Или не ужившись с соседом, более слабый мог, в конце концов, плюнуть на все и уйти. Отсюда возникающие конфликты разрешались чаще всего не вынужденным перемирием и компромиссом (без чего просто невозможна организация общего жития, да и сама устойчивая цивилизация), а уходом.
Избыток территории – благо или проклятие?
Любопытный парадокс: в России, которая всегда обладала избыточной территорией, отношение к ней куда трепетней и куда более табуировано, чем у многих других народов, страдающих от недостатка земель. Возможно от того, что те, кто обладает недостатком территории не заинтересован вообще признавать территорию священной, ибо это создает идеологические препоны для захватов у соседей.
Нам же действительно уже "чужого не надо". Нам дай Бог переварить свое. А его так много, что не только переварить не успеваем, но и даже приглядеть за тем, что имеем. А где без пригляду, там всегда охотники найдутся.
Потому в российской традиции территория – предельно фетишизирована. В народном сознании наши громадные просторы – символ нашего могущества, залог нашего благополучия и вообще физического существования. Словно на меньшей площади российская душа просто бы не поместилась. Более того, величие нашей нации, благополучие и само существование мыслится нами зачастую как прямые производные обладания большой территорией.
Однако самый обидный для нашего национального самосознания парадокс заключается в том, что могущество державы, процветание ее граждан и вообще само существование нации давно уже непосредственно не зависит от размеров территории ее проживания.
Стоит отметить, что территориальная экспансия – естественное свойство всех народов на ранних ступенях их развития. Тогда площадь территории проживания, возможность ее расширения действительно была важнейшим условием выживания человеческого племени, как любого чисто биологического вида. Однако переход от экстенсивного освоения территории к интенсивному (связанному с развитием производства, совершенствованием технологий и пр.) – один из главных признаков перехода от примитивных человеческих сообществ к цивилизации.
Впрочем, инерция экспансии, как пережитка видового примитивизма, определяла фабулу человеческой истории на протяжении многих эпох. Пик расцвета этой тенденции – держава Александра Македонского, Римская империя, арабские завоевания VII века н. э. В новое время экспансия сменилась колониализмом, в котором главную роль играло уже не прямое присоединение территории, а возможность ее экономической эксплуатации.
Тридцатые и сороковые годы прошлого века знаменовалась бурным рецидивом территориального экспансионизма, который, судя по всему, может остаться последним примером активной роли этой тенденции в развитии человечества.
Однако главный урок, который преподнесен человечеству этими примерами очевиден: после завершения эпохи первоначального накопления капитала ограничения на смену хозяйственных территорий в некотором смысле является одним из главных стимулов технологического и экономического прогресса. Правда, при условии, если хозяйственная территория не изолирована, скажем, природными условиями или идеологическими запретами от других, т. е. имеется возможность относительно свободного обмена технологическим опытом.
И наоборот большая территория и тем более избыток ее является важнейшим фактором, тормозящим развитие населяющей ее народности.
Этот тезис можно было бы представить как социально-политическую аксиому. Хотя бы потому, что такая закономерность засвидетельствована бесспорной исторической практикой.
1. Bce реально великие державы нашего времени в смысле своего влияния на мировую политику и экономику имеют относительно небольшую территорию. Причем за исключением США, эти страны существенно малы. Более-менее сопоставимый с нами и Североамериканскими штатами по территории Китай, все же в силу природно-географических условий может хозяйствовать далеко не на всей своей "жилплощади".
2. Государства, в которых самые высокие доходы на душу населения, а также самый большой уровень социальной защищенности и обеспеченности прав человека также относятся к этой категории.
3. Даже самые маленькие государства и народности не только уцелели на карте мира, но имеют сегодня реальные условия для сохранения своей самобытности. Даже в условиях глобализации экономики и чудовищной экспансии универсальной масс культуры.
Однако если аксиома – истина, не требующая доказательств, то в объяснении она все же нуждается.
Итак, почему избыток территории в исторической перспективе тормозит развитие нации?
– Экстенсивное развитие "проще" чем интенсивное и этот соблазн ведет к тому, что упор делается не на развитие продуктивности, а простое воспроизводство за счет вовлечения новых ресурсов. Основная энергия и средства общества направляются именно на вовлечение ресурсов, а не на повышение эффективности их использования.
При этом чем больше территория, тем больше непроизводительные затраты, которые вынуждено нести общество для ее освоения, а значит меньшая доля средств может направляться на повышение благосостояния. Усилия по вовлечению новых территорий в хозяйственный оборот буквально истощают нацию, не оставляя средств на продуктивное освоение новых территорий. Пример тому – печально знаменитая Байкало-Амурская железнодорожная магистраль (БАМ). Дорогу осилили, но средств на разработку прилегающих ресурсов у нас уже не хватило.
– В свою очередь экстенсивная экономика тормозит технологический прогресс нации. При этом надо понимать, что в условиях глобализации все большую ценность приобретают финансовые ресурсы и ноу-хау, т. е. технологии. Именно они сегодня обеспечивают устойчивость национальных экономик, а также их относительную независимость от природных обстоятельств, в том числе и от истощения внутренних минеральных ресурсов. Ярчайшая иллюстрация этого тезиса – Япония. США давно уже активно резервируют свои ресурсы, используя финансовые и технологические преимущества. А события последних лет, связанные с достаточно бесцеремонным использованием Россией преимуществ энергетической сверхдержавы, показали, что и Европа имеет возможность именно за счет технологий значительно ослабить свою привязку к нашим нефтегазовым трубам и значительно опередить нас в разработке альтернативных источников энергии.
– Связанная с "избыточным простором" возможность относительно свободного перемещения неизбежно порождает тенденцию к насильственному закреплению экономически активного населения на подконтрольных территориях. Именно поэтому в России дольше других стран продержалось малопродуктивное хозяйство, основанное на крепостничестве. Именно поэтому мы позднее наших западных соседей стали осваивать более эффективную рыночную экономику.
Не стоит забывать и о "втором издании" крепостного права в советское время, когда оседлость колхозников обеспечивалась запретом выдачи паспортов (эту советскую дикость отменил только генсек Н.Хрущев), и для всех действовал институт пресловутой прописки.
– Большие территории вплоть до 90-х годов прошлого века были практически неуправляемыми из центра в силу несовершенства коммуникаций. Только факс, Интернет и вообще начавшаяся в конце прошлого столетия коммуникативная революция позволили нивелировать разницу между компактными и обширными территориями в плане обеспечения управляемости.
– Большая территория создает условия для разобщения нации. Для нас житель Камчатки, Якутии или Сахалина даже больше чем иностранец. Он житель другой планеты. Он дальше от нас, чем европеец. И даже не в географическом смысле. Парадокс, но европейский россиянин знает больше о том, как живут французы или немцы, чем о жителях наших окраин.
– Кажущаяся неисчерпаемость и бесконечность восполняемости естественных ресурсов ведет не только к отставанию в разработке интенсивных технологий, но и к задержке актуализации экологически безопасных и природосберегающих технологий.
При этом видимые преимущества обладания большими территориями неизбежно оборачиваются для нации своими неприглядными последствиями:
бескрайность просторов и неисчерпаемость ресурсов – расточительностью, экологическим варварством;
избыток свободных территорий – неэффективностью хозяйствования и отсутствием опыта по самоорганизации общего жития.
А сформированные под влиянием обладания большой территорией качества, которыми мы так гордимся и относим к разряду наших национальных достоинств, неизбежно получают свое негативное отражение: широта души скрывает элементарную безалаберность, независимость натуры – катастрофическую неуправляемость. И прочее и прочее…
В конечном счете, именно большая территория стала для России проклятием, которое наряду с неэффективной системой государственного управления обрекло ее на отставание от тех народов, которые были лишены подобного "подарка" судьбы.
Национальная идея
В 90-х, едва развеялся прах после крушения советского мира, нам вдруг пригрезилось, что вместе с ним утрачено и то, что скрепляло нас на наших гигантских просторах хотя бы отчасти не только силой, но и верой – российская национальная идея. Как будто наше существование стало очевидно неодухотворенным. Мы идем куда-то, однако движение это мертво, как движение зомби.
Почти 70 лет нам внушали, что советский народ влечет идея коммунизма. Сама эта идея была сконструирована на Западе и под руководством наших революционных вождей наспех воплощена из подручного материала на российских просторах. Как ни странно, но она не только отвечала чаяниям нашего массового сознания, но и вполне позволяла сохранить принципиальную основу социально-политической организации, доставшейся нам в наследство от монголо-татар, ибо коммунизму, как и восточной деспотии органично свойственен вождизм, тотальная идеология и тотальная подконтрольность общества. Однако этот опытный образец, слаженный с помощью традиционных российских "молотка, зубила и какой-то там матери" продержался недолго и возведенная на его основе Советская империя рухнула практически в одночасье.
О главной причине этого мы поговорим позже, сейчас же отметим, что новые наши вожди начали спешно возводить новую идеологическую конструкцию, способную не только сохранить принципиальную основу сложившихся отношений, но и модернизировать их, чтобы "прилично выглядеть" в глазах Запада, без одобрения которого такая операция была бы весьма затруднительна, если попросту невозможна 53.
Однако ж все мы прекрасно понимаем, что истинную национальную идею нельзя "соорудить". Она складывается сама собой по мере становления нации, она проникает до самой глубины национальной души и определяет образ национального бытования при любых обстоятельствах и поворотах национального развития. Она не может быть сконструирована. Она может быть только понята, "открыта" из самого естества национальной жизни. И всякий политический режим будет настолько крепок, насколько поддерживаемая им система не противоречит этому самому естеству.
Впрочем, как показывает историческая практика, национальная идея может быть и фантомной и в национальное сознание может быть внедрена искусственно. Процесс внедрения иногда бывает даже успешным. Как в фашистской Германии, где "чистая" теория превосходства арийской расы привела к массовому психозу, давшему нации чудовищную силу и двинувшему ее на покорение мира.
Однако он может быть и совсем иллюзорным, как это было в СССР, где коммунистическая риторика о всеобщем благоденствии все больше вступала в очевидное и все более усиливающееся противоречие с реальными возможностями системы. А потому вожди хотели верить в то, что вдохновили народ великой идеей, а народ делал вид, что он вдохновлен коммунистической утопией.
Но успешность или не успешность искусственного оплодотворения национального самосознания действительно зависит, прежде всего, от того, насколько сама национальная идея совместима с естеством человека, какие инстинкты ее питают.
В этом смысле фашистская идея расового доминирования куда более созвучна реликтовому человеческому естеству, чем идея всеобщего равенства в царстве мирового коммунизма. При всей умозрительной привлекательности последней она противоречит инстинктам человека и потому всякое ее воплощение неизбежно сопряжено с общественным насилием и неизбежно кратковременно.
Об этом известно давно, но любопытно, что это не могут не признать даже такие яркие критики либерализма как известный социолог Александр Зиновьев: "Коммунистическая утопия создавалась при том условии, что многие существенные факторы человеческой жизни игнорировались, а именно – распадение человечества на расы, нации, племена, страны и другие общности, усложнение хозяйства и культуры, иерархия социальных позиций, изобилие соблазнов, власть, слава, карьера и т. п. Утопия предполагала лишь сравнительно небольшие объединения более мене однородных индивидов, со скромным бытом и потребностями, с примитивным разделением функций. Утопия создавалась для низших слоев населения и низшего уровня организации общества"54.
Я читаю у православного и национального философа Арсения Гулыги признание русской идеи утопией, и меня никак не может утешить его успокоение (или самоуспокоение?): "… утопий не надо бояться. Мы живем в эпоху, когда утопии сбываются. Не только утопии зла и насилия, но и утопии добра и мира"55.
Однако проблема как раз и заключается в том, что все утопии по замыслу "добро – мир", однако, в конечном счете, именно из-за своей утопичности все они и оборачиваются "злом – насилием". По крайней мере, история человечества подтверждала сие неоднократно до возведения факта в ранг закономерности: воплощенные утопии, будь то немецкий национал-социализм, советский коммунизм, еврейская земля обетованная, или талибский Афганистан – рождают зло, какими бы благими намерениями не руководствовались архитекторы и прорабы этих утопий.
Так все же, какова наша национальная, российская идея? Вопрос этот может показаться странным: неужели она до сих пор неизвестна? Как так может быть, если вся русская философия и теософия, можно сказать, проникнута именно русской идеей! Если по общему признанию немецкие (французские, итальянские, американские и т. д.) философы ищут универсальные законы бытия, то наши, проникнутые духом национального провиденциализма, почти всегда были заняты поиском непременно самобытной идеи, которую должно возвести в ранг общечеловеческой.
Обратившись к истории российской национальной идеи, мы увидим, что ее изначальная зафиксированная формулировка во-первых, исходила от властного аппарата и во-вторых, была подана как теологическая идея "истинной святости" с претензией на мессианство и на особую политическую роль Руси.
Еще в X веке митрополит Илларион, воздавая хвалу князю Владимиру за крещение им русской земли, подчеркивал, что с этих пор именно Русь становится хранителем Христовой истины и благодати. Впрочем, теологической эта идея была только по форме, по содержанию она была действительно "чистой политикой" и изначально создавалась как элемент официальной идеологии Власти.
В обоснование "истинной святости" православной Руси было написано не мало, как впрочем, и в обоснование истинной святости католицизма, иудейства, ислама и т. д. Но стоит все же признать, что историческая практика до сих пор не рассудила межконфессиональные претензии на истину в последней инстанции и они остаются до сих пор столь же спорными, как и в момент зарождения межконфессиональных различий.
Да и сама российская действительность явно вступает в противоречие с заявленной претензией. Хотели явить миру пример святости, а вышла бесовщина, возведенная в советские времена в ранг государственной политики, – и потерпели национальную катастрофу.
Во второй половине XIX века, на подходе к национальной зрелости, в золотой век российской культуры, когда еще не остыли и юношеские страсти, в интеллектуальной среде происходит ощутимая трансформация национальной идеи. В современной историософии символом этого времени принято считать идею Соборности – к ней мы еще вернемся. Однако справедливости ради стоит отметить, что именно тогда была "открыта" подлинная русская идея, формула которой четко прописана К.Аксаковым в "Дополнении к записке "О внутреннем состоянии России"".
"I. Русский народ, не имеющий в себе политического элемента, отделил государство от себя и государствовать не хочет.
II. Не желая государствовать, народ предоставляет правительству неограниченную власть государственную.
III. Взамен того русский народ предоставляет себе нравственную свободу, свободу жизни и духа".
О том же говорит и В.Соловьев, в статье "Когда был оставлен русский путь и как на него вернуться. (По поводу "Записки о внутреннем состоянии России" К.С. Аксакова): "…путь этот, по нашему глубокому убеждению, так хорошо выраженному К.С. Аксаковым, состоит в том, что, не ища для себя политической власти, русский народ ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной, народной жизни внутри себя.
Предоставляя государству царство от мира сего, он, как народ христианский, избирает для себя иной путь, путь к внутренней свободе и духу – к Царству Христову.""
В аксаковском определении "русской идеи", стоит подчеркнуть самое главное, самый ее стержень – принципиальное разделение власти правительствующей и народа, несоединимость их, практически непроницаемая разграниченность между ними56. И эта идея была отнюдь не умозрительной, она вполне адекватно отражала самобытность нашего пути развития, наш исторический опыт и это понимали многие наши выдающиеся мыслители.
При честном взгляде на русскую историю мы увидим на всем ее протяжении вплоть до наших дней вполне реальное воплощение "русского пути", по которому мы начали идти, естественно, еще до того, как он был обозначен понятийно Аксаковым и Соловьевым. И главные его черты (здесь я позволю себе уточнить славянофилов) следующие:
1. Отчуждение государственного механизма от общества, его чужеродность по отношению к телу самой народной жизни.
2. Расчленение нации на элементы правительствующие и собственно народные.
В этом определении существа воплощенной в нашей государственности русской идеи я сознательно не даю аксаковский третий ее элемент о предоставлении русским народом себе нравственной свободы, свободы жизни и духа.
Ибо этой "свободы духа" никогда и не могло быть у нас именно из-за первых двух положений аксаковской формулировки "русского пути". Славянофильская идея нравственной свободы и чистоты народа, отстраненного от самоорганизации собственной общественной жизни – идея порочная изначально и потому ее реализованное бытие возможно только в том виде, в котором и осуществилась она в нашей истории.