– Посмотрите, дорогая госпожа, у ребенка смешанная болезнь, которую мы, врачи, называем morbum mixtum. Потребуется время, чтобы ее искоренить. Выделения из носа совершенно отчетливо свидетельствуют о перерождении слизистой, которое мы должны попытаться устранить в первую очередь. Сперва мы должны будем использовать какое-нибудь слабительное, чтобы защитить грудь, иначе застойные выделения могут нам испортить все дело. Проследите-ка за выделениями ребенка, когда он примет мой отвар! Вы увидите чудо. Когда мы с этим покончим, то затем – видите тут эту сыпь? Да! Она мне тоже добавит работы. Вся кровь испорчена. Несколько месяцев мы ничего не сможем делать, кроме как применять паллиативное лечение. Но мы будем лечить нашего пациента лишь до весны, а затем нужно будет взяться за него снова. Тогда мы получим растительные соки. Хотите еще что-то увидеть? Взгляните лишь на мочу! Что за зрелище! Вы ничего не видите! Да если бы вы знали, что означает колечко, то всплеснули бы руками. Это означает глисты. Если бы вы заглянули в тело ребенка, то ужаснулись бы. Там, должно быть, глист сидит на глисте. Причем не обычные acari, а lumbrici. Считайте меня лжецом, если за восемь дней я не выгоню пару сотен lumbricos. Но для этого время пока еще не пришло. Сперва мы должны справиться с одним злом.
Теперь госпожа Дамон знала именно то, что ей так хотелось знать. Она передала своего любимого Филиппа целиком в руки доктора Дигестивуса, который уже на следующий день приступил к лечению.
Это было жестокое лечение, которое без слез, пожалуй, описать невозможно. В овощах и фруктах, а также во всем остальном, что детям по вкусу и чем их кормят, бедному Филиппу было отказано полностью, и если он хотел съесть пару вишен, то сперва должен был получить согласие доктора Дигестивуса. Тем больше он получал отваров, настоек из лекарственных трав и порошков. Румянец на его лице исчез, аппетит пропал. Даром плакала мать перед варваром. "Все как надо, – говорил он, – так и должно быть. Сперва нужно все вывести, а уж затем укреплять".
Три года продолжалось такое лечение, пока милосердный Бог не увидел слез Филиппа и легкой смертью не вырвал его из когтей жестокого мучителя.
V
Позаботься о том, чтобы больные и хилые люди передали им свои соки!
У Кольхарда Лизочка была девушкой бойкой и всегда бегала за мужчинами, несмотря на то, что ее духовный отец очень часто серьезно выговаривал ей за это. Помимо прочего она благосклонно выслушивала льстивые речи одного офицера, произведшие на Лизочку столь сильное впечатление, что она стала позволять ему нечто такое, чего порядочной девушке, пожалуй, делать не подобает.
За это она получила от него ребенка и еще кое-что вдобавок к нему – болезнь, которую зовут венерической.
Из-за этого Лизочка оказалась в стеснительном положении, ей требовались еда для ребенка и лекарства, чтобы избавиться от болезни. Поэтому она пришла к офицеру, одарившему ее тем и другим, и попросила его о помощи. Но тот пожал плечами и стал ее уверять, что все его деньги ему самому нужны на лечение.
Тут Лизочка запричитала и зарыдала так, что разжалобила бы даже и камень. "Я наложу на себя руки, – воскликнула она в полном смятении, – если вы меня не спасете". – "Поступай, Лизочка, как хочешь, – ответил офицер, – помочь я тебе не могу".
Тут Лизочка пришла в отчаяние, хлопнула дверью и, громко ревя, стала спускаться по лестнице.
Несмотря на то что подобным происшествиям офицер придавал мало значения и имел обыкновение, когда лишал девушку здоровья и чести, называть это небольшой любезностью, он все же вопреки своей привычке вдруг почувствовал сострадание и пришел к мысли, которая, по его мнению, была просто блестящей.
Он бросился вслед за Лизочкой и попросил вернуться.
– Как раз сейчас, – сказал он, – мне пришла в голову очень здравая мысль. Как ты, Лизочка, смотришь на то, если предложишь себя в качестве кормилицы? Ведь тогда ты сможешь вскоре заработать столько денег, что их хватит тебе на лечение.
– Боже милостивый! А что станет с моим бедным червячком, моим ребенком?
– С твоим ребенком? Разве ты не можешь оставить его своей матери?
– Моей матери? Она ведь сама очень бедная женщина, в доме которой солнца всегда больше, чем хлеба. Если я отдам ей ребенка, то он ведь умрет в первые четыре недели.
– Тогда оставь его подыхать!
– Своего ребенка?
– К черту! Что за вздор ты болтаешь! Сейчас речь о том, где раздобыть тебе денег. Так просто их не заработаешь. А ребенка ты сможешь в любой день взять обратно.
Хотя при этих словах офицера у Лизочки пробежали по спине мурашки и она никак не могла увязать его совет с тем, чему учил ее пастор, на этот раз нужда все же заставила, и она ушла от него с намерением согласиться на первую попавшуюся работу кормилицей.
Если в мире что-нибудь происходит, то странным образом совпадает с чем-то другим. Как раз в это время госпожа фон Функенталь родила девочку, которой из-за нехватки молока не могла давать свою грудь и поэтому сочла себя вынужденной найти кормилицу.
Едва Лизочка об этом узнала, как тут же предложила свои услуги госпоже фон Функенталь, которые сразу и были приняты.
На следующий день Лизочка переехала, и госпожа фон Функенталь передала "офранцуженной" Лизочке девочку с поистине материнской нежностью и наилучшими наставлениями кормить ее самым добросовестным образом.
Но она этим не довольствовалась, а постоянно была при кормилице и ребенке и принимала все меры, чтобы ребенок как можно лучше питался.
Все шло замечательно, разве что на губах и на носу у девочки появилась сыпь.
Как бы противно это ни было, материнская любовь все же сумела перебороть отвращение. По меньшей мере три раза в день нежная мать брала девочку из рук Лизочки, балагурила с ней, целовала ее и позволяла ей сосать со своих губ.
Благодаря этим ласкам госпожа фон Функенталь восстановила силы, ослабшие по причине родов, и ее тело теперь было в полном порядке, разве что на шее чуть вздулись железы. Она сочла это вздутие за последствия родов и в дальнейшем не обращала на него внимания.
А господин фон Функенталь был крайне рад тому, что снова может обнять свою нежно любимую Луизу, и действительно обнимал ее с нежностью, которую можно ждать от супруга, искренне любящего свою жену.
В этих самых сладких радостях прошло несколько недель. Радость была бы еще больше и продолжительнее, если бы железы у госпожи фон Функенталь не отекли еще больше и не появилась бы чуть более сильная сыпь под носом супруга.
Поэтому тот и другая несколько раз принимали ревень. Но так как недуг продолжал у обоих распространяться, они решили спросить совета у доктора Гутмана.
Тот дал им всяческие лекарства, чтобы очистить и подсластить кровь, но все это нисколько не помогло.
Доктор задумался и однажды, после того как нанес свой визит, совершенно сухо сказал: "Милостивый господин, милостивая госпожа, будьте ко мне милостивы! Я думаю, что у вас венерическая болезнь!"
Оба не на шутку разозлились и крепко отругали доктора за его дерзость. Но тот оставался при своем мнении и сказал, что если они не хотят ему верить, то пусть спросят совета у другого врача, а у него на завтра есть другой вызов!
Когда он собирался уже уходить, вошла Лизавета, держа на руках девочку, обсыпанный рот и обсыпанный нос которой сразу же привлекли к себе внимание врача.
Поэтому он задал Лизочке пару каверзных вопросов, при которых она сразу же покраснела и ничего вразумительного сказать не могла. Когда он надавил на нее сильнее, она во всем призналась. Хотя ее тут же уволили, в семье Функенталей помнили о ней еще долго. Родителям пришлось выдержать очень болезненное лечение, а девочка хотя и стала постепенно выздоравливать, но тот яд, который теперь нужно было вывести при помощи длительного лечения, она впитала в себя вместе с молоком в те месяцы, когда должна была расти и развиваться, и поэтому на всю жизнь осталась слабой и хилой.
В результате этого происшествия госпожа фон Функенталь приобрела такую сильную неприязнь к любым кормилицам, что, когда при следующих родах она опять не могла сама кормить грудью своего ребенка, купила козу и вскармливала его козьим молоком.
Хотя за это ее порицала сестра, но та в ответ услышала: в этом она не позволит себе указывать, при нынешнем образе жизни гораздо надежнее, когда твоего ребенка поит молоком коза, а не кормит грудью кормилица.
Мадам Фландер считала, что ей уготовано, как она говорила, нечто большее, чем быть няней. Поэтому своего маленького Юлиуса, как только он появился на свет, она с радостью отняла бы от груди и взяла бы кормилицу, если бы только это позволил ее своенравный муж.
Она, по ее мнению, делала нечто излишнее, когда каждый день давала малышу свою грудь; впрочем, дальнейший уход за ним она доверила старой Сабине, которая когда-то уже была у них сиделкой. Эта старая Сабина была женщиной очень душевной, но по причине своего возраста очень хворой, и ее мучили подагра и боли в спине. Тем не менее для маленького Юлиуса она делала все, что могла. Каждый день она четырехкратно кормила его с такой нежностью, что еду, которую собиралась ему давать, всегда сперва клала себе в рот, несколько раз сплевывала и снова пробовала, а потом, смешанную с ее слюной, вливала в ребенка, зачастую испытывая сильнейшие боли.
Могла ли она сделать больше?
Тем не менее эта нежность совсем не имела эффекта, которого ждала старая Сабина. Маленький Юлиус не хотел прибавлять в весе, побледнел, у него появилась ломота в руках и ногах. Старая Сабина окуривала его и лечила чародейством, мадам Фландер взвалила вину на едкость своего молока и стала отлучать ребенка от груди.
Все это нисколько не помогало. В свои два года маленький Юлиус выглядел как пожилой мужичок.
Тут мадам Фландер расплакалась, стала упрекать своего мужа и сокрушаться: "Вот видишь, что бывает, когда сама кормишь ребенка. В этот раз я сама кормила ребенка, и больше в моей жизни такого не будет". Старая Сабина тоже заплакала и сказала: "Ах, Юлиус, сердечко мое! Как мне было любо глядеть на тебя! Давала тебе кушать прямо из своего рта – Бог знает, даже когда мне было больно! И ни разу не было, чтобы я где-то недосмотрела! Ах! Ах! Ах!"
Одно превосходное средство сделать своих детей калеками
Заставляй их носить корсеты!
Госпожа фон Гентхольм родила девочку, которая, как принято говорить, была верхом красоты. Круглое, полное личико, живые глаза, здоровый цвет кожи, широкая грудь, стан такой же прямой, как восковая свеча, – все это очень заметно выделяло ее среди других детей. Господин фон Гентхольм, энергичный, бодрый дворянин, при первом же взгляде на которого было видно, что в его жилах по-прежнему текла старая рыцарская кровь, не мог нарадоваться на своего ребенка, целовал его, брал на руки, напевал ему песенки, нянчился с ним и часто говорил: "Ах! Луиза, когда-нибудь ты еще возвеличишь род Гентхольмов".
Но госпожа фон Гентхольм находила у ребенка множество недостатков. Во-первых, ей совершенно не нравился живой цвет лица у девочки, и она часто говорила, что та выглядит как крестьянская девочка. Но прежде всего ей не нравилась талия ребенка, которая, по ее мнению, была слишком грубой.
Поэтому, как только муж ее уехал в полк, она постаралась там и сям подправить все то, что, по ее мнению, милый Боженька где-то недоглядел. В первую очередь она приобрела хороший корсет, в который каждый день на ее материнских глазах втискивали девочку.
Каждый раз, когда к ней подходили с корсетом, фрейлин Луиза плакала, каждый раз она жаловалась на боль, когда он был на ней надет, каждый раз она умоляла мать побыстрее снять его; но разве можно требовать, чтобы такая разумная мать шла на поводу у своенравного и неразумного ребенка?
Госпожа фон Гентхольм и не шла на поводу, а сумела так сломить своенравие девочки, что постепенно та стала терпеливо сносить все мучения, которые причинял ей корсет.
Каждое утро она безмолвно сносила, когда ей его надевали, терпела, когда внутренности, находящиеся в нижней части живота, были вынуждены покидать свое место, чтобы найти пристанище в грудной полости, когда вдавливались ребра, а плечи задирались вверх. Недостаток свободного дыхания и аппетита она тоже терпела, в конце концов смирилась даже с тем, когда мать огласила ужасный, как она считала, приказ обязательно спать в корсете. "Это же твоя мать, – подумала она, – ты должна ее слушаться!"
Через несколько лет госпожа фон Гентхольм имела удовольствие видеть, что все, что милый Боженька сделал с фрейлин Луизой, она полностью переделала. Свежий цвет лица у фрейлин Луизы исчез и превратился в бледность, одно плечо и бедро стали выше других, а на ровной в целом спине создалось возвышение. Эти мелочи госпожа фон Гентхольм пыталась исправить кармашками, подкладками, гримом и тому подобным и очень обрадовалась, когда удалось убрать крестьянский румянец и грубую талию.
И вот господин фон Гентхольм вернулся из своего похода. Его сердце горело страстным желанием обнять свою замечательную Луизу. Поэтому, едва увидев свой замок, он поскакал к нему, отпустив повода. Наконец он подъехал к воротам, откуда навстречу ему вышла бледная, искалеченная девочка.
– Барышня, – спросил он резко, – фрейлин Луиза дома?
– Это я и есть, – сказала фрейлин.
– Ты Луиза? Ты моя дочь?
– Вы мой папа?
Фрейлин подала свою руку, когда господин фон Гентхольм слез с лошади, позволила себя обнять, и оба они заплакали: фрейлин слезами радости, господин фон Гентхольм слезами горя.
– Где твоя мать? – наконец негодующе спросил господин фон Гентхольм.
– Она здесь неподалеку, – ответила фрейлин и привела его в комнату матери.
Та, как только его увидела, поспешила к нему с распахнутыми объятиями и воскликнула: "Ах! Мой супруг"!
Но тот холодно отстранился и произнес: "К черту! Что же ты сделала с моей Луизой? Ведь ребенок, когда я его покидал, был красив, как ангел, а теперь калека!"
Госпожа фон Гентхольм принесла кучу извинений, которых ее супруг не выслушал вовсе, а очень натянуто подставил ей щеки для поцелуя и попросил что-нибудь съесть.
Вечером он говорил мало, по причине усталости вскоре лег отдыхать, на следующее утро, прежде чем милостивая сударыня проснулась, велел оседлать свою лошадь, не прощаясь, поскакал снова в полк, пообещав вернуться.
Со временем о фрейлин Луизе и ее дряхлости стали говорить все подряд. Как правило, фрейлин ожесточалась и отвечала: "За это я должна благодарить вас, добрая мама, и ваш корсет".
КНИЖКА ДЛЯ МУРАВЬЕВ
или Наставление по разумному воспитанию воспитателей
Герману!
Так зову я тебя, дорогой молодой человек, того, кто в своей груди ощущает стремление отличиться на свете своей деятельностью на благо людей.
Дай мне руку! Если ты не чувствуешь в себе преимущественных талантов и несомненной склонности к другому делу, то посвяти себя воспитанию!
Оно предоставит тебе возможность сделать действительно многое для блага людей. Тот, кто осушает болота, прокладывает дороги, дает возможность многим и многим тысячам удовлетворять свои потребности, кто разводит сады, основывает больницы, тоже творит на благо людей, но не так непосредственно и радикально, как воспитатель. Тот улучшает условия жизни людей, этот облагораживает самого человека. Но если сперва человека облагородить, то его жизнь станет лучше сама по себе, а воспитанник, которого тебе удалось облагородить, имеет задатки на том месте, куда его поставит провидение, сделать приятней и уютней жизнь тысяч своих собратьев.
Нигде среди людей ты не найдешь такой восприимчивости ко всему доброму, как у детей. Их сердце – самая настоящая целина, где каждое зернышко быстро пускает корень и прорастает; это воск, который послушно укладывается в любую форму, в которую ты его вдавливаешь. Сердце взрослых подобно земле, уже покрытой растениями, которые пустили в ней глубокие корни и которые можно искоренить, чтобы семя, брошенное тобою в землю, смогло уродиться, только с большими, зачастую тщетными усилиями; мрамору, который нужно обрабатывать с большой осторожностью и в котором после долгой кропотливой работы часто наталкиваешься на жилу, делающую всю дальнейшую работу бесполезной. Если ты и впрямь основательно изучаешь искусство воспитания и добросовестно занимаешься им, то, несомненно, ты обретешь высшее счастье – когда-нибудь увидеть воспитанных тобою людей, которые с желанием и энергией трудятся на благо других.
Не возражай мне, будто дело воспитания столь трудное. Но где встретишь общеполезное дело, которое не было бы трудным? А если бы такое нашлось, например, разделывание паштетов, захочешь ли ты ему себя посвятить? Но, как мне кажется, дело воспитания не столь трудное, как ты думаешь. Дурную славу ему создали воспитатели, не понимавшие воспитания. Просто обращай внимание на указания, которые даются тебе в этой книге, и следуй им. И хотя при воспитании ты будешь прилагать усилия, чуть ли не всегда найдется такое, которое вознаградится быстрым успехом и поэтому едва ли заслуживает того, чтобы именоваться усилием. И это небольшое усилие – какой же разнообразной радостью оно будет скрашено! Посмотри, что за безобидный, веселый народец представляют собой человечки, в кругу которых вращается воспитатель. Разве постоянная их веселость не окажет благотворного влияния на тебя, если ты станешь настоящим воспитателем и научишься снисходительно к ним относиться?
Опыт показывает, что люди, живущие и творящие в юношеской атмосфере, обычно не старятся, тогда как те из друзей их юности, которые трудятся в окружении взрослых, один за другим увядают.