Это бесспорное явление часто приписывали юношеским испарениям, которые вдыхают такие люди и тем самым разжижают кровь, становящуюся с возрастом вязкой. Так ли это на самом деле, не берусь утверждать, ибо для этого мне недостает необходимых медицинских знаний. Но, несомненно, постоянная бодрость и радость юности вносят свой вклад, если только им не противодействуют своенравием и дурным настроением. Хочется усесться в кресло и спокойно дожидаться, когда наступит маразм, но тут подскакивает бойкий мальчишка, просит удовлетворить одно из своих юношеских желаний и побуждает вас встать с кресла. Там несколько беззаботных мальчиков затевают веселую игру, которая и вас тоже настраивает на веселое настроение. Тут вас зовет колокольчик в учебную комнату, где для того, чтобы занятие было успешным, нужно оставить дурное настроение и настроиться на веселый лад. Так воспитатель, живущий в соответствии со своим призванием, каждый день омолаживается и отдаляет от себя старость с ее разно-образными тяготами.
Но воспитание, может, ты думаешь, очень плохо вознаграждается?
Ты и в самом деле так думаешь? Мне кажется, ни одно дело не вознаграждается больше, чем это. Разве веселое настроение, здоровье, светлая старость, которые обычно приписывают настоящему воспитателю, это мелочь?
Помимо того он может рассчитывать еще и на другое вознаграждение – на собственное облагораживание. Воспитатель, который занимается своим делом не ради выгоды, для кого главная цель – облагораживание своих подопечных, обязательно станет хорошим, благородным человеком. Как? Разве может он с теплотой говорить о долге, не размышляя ежедневно о нем и не чувствуя его ценности? Сам не представляя собой примера исполнения долга? Разве не должен он уметь жить среди молодых людей, чей зоркий глаз замечает любой недостаток, чье прямодушие делает заметным любой недостаток, не отрицая его? Это столь верное изречение docendo diseimus верно и в моральном смысле. Если мы всерьез стремимся облагородить своих подопечных, то облагораживаемся и сами.
Итак, мой дорогой Герман! Если, занимаясь воспитанием, ты становишься здоровым и радостным, если при этом развивается и получает все больше благородного смысла твой внутренний человек, разве ты недостаточно вознагражден? Допустим, тебе придется провести свои дни в крайней нужде, тем не менее разве ты не будешь достаточно вознагражден? Или, быть может, ты хочешь всем этим пожертвовать, чтобы сыграть блестящую роль? Или ты предпочтешь сидеть больным за богато уставленным столом, а не с хорошим аппетитом за простой трапезой? Или ты предпочтешь иметь веселье вокруг себя и тоску в себе, а не веселое настроение в себе и окружающий тебя покой? Или ты предпочтешь повелевать толпой продажных душ, а не предоставлять в распоряжение другим себя самого? Что ж, произведи обмен, но тогда, мой Герман, не тебе посвящена эта книга.
К тебе обращаюсь я, к тому, кто может ощутить ценность этой великой награды. Даже если кроме нее никаких других наград ты не добьешься, то сможешь обойтись и без них.
Но, разумеется, если ты стремишься стать замечательным воспитателем, а не посредственным, то не заставит ждать себя и другое вознаграждение. Прошли времена, когда воспитание было делом презренным. Все больше семей, для которых хороший воспитатель является высшей потребностью, которые стремятся заполучить его любой ценой, которые воспринимают его не как первого слугу, а как первого друга. Дворянские семьи подыскивают себе человека, которому они могут всецело довериться и передать своих детей. И ты не хочешь стать воспитателем?
Вступительное слово
При подготовке "Книжки для раков" я обратился к науке о насекомых и намеревался подготовить ряд сочинений, которые должны были заимствовать у насекомых свои названия. Но всякий раз от этого меня удерживали все новые возникавшие у меня дела, а теперь приближающаяся старость оставляет мне мало надежды осуществить это свое намерение. Стало быть, "Книжки для скорпионов, или наставления по неразумному управлению народами", а также "Книжки для пауков, или наставления по неразумному ведению брака" не будет. Однако "Книжка для муравьев, или наставление по разумному воспитанию воспитателей" перед вами.
Спрашивается, зачем такое странное название? Во-первых, чтобы привлечь им читателя. Содержание этой книги кажется мне столь важным, что я хочу, чтобы ее прочли и приняли к сердцу все те, кто воспитывает или отдает ребенка на воспитание. Тем не менее следует позаботиться, чтобы она не осталась незамеченной в потоке сочинений, которым наводняется Германия на каждой ярмарке, благодаря некоему отличительному признаку, который бросится в глаза и выделит ее среди тысяч других книг, ее окружающих. Но что подходит для этого больше названия? Другой, быть может, выбрал бы для этого греческое или французское название или имя некоего божества или мыслителя древности; мне же понравилось заглавие: "Книжка для муравьев".
Во-вторых, я выбрал именно это название потому, что очень хорошо была принята "Книжка для раков", ее читают и рекомендуют и по прошествии 24 лет, и поэтому я смел надеяться, что сходство названий принесет данной книге такой же успех у публики.
Наконец, причина для выбора такого названия заключена и в самом муравейнике. Родители муравьев, продолжив свой род, взлетают в воздух и – по образу и подобию человека – не заботятся о своем приплоде – заботу о нем и его воспитание они поручают муравьям, предназначенным природой для низкой сферы деятельности. И они действительно хорошо делают свое дело: они каждый день выставляют молодой выводок на солнце, подползают к ним и стараются их спасти при всякой угрожающей им опасности, и результат свидетельствует о качественности воспитания, потому что любой муравейник – это обитель здоровья, чистоты, трудолюбия и послушания, которых недостает во многих человеческих обществах, но к которым приучают молодых муравьев сразу после того, как они появились на свет. Поскольку Соломон отсылает лентяев к муравейнику, то внимание воспитателей можно было бы на него обратить и в другом смысле.
Но хватит о названии! Что касается содержания, то, как мне кажется, оно имеет большее значение. У нас изобилие книг, содержащих наставления по воспитанию детей, но, на мой взгляд, наставлений по воспитанию воспитателей пока еще не хватает. Но чем помогут те, если нет этих? Зачем нужны все теории, если нет людей, которые могут их осуществить? В "Ревизии системы школьного обучения и воспитания" выдвигаются хорошие теории. Но где они осуществлены? Вместо того чтобы подумать о том, как осуществить то правильное и хорошее, что мы уже знаем о воспитании, продолжают выстраивать новые теории, которые, как и те, не будут реализованы. Мы приравниваем теоретические построения, теоретические идеалы к самым совершенным строениям, которые можно начертить рейсфедером, но всегда остающиеся лишь проектами, которыми, скажем, можно облицевать стены, поскольку у их составителей нет умения спроектированное осуществить.
Ах, дайте нам хороших воспитателей! Дайте нам людей, у которых есть склонность, умение и навык разумно обращаться с детьми, завоевывать их любовь и доверие, пробуждать силы, направлять их наклонности и благодаря своему учению и примеру сделать из молодого человека того, кем он может и должен быть по своим задаткам и по своему призванию, и воспитание будет успешным без каких-либо новых теорий. Так из сельской школы, где учит некий смышленый, правдивый и верный учитель, никогда не слышавший о чистом долге и не изучавший новых теорий об уроках чтения, постепенно выходит община, которая своей честностью, светлыми помыслами, порядком, деятельностью и навыками чтения выгодно отличается во всей округе и оставляет позади себя всех тех, кого по самым последним теориям воспитывали люди, воспитывать не умевшие.
Что, к примеру, разумнее, чем требования воспитателей направлять детей не столько поощрениями и наказаниями, сколько при помощи представлений? Однако чтобы направлять детей при помощи представлений, требуется собственная умелость. Тот, у кого ее нет, может рассказать детям очень много доброго и разумного о том, что читать – хорошо, и все же этим ничего не добьется, тогда как другой, тот, кто воспитание понимает, приходит к своей цели, потратив гораздо меньше слов.
Среди воспитателей общепринято считать, что к воспитанию в известном смысле относится и закалка тела. Но если воспитатель сам дряблый, то как он будет закаливать других? и т. д.
Что касается формы моего доклада, то в ней найдут кое-что, к чему можно придраться, но что все же заслуживает снисхождения в силу особенностей моего характера. Иногда я буду говорить твердо и решительно и требовать, чтобы было именно так, а не иначе. Это – следствие моей искренней убежденности. Я уже не юноша, занимающийся идеалами, по поводу которых он пока еще сомневается, верны ли они, или ему только так кажется. Я лет двадцать с лишним воспитывал сам, узнал особенности детей в различных отношениях, проделал с ними один эксперимент, который мне не удался, и другие, от которых я ощутил самые благодатные воздействия. То есть все, что я знаю, я знаю из многолетнего опыта. Надо ли поэтому мне ставить в вину, если я говорю об этом с такой же уверенностью, с какой пожилой врач при определенной болезни имеет обыкновение рекомендовать метод лечения, в чьих достоинствах его убедил многолетний опыт?
Кроме того, я буду редко упоминать или не буду упоминать вовсе, что было сделано другими воспитателями. Это отнюдь не проистекает из низкой оценки других, а всего лишь есть следствие некоторого моего свойства. Я мало читал, но тем больше думал, наблюдал и делал. Если это хотят считать недостатком – что ж, пусть будет так; но ведь совершенно ясно, что человеку, который недостаточно знает работы других, не подобает об этом судить.
Особенно странным сочтут, что я нечасто упоминаю метод преподавания Песталоцци, привлекший к себе внимание всей Европы.
Это происходит по той же самой причине. Насколько при беглом знакомстве я разобрался в методе преподавания этого заслуженного человека, мне кажется, что в главном мы сходимся, а различаемся лишь в форме выражения. Но кое-что у него, что для меня было новым, я принял и с благодарностью применяю.
Сюда относятся его контурные рисунки, упражнения для памяти, метод расчета и повторение вслух несколькими учениками одновременно.
Пусть эта небольшая книжка полностью достигнет цели, ради которой она и была написана! Пусть с ее помощью удастся привлечь многих немецких юношей к важному, благотворному делу воспитания; пусть она поведет их по единственно правильному пути, который нам предначертала природа; пусть ею будет разрушен предрассудок, будто воспитание – обременительный труд, а его успех крайне сомнителен; пусть наша нация еще больше утвердит свою славу, которую она снискала себе за границей благодаря искусству воспитания.
Шнепфенталь, октябрь 1805 года
Х. Г. Зальцманн
Символ веры
Тем, кто решился принять Кристианство, обычно при посвящении предъявляют некую формулу, к принятию которой они должны изъявить готовность и которую называют символом веры. Им, правда, стали злоупотреблять, и иной символ веры, похоже, давали скорее с целью вселить ненависть к инакомыслящим, нежели приверженность партии, с которой хотят объединиться. Но все же сам по себе этот обычай хороший и нужный. Ведь каждое общество должно иметь некую цель, ради которой в него объединяются, и некие принципы, следуя которым оно хочет достичь поставленной цели; их можно облечь в краткую формулу и потребовать их принятия теми, кто хочет к обществу присоединиться.
И вот я приглашаю немецких юношей посвятить себя важному делу воспитания. Поэтому не сочтите странным, если и я тоже представлю им формулу для принятия в качестве символа веры. Каждый, кто имеет склонность вступить в общество воспитателей, примет ее во внимание и проверит себя самого, сможет ли он поверить в нее и принять всем сердцем. Кто этого не сможет, кто найдет в ней противоречие, тот пусть лучше оставит мою книгу непрочитанной, потому что он неспособен заниматься делом воспитания с радостью, усердием и продуктивно.
Мой символ веры краток и звучит следующим образом: причину всех недостатков и пороков своих воспитанников воспитатель должен искать в самом себе.
"Резко сказано", – подумают многие; но в действительности эти слова не такие уж резкие, какими кажутся на первый взгляд. Стоит лишь правильно их понять, как кажущаяся резкость сразу исчезнет.
Моя мысль отнюдь не состоит в том, будто причина всех пороков и недостатков воспитанников действительно заключена в воспитателе, – я хочу лишь сказать, что он должен искать ее в себе.
Если он ощущает в себе достаточно силы и беспристрастности, чтобы это сделать, то это значит, что он на пути к тому, чтобы стать хорошим воспитателем.
Правда, в природе человека заложено искать причину всех неприятностей и даже своих собственных промахов вовне; следы этого можно найти уже в истории грехопадения. Поэтому неудивительно, если и воспитатель вину за непослушание, неумелость и отсутствие успехов у своих воспитанников скорее склонен приписывать им, а не себе самому. Однако эта склонность принадлежит к числу тех, которые не только не руководствуются рассудком, но и должны подавляться подобно зависти и злорадству.
Я считаю абсолютно достоверным, что причина недостатков питомцев очень часто заключена в воспитателях. Если бы это было не так, если бы их причину всякий раз непременно нужно было приписывать детям или тому положению, в котором находятся воспитатели, то искать эту причину в себе самом было бы, разумеется, неправомерным и безрассудным требованием к воспитателю. Но какой разумный воспитатель будет так думать?
Если же ты убежден, что причина недостатков питомцев зачастую и в самом деле заключена в воспитателях, то я желаю тебе поверить, что это часто относится и к тебе.
Быть может, ты замечал, что воспитанники, которые непослушны с тобой, с готовностью повинуются другим? Или что те же самые воспитанники, которые на твоей лекции легкомысленны и ничего не учат, внимательны и добиваются хороших результатов, когда приходят на уроки других?
Если ты действительно это заметил, то не обманывай себя, будь честен перед собой и признайся, что, возможно, ты сам повинен в том, что ты порицаешь в своих воспитанниках. Не говори: "Но я ведь осознаю, что добросовестно исполняю свой долг". Такое вполне возможно, но, может быть, ты пока еще не умеешь правильно обращаться с детьми.
Быть может, в твоем поведении есть что-то отталкивающее, что делает детей подозрительными и недоброжелательными. Быть может, тебе недостает педагогического таланта. Ты слишком вялый, или твоя лекция слишком скучная и абстрактная. Разве ты не замечал, что одни и те же воспитанники иной раз записывают твою лекцию и следуют твоим указаниям, а в другой раз легкомысленны и непослушны? Не может ли и это тебя научить, что причину их недостатков надо искать в себе?
"Не понимаю, – ответишь ты, – как одно следует из другого. Разве я не такой, каким был вчера? А если мои воспитанники уже не такие, какими были до этого, то разве причина такой перемены не в них?"
Такое возможно. Но прежде чем ты это допустишь, исследуй сперва, действительно ли ты все такой же, каким был вчера. Очень часто ты обнаружишь, что стал совершенно другим человеком. Быть может, ты страдаешь от несварения, или простудился и подхватил насморк, или с тобой произошла неприятность, твоя душа расстроена, или ты что-то прочел, что тебя все еще занимает и мешает полностью переключиться на другие дела, и т. д. Одна-единственная из этих случайностей может сделать тебя совершенно другим человеком. Вчера ты предстал перед своими питомцами со светлой душой и пламенным взглядом; твоя лекция была очень живой, приправлена шуткой, твои напоминания были мягкими и преисполненными любви, живость твоих воспитанников тебе доставляла радость. А сегодня? Увы, ты уже не тот человек, каким был вчера. Твоя душа мрачная, твой взгляд угрюмый и отталкивающий, твои напоминания строгие, любое детское озорство у тебя вызывает гнев. Разве иной раз ты не замечал этого у себя? Что ж, будь тогда искренним и признайся себе, что причина того, почему твои воспитанники сегодня не такие хорошие, какими были вчера, заключена в тебе.
Я ожидаю самых разных возражений против моего символа веры, я хочу привести некоторые из них и на них ответить. Тот, кому этих ответов достаточно, легко сможет сам опровергнуть прочие возражения; но если кто-то на этом успокоиться не может, то и я тоже с ним ничего не добьюсь, если захочу привести и опровергнуть всевозможные возражения. Он – человек, ослепленный себялюбием, которому прямо-таки невмоготу вдруг оказаться неправым, который всех своих воспитанников скорее объявит олухами и сорванцами, нежели ударит себя в грудь и признается, что ошибся; к воспитанию он непригоден.
Итак, послушаем возражения.
Все недостатки, на которые я жалуюсь, мой воспитанник имел еще до того, как у меня появился. Почему же я должен приписывать вину за них себе?
Допустим, что эти недостатки были у твоего питомца еще до того, как он появился у тебя. Но почему они у него сохраняются? Разве не устранение недостатков – главная цель воспитания? Если этого не происходит, то разве по меньшей мере не исключена возможность того, что причина в тебе? К примеру, твой питомец попадает к тебе хилым ребенком, от которого мало проку.