На первых порах, Петр I по разным каналам доводил до сведения шведского двора свою просьбу уступить хотя бы скромный участок балтийского побережья, в обмен на разумную земельную или денежную компенсацию. В качестве приемлемого объекта указывалась Нарва, "или меньше, Новый шанец" (то есть Ниеншанц) [162] . Документы того времени свидетельствуют, что на первых порах взгляд Петра вовсе не был прикован к устью Невы. Правильнее будет сказать, что обретение выхода к морю виделось для Петра наиболее вероятным в пространстве между недосягаемыми для русских Выборгом и Ревелем – а именно, в Нарве, Ниеншанце, либо же на каком-то участке между ними, охранявшемся крепостями Копорье и Ям.
Следуя этой стратегии, русские войска избрали в качестве первого объекта для нападения Нарву (1700). Не получив же ее, наши войска перегруппировались, залечили полученные раны и вскрыли шведскую оборону побережья Финского залива по линии Нотебург (осень 1702 года) – Ниеншанц (весна 1703) – Копорье – Ямбург (обе эти крепости были также взяты в 1703 году) – и, наконец, "железная Нарва", взятая штурмом в конце лета 1704 года). Внутренняя логика этих действий была совершенно ясна современникам и нашла себе отражение в целом ряде документальных свидетельств.
Так, в описании триумфальных ворот, поставленных по случаю торжественного въезда в Москву в 1704 году Петра I как "(о)свободителя Ливонии", составленном Иосифом Туробойским, Нарва была представлена змием, посаженным Свейской державой "на стрежение Ижерския земли" [163] . С другой стороны, известно, что Петр переименовал Нотебург непосредственно после его взятия в Шлиссельбург (то есть "Ключ-город"), в знак того, что им отопрутся и другие лифляндские города (и, кстати, тут же пожаловал А.Д.Меньшикова губернатором не только ингерманландским, но и лифляндским).
Что же до перечней городов, охранявших выход к Финскому заливу и взятых русскими войсками, то редкий панегирик эпохи не обходился без перечисления "неприступного Ноттенбурха, междоречных Канцов, сугубокрепостной Нарвы", и прочая, и прочая, в том или другом порядке [164] . Как видим, ингерманландские и лифляндские проблемы решались российской стороной, в связи – или, как сейчас стали говорить, "в одном пакете" – причем порядок решения отдельных задач особого значения не имел .
Семантика Санкт-Петербурга
Положение резко изменилось – сначала для одного царя, и лишь затем, постепенно и не без внутреннего сопротивления, для круга его ближайших сподвижников, а вслед за ними и остальных подданных – поздней весной 1703 года, когда на топких, казавшихся непригодными для сколько-нибудь обширного строительства землях при невском устье был основан Город святого Петра.
Психологические причины этого поворота ясны отнюдь не до конца; полезным вступительным чтением может служить процитированный выше очерк историка раннего Петербурга Ю.Н.Беспятых. Повидимому, мы не ошибемся, предположив в порядке первого приближения, что, осознав невозможность единовременной перестройки огромной страны, Петр загорелся идеей заложить на никому до него не принадлежавших, в той мере, в какой это было возможно, очищенных от традиции и истории землях, невиданный город, от которого ни в каком случае нельзя будет отказаться, и который, вне зависимости от воли позднейших властителей России, будет вечно нести отпечаток личности своего великого основателя, и властно распространять влияние его замысла на ход дальнейшей истории.
После основания Города, Петр в случае неудачного поворота военных действий (в особенности до Полтавской победы) готов был уступить многое из завоеванного в Прибалтике – пожалуй, даже практически все – за исключением Петербурга. В случае крайней необходимости, он был готов даже внести обильное отступное за Петербург, о чем сообщал целый ряд заслуживающих доверия мемуаристов.
Однако на Петербурге все уступки заканчивались: Петр был готов отстаивать его до буквально последнего своего солдата. "…О Питербурхе всеми мерами искать удержать за что-нибуть; а о отдаче оного – ниже в мысли иметь", – такими словами заключил Петр свою "Записку об условиях мира со Швециею", написанную в 1707 году. Ну, а потом положение изменилось, и речь пошла уже о том, чтобы заселить и обустроить новооснованный парадиз.
Заметим, что в имени нового города прослеживается скрещение в первую очередь двух традиций, средиземноморской и северноевропейской. С одной стороны, это – старинный обычай языческих, а вслед за ними и христианских владык нарекать новооснованный город в свое имя. В этом отношении мы можем назвать Рим, получивший свое название по имени легендарного Ромула, ряд Александрий, основанных македонским завоевателем, а также и Константинополь, в русской письменности иногда несший имя Константинграда, который получил свое название по имени императора "Второго Рима", славного Константина. В панегирической литературе петровского времени можно легко отыскать сравнения русского царя со всеми тремя названными государями древности.
С другой стороны, можно припомнить и получивший достаточное распространение у немцев и их скандинавских соседей обычай называть крепости или замки в честь основавших их суверенов. Примеры многочисленны и очевидны: от шведской Карлскруны – до более близкого нам курляндского Фридрихштадта. Правда, в случае Северной Европы речь все же шла, как правило, об укреплениях, лишь позднее перераставших в города.
Однако и в случае Петербурга последовательность событий была именно такой. Как мы помним, заложенная на Заячьем острове крепость первоначально именовалась Санкт-Питербурхом. Затем это имя было распространено на весь город, поставленный в устье Невы, за крепостью же закрепилось близкое к имени города, однако не совпадавшее с ним вполне, название Петропавловской. Вполне объяснимый и отнюдь не уникальный на севере Европы ход событий попросту оказался предельно ускоренным – как, собственно, все мысли и действия Петра I.
Можно заметить, что эту традицию – повидимому, не без влияния примера Петра I – впоследствии попытался продолжить и хорошо знакомый с немецкими военными обычаями наследник российского престола Петр Федорович, когда в 1756 году заложил на берегу ораниенбаумского Нижнего пруда, при впадении в него речки Карость, крепостцу св. Петра, получившую впоследствии известность под именем Петерштадт [165] . В краеведческой литературе сохранились упоминания о планах несчастного голштинца распространить это название на весь Ораниенбаум. Заметим, что план крепости, основанный на переходе внутреннего пятиугольного плаца в двенадцатиконечную звезду внешних стен, весьма интересен в контексте эзотерической нумерологии своего времени.
Заметим, что эта, западноевропейская в своей сущности, традиция нашла себе известную историко-психологическую поддержку и во встречавшемся на русских землях обычае наречения новооснованного укрепленного пункта в честь царствующей особы. В Восточной Прибалтике так были названы в первую очередь древний Юрьев и более поздний Ивангород.
Сам Петр не считал, повидимому, что Петербург исчерпал возможности увековечения его имени на географической карте. Иначе он не дал бы согласия на переименование шведской крепостцы Кобер-шанец, расположенной в непосредственной близости от Риги, в Питершанец. Между тем, оно было проведено осенью 1709 года, за несколько дней до штурма лифляндской столицы. Что же касалось до Петергофа, то он входил в совершенно иной смысловой ряд, составленный такими поставленными вблизи первоначального Петербурга дворцово-парковыми ансамблями, как Екатерингоф, Анненгоф и Елизаветгоф.
Имя Санкт-Петербург, таким образом, самым удачным образом кодировало едва ли не базовую интуицию Петра, мечтавшего о продолжении старой, средиземноморской по происхождению, римской (или, если угодно, "третьеримской") имперской традиции – в новых, западно – (в первую очередь, северно-) европейских политических, жизненных и технологических формах .
В этом плане представляется далеко не случайным ни то, что Россия была провозглашена империей непосредственно вслед за подписанием Ништадтского мира, сообщившего ее приобретениям в Восточной Прибалтике, не исключая и дельты Невы, статус легальности – ни то, что ведущие империи тогдашнего мира, прежде всего Австрийская, сама, как мы помним, претендовавшая на непосредственное продолжение римской имперской государственности, при жизни Петра Россию империей не признали.
Зато ее сразу (точнее, на следующий, 1722, год) признали империей ближайшие соседи, Швеция и Пруссия, равно как и дальновидные, привыкшие держать нос по ветру, голландцы. Ну, а еще раньше о вакансиях и карьерных возможностях, открытых в столице новой империи для активного человека любого происхождения и веры, прослышали европейцы – в первую очередь, немцы – и устремились туда, на неведомые, но манившие берега Невы, in die grosse Kaiserstadt St.Petersburg.
Немцы раннего Петербурга
"Изо всех иностранных здесь жительствующих народов Немцы суть многочисленнейшие", – подчеркивает в параграфе 272 своего знаменитого, опубликованного в нашем городе в 1790 году на немецком языке, а четырьмя годами позже – и в русском переводе, "Описания российско-императорского столичного города Санкт-Петербург" ученейший Иоганн Готлиб Георги, и продолжает: "С самого начала построения города переселились сюда Немецкие семьи как из Москвы и других городов, так и из Лифляндии".
Описание Георги снискало себе известность точной и обстоятельной разработкой материала. Не составляют исключения и приведенные выше слова. Точнее говоря, в новооснованный Петербург иностранцы, не исключая природных немцев, съезжались со всех сторон. Примеров тому много – от швейцарца Лефорта до эльзасца Шумахера. Однако московская Ново-Немецкая слобода, равно как старинные наши соседи лифляндцы, без всякого сомнения, на первых порах составила весьма значительную часть общего потока немецких переселенцев в первоначальный Петербург.
Не ошибался Георги и в общей оценке численности петербургских немцев. По общему мнению историков, их доля в числе иностранных жителей Петербурга уже в петровские времена достигла примерно пятидесяти процентов и продолжала удерживаться примерно на этом уровне, в отдельные периоды даже и превышая его, в продолжение всего XVIII века. Более того, "до 1914 года немецкое меньшинство было крупнейшей этнической группой в столице, не считая русских" [166] .
Замечание Георги представляется нам уместным и по другой, менее очевидной причине. Дело состояло в том, что успех планов Петра I, равно как объем привилегий, которые были обещаны иностранцам, в первые десятилетия существования Петербурга были самим им далеко не ясны. Вот почему психологическая мотивация, равно как профессиональная структура немецкой иммиграции в Петербург непосредственно продолжали сложившуюся в период московской Ново-Немецкой слободы . К нам, как в любую нестабильную, чуждую по культуре страну, ехали если не прямые авантюристы, то люди, склонные к повышенной по тем или иным причинам мобильности, – и, разумеется, владевшие "свободно конвертируемыми" профессиями. В ту эпоху это были, прежде всего, врачи, кроме того, профессиональные военные, ученые специалисты, и, разумеется, купцы.
История принятия немецких врачей на русскую службу имела к тому времени уже длительную историю. У начала ее помещалась фигура искусного доктора Оттона, приглашенного из немецких земель к нам практиковать во времена блаженной памяти государя Иоанна III. Сей славный медикус после нескольких лет практики был удавлен, по причине выбора неудачной терапевтической стратегии, приведшей к смерти одного из его знатных пациентов, татарского царевича Каракучи.
Что касалось немецких наемников, отличавшихся верностью и отвагой во времена опричнины и Смутного времени, а также и офицеров, ставивших у нас военное дело по новому, регулярному образцу, то о них уже было достаточно сказано выше.
История помнит и о немецких литейщиках, подымавших российскую артиллерию, равно как военных инженерах, бравших Казань для Ивана Грозного, а для Петра Великого – Азов (заметим для точности, что в последнем случае речь идет о цесарцах, иначе говоря – подданных австрийского императора). Список ученых специалистов можно продолжить и рядом имен ювелиров, радовавших своими изделиями отечественную знать, начиная от Ганса Риссенберга старшего, прибывшего к нам из Эстляндии, также во времена Иоанна III.
"Преимущества, дарованные ПЕТРОМ ВЕЛИКИМ и Наследниками Его всем иностранцам, привлекали их в Санкт-Петербург, ибо всякий, кроме беспрепятственного исправления богослужения по собственному его закону веры, пользуется свободою своим искусством, ремеслом, художеством или иным честным образом приобретать себе стяжания и потом имеет право с благоприобретенным им имением во всякое время возвращаться куда ему угодно", – продолжал в том же параграфе наш петербургско-немецкий автор, и снова выделил весьма существенное обстоятельство [167] .
Кстати, сам И.Г.Георги, приехав в Россию относительно молодым человеком (он был уроженец города Вахгольцхаген в Померании), остался здесь на всю жизнь, став подлинным петербуржцем, хотя, будучи действительным членом прусской Академии наук и немалого числа иных ученых обществ, легко мог бы устроиться за границей. Думаем, что фамилия его о чем-то смутно напоминает внимательному читателю. Он или она, несомненно, правы. Кому из жителей Петербурга не доводилось, во время поездки за город, разглядывать дивно окрашенные, иной раз прямо-таки величественные георгины, выращенные дачными жителями на своих участках.
Да, надо без колебаний признать, что георгины изрядно украшают летний ландшафт окрестностей нашей пронизанной ветрами "северной Пальмиры" и прекрасно приживаются на ее бедных почвах, принося не избалованным природой петербургским цветоводам немало минут чистой радости. Так вот, эти цветы были названы одним берлинским ботаником в начале XIX столетия, в память незадолго до того умершего соотечественника, знаменитого петербургского ученого Иоганна Готлиба Георги…
Возвращаясь к немаловажному обстоятельству, выделенному Георги в только что процитированных словах, нужно отметить, что немцы действительно получили в петровские времена обширные привилегии, состоявшие в свободной организации и регистрации промышленных или торговых объединений типа гильдий или цехов, всемерном облегчении налогового бремени, а также полной свободе переводить нажитый капитал в Германию и самим возвращаться туда, когда только заблагорассудится (дав только заблаговременно объявление в местных Ведомостях на русском и немецком языках – затем, чтобы исключить сюрпризы вроде невыплаты по долгам).
Меняясь в составе и характере законодательного оформления, все эти льготы в принципе сохранялись до великих реформ 1860-х годов. Однако и после них, в условиях свободного развития капиталистического строя, немецкие профессиональные объединения имели известную фору перед русскими, в силу присущей немцам привычки к самоорганизации и прочно установившейся за ними репутации точных и добросовестных партнеров.
Как отмечается в литературе, все эти условия "максимального благоприятствования" неизменно приводили к тому, что, практически до времен первой мировой войны, ассимиляция немцев, поколение за поколением, оставалась наименьшей, сравнительно с другими крупными группами петербургских иностранцев. Попросту говоря, условия жизни и работы были настолько хорошими, что немцы в массе своей не чувствовали никакой необходимости подделываться под местное население.
Немецкая слобода в Петербурге
Обосновываясь на жительство в Петербурге петровского времени, немцы, а с ними голландцы и другие иноземцы – в первую очередь, уроженцы северноевропейских протестантских стран – на первых порах образовали собственную слободу, получившую название Немецкой. Причиной было не столько недоверие к русским, сколько уже сложившаяся традиция организации жизни иноземных общин в России.
Немецкая слобода была расположена на левом берегу Невы, в непосредственной близости от Адмиралтейского двора, с которым большинство жителей слободы были связаны по роду деятельности. Природные условия проживания на Адмиралтейском острове были, пожалуй, более благоприятными, чем на Городском (теперешней Петроградской стороне). Здесь также стояли дома виднейших чинов Адмиралтейства.
По этим причинам, один из самых внимательных наблюдателей жизни раннего Петербурга, ганноверский резидент Фридрих-Христиан Вебер, в первой части своего сочинения "Преображенная Россия" без колебаний признал Немецкую слободу лучшей из частей города, расположенных на реке. Заметим, что несколькими страницами ниже Вебер отметил наличие в городе и Русской слободы, расположенной на противоположном, правом берегу Невы, поблизости от Петропавловской крепости, в юго-западной части Городского острова. "То, что расположено левее бойни и продовольственного рынка, называется Русской слободой по ту сторону реки. Там живет одно простонародье; только у воды есть несколько приятных деревянных домов – вице-губернатора, ландрихтера (так же называмого и по-русски) и нескольких служащих канцелярии" – заметил немецкий мемуарист [168] .
Если принять во внимание, что Адмиралтейство было в петровские времена крепостью, сопоставимой по своей площади, значению, а также и внешнему виду с Петропавловской, то сказанное открывает нам интересный аспект пространственного мышления жителей раннего Петербурга. Повидимому, в их сознании город делился Невой на две части, каждая из которых тяготела к "своей" крепости. При этом, правобережная часть (прежде всего в указанной выше своей части) начинала формироваться как "русская", в противоположность левобережной – "немецкой".
Эта особенность имела достаточно много шансов найти себе продолжение в истории – и на карте города. В таком случае, переезжая на автобусе с левого берега Невы – на правый, современные экскурсоводы рассказывали бы, пожалуй, своим туристическим группам о немецко-голландском виде раннего "левобережного" Петербурга, противопоставляя его облику "правобережной" Русской слободы, сохранившей в модифицированном виде строительные приемы, традиционные для старой Руси [169] .
Предел намечавшемуся разделению национальных слобод положила последовательно ксенофильская политика правительства. Следуя принципиальным соображениям, Петр I создал все условия для свободного смешения жителей новой столицы, вне зависимости от происхождения, языка и вероисповедания. Некоторые из его шагов были вполне демонстративны и обратили на себя внимание современников.
Так, тот же Вебер, рассказывая о "Зимнем доме" царя, построенном в Адмиралтейской части, особо отметил: "По правую руку живут самые разные люди, русские и немцы, и особо следует отметить, что вокруг его царского величества, а именно на соседних улицах, живут больше немцы, а не русские, и, в частности, лютеранская церковь … стоит к нему ближе всего, на расстоянии от его заднего дома не более 300 шагов".
Невзирая на это решение, нашедшее себе продолжение в политике и последующих властей, Адмиралтейская часть надолго осталась одним из районов компактного проживания петербургских немцев. Другими районами стали, как известно, Казанская часть, а также Васильевский остров .