боже, моему Пашику исполняется 18 лет!.. Ещё пара месяцев, и он закончит школу! Куда мои глаза глядели? Учитель сказал, что ждёт моего ответа, конечно, не слов: "Да, я люблю своего сына!" – с каким отцовским жаром я бы их ни произносил. Он ждёт совсем другого ответа – ответа в делах, когда любовь не превозносится, не бесчинствует, не ищет своего… Меня поразила правда, которую я открыл в себе – с такой любовью я не люблю ни сына, ни жену, никого! Боже, прости меня, до чего же я опустился! И я принял решение – возродиться в любви! Моё решение доставило мне чувство собственного достоинства, оно преобразило меня. В тот же день я нашел в себе мужество и исповедался перед своим сыном, перед женой, в семью вернулась радость.
Позже, спустя года три, я узнал, что сын мой из-за семейной драмы и разрушения любви стоял на грани суицида. Вот от чего спас нашу семью Учитель!"
Учитель был особым руководителем класса. Он два раза принимал детей с пятого и доводил до выпуска. Третий раз он успел поработать с детьми в пятом и отчасти шестом классах, а потом был уволен. Я изучил архивный материал по успеваемости и жизни детей в школе и составил сравнительную таблицу. Представлю вам некоторые свои обобщения.
По просьбе Учителя дирекция заранее намечала первый класс, который с пятого пошёл бы дальше под его руководством. Время от времени Учитель навещал малышей, проводил с ними развивающие занятия, беседовал о добрых делах, участвовал в родительских собраниях.
В первом случае учительница начальных классов приняла такое сотрудничество с Учителем. В архиве хранятся отчёты, в которых она сообщала завучу о плодотворном творческом сотрудничестве.
Но руководителем последующего первого класса была Мария Васильевна. Она потребовала от завуча, чтобы тот запретил будущему руководителю "вмешиваться" в дела нынешнего. Мне жалоба учительницы показалась странной: в ней не объясняется, в чём проявляется вмешательство, ибо Учитель этого делать не умеет. Видимо, Мария Васильевна ревновала к Учителю, которого дети быстро полюбили.
Принимая пятый класс для руководства, Учитель собирал родителей вместе с детьми и объяснял им принципы своей работы. Тем самым он объединял усилия всех и направлял к цели воспитания – Человек Благородный и Великодушный.
Ему сложнее было так же объединять усилия тех коллег, которые тоже входили в класс со своими уроками литературы, языка, истории, географии, биологии, химии и т. д. Учитель предлагал им создать маленький педагогический ансамбль – секстет, квартет, хотя бы трио – и вместе вовлекать детей в мелодии добра, любви и познания.
Но коллеги уклонялись от такого единения. Каждый хотел дудеть в свою дудочку и играть свою литературу, свою историю, свою биологию, не желая прислушиваться к мелодиям других. И получалось, что вместо педагогической симфонии дети оглушались педагогической какофонией. Это возмущало детей, и порой возникали острые конфликты с учителями.
Один из вас, раздражённый тем, что ему не досталась директорская надбавка, взял и искусственно занизил отметки по своему предмету каждому ученику. И так как Учитель не смог уговорить коллегу исправить свою ошибку, ученики всем классом пошли к директору с просьбой перепроверить их знания. Директор создал независимую комиссию и велел провести строгие контрольные. Строгость комиссии не помешала детям проявить свои действительно хорошие знания. Почти всем достался высокий балл. Члены комиссии объяснили результаты прекрасной работой учителя, но сами ученики утверждали, что работа предметника ни при чём, уроки его скучные; они сами проявляют усердие, ибо ценят знания.
После этого конфликта предметник покинул класс. А сама история вызвала среди учителей разные толки. Говорили, что Учитель сам направил учеников с "жалобой" на своего учителя, но этого не было. Он только учил детей облагораживать жизнь вокруг себя, делать её справедливой. А ученики сами воспользовались наставлениями и защитили себя.
Пятые классы, которые принимал Учитель под своё руководство, вначале ничем особенным не отличались от других параллелей: классы как классы. Но проходил год, и классы начинали проявлять себя многообразным творчеством, дружбой, общественной деятельностью. А в познании создавалось впечатление, что дети здесь были отобраны по признаку одарённости.
То, что дети учились успешно, учителя-предметники приписывали себе, своей методике. Но то, что их же ученики в других параллельных классах учились хуже, объясняли "тяжёлым составом контингента детей". Истинное же объяснение заключалось в следующем: Учитель, которому не удавалось уговаривать своих коллег применять в своей работе принципы гуманной педагогики, находил возможность убедить своих учеников учиться усерднее и, имея сам широкие познания, помогал каждому понять и освоить то, что так стандартно и авторитарно было преподнесено тем или иным предметником.
Обращаюсь к учителям, которые когда-то работали в классах Учителя: уважаемые коллеги, примите, пожалуйста, без обиды истину, что за вами стоял любимый Учитель, который поощрял учеников учиться у вас со всем усердием и быть к вам снисходительными.
Однако порой происходили отклонения. Очень неохотно напомню вам историю, произошедшую в седьмом классе.
Учительница английского языка вызвала к доске ученицу. Между ними отношения были натянутыми. Девочка запнулась в определении грамматических категорий. Учительница велела дать дневник. Но в сумке у неё дневника не оказалось. Учительница возмутилась.
– Подойди сюда! – приказала она девочке.
Та подошла. Учительница подняла чёлку девочки и, – пока та успела сообразить, что же учительница собирается сделать, – прямо на лбу красным фломастером написала: "Позорная единица", – и расписалась.
– Что вы сделали?! – изумились ученики. Им это не было смешно.
– Напоминаю вам, – сказала она строго, – что мои домашние задания надо обязательно выполнять, а также иметь с собой дневники. Иначе лоб каждого из вас станет вашим позорищем! Так она объяснила им свой "метод".
Девочка заплакала от стыда и унижения.
На перемене её увидел Учитель.
"Что с тобой?" – спросил он. И когда увидел на лбу девочки следы учительской злобы, призвал её доброе сердце к прощению и направил её в туалет, чтобы смыть надпись.
Но как только девочка сделала это и вышла в коридор, тут же столкнулась с той же учительницей.
"Ты смыла мою единицу?!" – гневно закричала она и, держа в руке шариковую ручку, силой задержала девочку и опять написала ей на лбу: "Позорная единица", – и, подписывая свой вердикт, исцарапала кончиком ручки лоб. Потекла кровь.
Но ей не было свойственно извиняться перед учениками, и она побежала дальше по коридору.
Ученики возмутились поведением учительницы, тем более что подобного рода "творчеством" она занималась часто: постоянно их оскорбляла, называла свиньями, стадом баранов, обезьянами. Позже факт стал достоянием прессы. В газетах писали, что учительница имела более 25 лет стажа.
Мысль "философа":
"Как сделать, чтобы люди поняли: надо ценить не стаж, а опыт. Если учитель проработал в школе 25 лет и столько же раз повторял одно и то же, то это лучше назвать великим топтанием на месте. Но если учитель в течение стольких же лет находился в творческом горении, это иначе не назовешь, чем восхождением к истине. Пятилетний творческий опыт начинающего учителя может превосходить 25-летний стаж. Когда говорим, что учитель с большим стажем, тут же необходимо добавить "и опытом", иначе стаж нельзя будет ставить в заслугу. Вообще лучше было бы сказать "Учитель с опытом" и под словом "опыт" иметь в виду поиск и устремление к новому. Но, к сожалению, такие словесные обороты пока не будут поняты обществом, ибо "опыт" и "стаж" в сознании многих неразличимы. Может быть, поможет понять это различие народная поговорка: "Мудрость приходит с возрастом, но иногда возраст приходит один"".
– "Педагог поддерживает авторитарные методы обучения, – писала одна из важнейших газет, – что, к слову, не помешало ей занять третье место в городском конкурсе "Учитель года". Однако коллеги-женщины подтверждали, что она резкая и эмоциональная".
Ученики сговорились не вмешивать в это дело любимого Учителя, а попытаться самим справиться. Они решили положить конец грубым, не этичным обращениям к ним учительницы английского языка, а также трёх других учителей, которые тоже унижали их. Они написали просьбу на имя каждого учителя. Семиклассники писали:
"Уважаемый Учитель!
Мы бы хотели, чтобы наши взаимоотношения строились на любви и взаимном уважении. Но если Вы не можете нас любить, не хотите нас понять, ну что же, это ваше право. А мы обращаемся к Вам с просьбой соблюдать в общении с нами два условия:
1. Проявите к каждому из нас уважение и общайтесь с нами на равных.
Не надо нас унижать, оскорблять, высмеивать, кричать. Это Вас, как человека, который должен стать для нас идеалом, не украшает, а нас настраивает против Вас, что мешает нам успешно учиться.
2. Проявите больше ответственности и творчества в подготовке уроков для нас; нам нужны уроки воодушевляющие, возвышающие, радостные, а не скучные и однообразные. Мы хотим видеть Вас на уроке, олицетворяющим культуру и учёность.
Нас тридцать два Ваших ученика в седьмом классе, и каждый из нас подкрепляет эту просьбу своей подписью".
Первым, кому вручили прошение, был учитель биологии. Он вошёл в класс. Девочка, которой было поручено вручить учителю бумагу с просьбой, вежливо сказала:
– Уважаемый Семен Давидович! У нас к Вам просьба, пожалуйста, прочитайте.
Учитель удивился.
Окинул взором класс: дети доброжелательно ему улыбались.
Он сел за стол и погрузился в чтение.
Долго не поднимал головы, видимо, перечитывал прошение вновь и вновь.
В классе стояла напряжённая тишина.
Так прошло минут десять.
Потом дети увидели, как слёзы учителя закапали на их прошение.
Дети смутились, не понимая, что происходит.
Может быть, они причинили боль старому человеку со стажем в сорок лет?
Им тоже стало больно. Они вышли из-за парт и тихо его окружили. Та же самая девочка нежно дотронулась до его плеча и ласково произнесла:
– Семён Давидович, мы вас обидели? Простите, пожалуйста. Если хотите, верните нашу бумагу обратно.
Семён Давидович не стеснялся плакать перед детьми. Он поднял голову, посмотрел на них и улыбнулся, и от этой улыбки у каждого затрепетало сердце – каждый почувствовал искреннюю любовь к нему старого учителя. И он, не обращаясь к ним, начал размышлять вслух:
– Боже мой, как же меня терпели дети, которые когда-то учились у меня? Я их оскорблял, я их высмеивал и унижал, обзывал, а они терпели меня и ушли с чувством, что я их не люблю. А я ведь любил их, но любил грубо… и они не поняли мою любовь. Как же мне сейчас перед ними извиниться, как искупить грех?
Слёзы опять капали на бумагу.
Он утих на несколько минут.
Потом как будто понял, где находится, и опять улыбнулся всем той же улыбкой.