Кроме того, Новиков озаботился организацией воспитательных домов, общедоступных школ, бесплатной аптеки, сбором помощи голодавшим крестьянам – и все это по собственному почину и побуждению, вне всяких приказов начальства и благословения духовных властей. Последнее представляется существенно важным. Располагая в лучшие годы несколькими десятками сотрудников, Новиков тем не менее действовал так, как если бы за ним стояло общество просвещенных и порядочных людей – общество не в старом, масонском, но в уже в современном смысле этого слова – общество, которое располагало собственным мировоззрением, дополняло и преобразовывало его в свободной дискуссии и имело моральное право обсуждать на его основе действия властей, а если нужно – и поправлять их.
Вот почему главным итогом "новиковского десятилетия" (1779–1789) в русской культуре стало не издание целой библиотеки новейшей литературы и не широкая филантропическая деятельность, но выработка понятия об общественной деятельности, а в конечном счете – и интеллигенции, как ее субъекте и движущей силе.
Повторив таким образом вывод, разделяемый в общих чертах большинством историков российской общественной мысли, мы можем задать себе один естественный вопрос. Новиков не читал публичных лекций по эзотерическоу богопознанию, а список изданных им книг не включал сочинений ни по алхимии, ни каббалистике. На первом из названных поприщ блистал И.Е.Шварц, второе же, как мы знаем, оставил за собой И.В.Лопухин. В сущности, цели, которые одушевляли Новикова – а именно, просвещение и благотворительность – входили в задачу первоначального, "иоанновского" масонства. Почему же тогда Новиков не вышел из ордена розенкрейцеров, но продолжал участвовать в их сумрачных мистериях вплоть до начала правительственных гонений?
Ответ на этот вопрос не представляется ни очевидным, ни простым. Тем не менее, в самом первом приближении, мы полагаем возможным предположить, что доминантой внутренней жизни Николая Ивановича была тяга к целостному мировоззрению. Выйти из бледного деизма "иоанновских" степеней, не додумав до конца своих мыслей, не оправдав текущую деятельность твердым понятием о том, как она встраивается в мировой порядок, и только надеяться, что где-то в туманной дали ей суждено заслужить благословение официальной церкви – нет, это было не для него.
Наступало уже совсем новое время. Кант, Шеллинг и Фихте разрабатывали или задумывали свои грандиозные рациональные системы, не исключавшие, впрочем, ни творческой интуиции, ни веры в откровение, но только указывавшие им определенные границы и рамки. "На подходе" была и философия Гегеля. Продумать эти системы и положить их в основание своей общественной или учительной деятельности выпало на долю следующих поколений российского юношества.
Своеобразное поклонение немецкой философии вошло со временем в плоть и кровь отечественной интеллигенции. Когда, с приходом XX ввека, в России началось время "больших революций", немецкие интеллектуалы, поехавшие к нам учиться "новому мышлению", с некоторым удивлением, а иногда и отчаянием смотрели на демонстрации, участники которых с непонятным им воодушевлением, скопом и с песнями, тащили большие портреты немецких профессоров или докторов философии – от Гегеля до Маркса [270] …
Пока же в распоряжении Новикова была одна из первых "переходных" систем. Содержа самое общее описание устройства мира, от царства минералов – до личности человека, она освящала каждый из этих уровней догматами и обрядами "внутренней церкви" – или же, говоря современным языком, совмещала интеллигибельность с метафизичностью – и в этом существенном отношении не отличалась принципиально от позже выработанных в Германии систем "объективного идеализма".
Пересоздав свою личность на этом, прочном для своего времени основании, наш славный просветитель обрел и смысл жизни, и силу убежденности – как, впрочем, и признательность потомства. Напомним, что Пушкин приобрел чернильный прибор Новикова и любил ставить его на стол, когда писал, говоря в шутку, что таким образом чернила Новикова – а ними, по всей вероятности, и его пафос – сливаются с его, пушкинскими чернилами.
Заключая наш разговор о миссии Н.И.Новикова, стоит заметить, что, хотя "новиковское десятилетие" прошло в Москве, первоначальными интуициями и знакомствами он был обязан Петербургу. В Петербурге распространялась значительная часть продукции его типографских станков, отсюда же получал он необходимые пожертвования от братьев-масонов. Имеются данные и о том, что петербургские розенкрейцеры не только сотрудничали с Новиковым, но и пережили разгром его деятельности, продолжив свои работы в глубокой тайне (мы говорим в первую очередь о ложе, работавшей "под молотком" А.Ф.Лабзина). Наконец, господствовавшее в Петербуге "елагинское" масонство на позднем этапе развития ни по своим целям, ни по общему психологическому типу не отличалось от "московско-берлинского" розенкрейцерства .
Распад Священной Римской империи
Геополитическая обстановка на западных границах России к концу царствования Екатерины Великой представлялась в общих чертах установившейся. В 1795 году был проведен третий раздел Польши. Брест стал приграничным городом, к северу от которого, вплоть до Балтийского побережья, проходила граница с Пруссией. На юг простирался австрийский рубеж; еще южнее, на уровне северной Молдавии, начиналась турецкая граница. Восток Европы занимала, таким образом, громада самодержавной России, граничившей с двумя крупнейшими германскими государствами, которые твердо стояли на страже феодально-абсолютистских порядков. Ощущение внутреннего родства, издавна объединявшее правящие слои всех трех государств, после воцарения в России Павла, а затем и Александра I, лишь укрепилось.
Через несколько лет после коронации, императору Александру Павловичу довелось ужинать в Потсдаме, у прусского короля Фридриха Вильгельма III. Поздно вечером, у обоих возникла идея спуститься в склеп, где покоились останки Фридриха Великого, приложиться к надгробной плите и поклясться в вечной приязни. Так и было сделано. Этот союз двух сердец имел многобразные последствия для России, в том числе и династические. Дочь прусского короля была выдана замуж за брата русского царя – будущего императора Николая I – и осталась в российской истории под именем императрицы Александры Феодоровны (настоящее ее имя было Шарлотта).
Как следствие, ее сын, взошедший на русский престол под именем Александра II, имел право считать себя в той же мере россиянином, в какой и пруссаком. Может быть, воспоминание о подписанном в 1807 году его дедом, Фридрихом Вильгельмом III, знаменитом "Октябрьском эдикте", предоставившем личную свободу прусским земледельцам, укрепило его в мысли пойти на аналогичный шаг в отношении русских крестьян в 1861 году. Своеобразный мемориал этого, скорее неудачливого прусского короля со временем нашел себе место в интерьере петербургской "Петрикирхе". Слева от алтаря, над импозантными фигурами ангелов и гербом с королевской короной, была укреплена памятная доска с надписью по-латыни "Fridericus Wilhelmus III. Rex Borussiae" и годами жизни.
Отношения душевной приязни объединяли петербургский двор и с венским. Молния французской революции, ударившая, по выражению Ф.Энгельса, в политический хаос, который представляла собой Германия, разметала весь этот установившийся, почти уютный порядок, казавшийся особенно неколебимым на востоке Европы. Подробное повествование о шести "антифранцузских коалициях", о череде великих битв, от Вальми и Маренго до Ваграма и Ватерлоо, о временных государственных образованиях и мирных договорах, подписывавшихся только для выигрыша времени и перегруппировки сил – одним словом, о всех перипетиях "наполеоновских войн" (и непосредственно предшествовавших им походах французских революционных армий) заняли бы много места и отвлекли бы нас слишком далеко от основной темы нашего рассмотрения.
Очерчивая самым схематичным образом ход событий, мы можем говорить о начальном этапе (1792–1812), совершенно катастрофическом для антифранцузских коалиций, и об этапе заключительном (1812–1813), знаменовавшем их полную победу. На первом этапе, австрийские и прусские войска понесли тяжелые поражения. После сражений при Иене и Ауэрштедте (1806), Пруссия как политическое образование практически прекратила существование. В следующем, 1807 году, во время переговоров с русским царем, предшествовавших заключению Тильзитского мира, Наполеон даже предлагал Александру I провести раздел прусских владений – на манер того, как это раньше было проделано с Польшей.
Что же касалось Франца II, то после ряда поражений, под давлением дипломатии Наполеона, в августе 1806 года, он был вынужден официально признать распад Священной Римской империи германской нации, и отказаться от титула ее императора (став, соответственно, просто "императором Австрии Францем I"). Так, под гром пушек и стоны раненых, ушла в небытие старейшая империя Европы. Ей не нашлось места рядом с воздвигавшейся Наполеоном новой империи, претендовавшей в числе прочего и на преемственность по отношению к "римскому наследству".
Поход наполеоновских войск на Москву и ее сдача знаменовали эпоху "великих потрясений" и для Российской империи. Немцы – и, в том числе, прусские воинские соединения – приняли в нем участие на стороне французов. Нужно, впрочем, оговориться, что германцы шли в русский поход с большим нежеланием, и старались при случае перебежать к нам. Из числа перебежчиков был составлен так называемый "немецкий легион", довольно эффективно действовавший против французских войск. В тылу русских войск, летом 1812 года, был создан и так называемый "Немецкий комитет", обращавшийся к германским солдатам с призывами повернуть оружие против французов – и не без успеха, в особенности на завершающем этапе Отечественной войны.
Ну, а затем наступило время крушения "великой армии" и ее изгнания за пределы России. Как известно, М.И.Кутузов убеждал государя "положить оружие" после выдворения оккупантов за пределы России – и не предпринимать заграничных походов, направленных, так сказать, "на добивание зверя в его логове". В крайнем случае, он полагал возможным очистить ближайшие сопредельные местности, однако за Эльбу не выходить ни в коем случае. В случае такого решения, Наполеон еще долго разорял бы Европу, ослабляя ее государства и тем способствуя дальнейшему возвышению России…
Священный союз России, Австрии и Пруссии
К сожалению, призывы пожилого фельдмаршала не пользовались успехом при дворе. Приняв почести от благодарных пруссаков и своего государя, Кутузов умер весной 1813 года. Его преемники продолжили поход на запад, щедро поливая русской кровью поля Европы, пока не дошли до Парижа и не свергли французского узурпатора. В Теплицком договоре, который Австрия и Пруссия поторопились заключить с Россией, а позже и с Англией, в 1813 году, еще до "Битвы народов" при Лейпциге, основой послевоенного порядка выставлялось возвращение Франции в границы 1792 года – и, разумеется, восстановление Пруссии, равно как и Австрии, во всех их прежних владениях.
Решения Венского конгресса (1815) открыли эпоху Реставрации – восстановления старых, "легитимных" порядков на всем европейском континенте. Священная Римская империя не была, правда, реанимирована. На ее место пришел так называемый Германский союз, составленный как конфедерация тридцати четырех независимых государств (самыми сильными из которых были Австрия с Пруссией) и четырех вольных городов (а именно, трех "ганзейских", а с ними и Франкфурта, в котором решено было расположить союзный сейм). Любопытно, что ряд немецких земель – к примеру, Восточная Пруссия – по разным историко-политическим соображениям в новый союз не вошли. Право председательствовать на заседаниях его сейма, согласно решению Венского конгресса, было признано за представителем Австрии. Таким образом, династии Габсбургов удалось, потеряв древнее величие, удержать за собой ведущую роль в рамках "германского мира".
Достаточно быстро процесс Реставрации приобрел и сакральные обертона. Мы говорим, разумеется, о Священном союзе, созданном согласно Парижскому договору 1815 года монархами России, Австрии и Пруссии. В задачи Союза входило не просто поддержание и укрепление политической системы, сложившейся в результате победы союзников над войсками Наполеона. По мысли Александра I и его ближайших советников, бывших подлинными вдохновителями договора, целью Священного союза было положить предел распространению революционного духа и буржуазно-демократических порядков в Европе, противопоставив им старое, феодально-абсолютистское устройство, освященное авторитетом церкви.
Таким образом, император России подписал максимально приоритетный для себя договор, связавший его православное царство с католической Австрийской империей и протестантским королевством Пруссии в рамках надгосударственного объединения, мыслившегося сакральным не только по имени, но и по сути . Три государя, рассматривавших себя как избранников Божиих, намеревались как бы объединить свои харизмы, ту благодать, которая пребывала на них с момента помазания на царство – и покрыть ею всю Европу.
С течением времени, к "новому порядку", поддержание коего входило в задачи Союза, нашли необходимым присоединиться практически все монархи европейского континента. Однако оплотом Священного Союза попрежнему оставались его основатели. Не случайно, когда в начале 1830-х годов, в Европе поднялась новая волна революционных и национально-освободительных волнений, именно представители России, Пруссии и Австрии собрались в Берлине, решив вдохнуть новую жизнь в идеи Священного союза, и в основных чертах восстановили его, подписав так называемые Мюнхенгрецкие соглашения 1833 года. Таким образом, заложенная в Париже послевоенная "охранительная система" сохранила свое значение для западноевропейской политики Российской империи и в годы царствования Николая I – хотя, как известно, с ходом времени ее космополитические установки отходили на задний план, уступая место идеям "официальной народности" и панславизма.
Значение это не ограничивалось сферой идеологии. Члены Священного союза периодически собирались на конгрессы, где согласовывали свои политические стратегии (последний прошел в 1822 году). Они поддерживали друг друга путем дипломатических демаршей, а там, где это представлялось необходимым – и карательных экспедиций.
Созданная в те годы либеральными – в особенности, французскими журналистами – картина угрюмого востока континента, на котором засели "жандармы Европы", ее душители и "гасильники", утвердилась в массовом сознании прогрессивной европейской общественности именно в ту эпоху. Ее ожидало долгое будущее. Читатель легко обнаружит признаки этой картины, раскрыв едва ли не любую из ведущих западноевропейских газет наших дней.
Психологический тип немецкого чиновника
Так сложился новый, достаточно устойчивый порядок на международной арене. Что же касалось внутренних дел, то тут на первое место вышла задача того, что один из сотрудников молодого царя Александра Павловича метко назвал "реформой бесформенного здания управления империей". Качество управленческих решений, исходивших от верхнего уровня власти в те годы, как, впрочем, и в наши дни, ставить под сомнение было не принято. Высочайшие повеления, именные указы, распоряжения и рескрипты следовали полноводным потоком.
Государственный совет, образованный в 1810 году на правах совещательного органа при царе, неутомимо разрабатывал законы. Он был составлен из четырех департаментов – военных дел, гражданских и духовных дел, государственной экономии и законов. Позднее к ним был добавлен департамент по делам Царства Польского. Напряженно работали и министерства, пришедшие с 1802 года на смену прежним коллегиям. При Александре I, работало семь министерств, при его брате к ним было добавлено еще два (Императорского двора, а также министерство уделов). Нужна была лишь разветвленная кровеносная система, которая разносила бы директивы и средства, отпускаемые на их проведение в жизнь, по всем сосудам огромного государственного организма, и приносила бы обратно информацию об их эффективности.
"Согласно с изменившимся направлением государственной жизни в изучаемую эпоху является и новое орудие правительства. До тех пор главным органом управления служило дворянство; теперь, по мере того, как ослаблялось привилегированное положение этого сословия, главным, непосредственным орудием правительства является чиновничество, а при Николае I и местное дворянское управление вводится в общую систему чиновной иерархии", – заметил В.О.Ключевский в лекции LXXXII своего "Курса русской истории", и выделил при печати курсивом свой основной вывод: "Время с 1796 по 1855 г. можно назвать эпохой господства, или усиленного развития бюрократии в нашей истории ".
Верховная власть была, таким образом, заинтересована в массовой подготовке трудолюбивых и компетентных служащих, не видевших для себя лучшей доли, чем просидеть полжизни в присутственных местах, и притом проводить правительственную линию решительно и неуклонно. Последнее требование было очень существенным. Русский дворянин, кровно связанный со своим народом и хорошо помнивший положения манифеста о вольности дворянской, обладал чувством собственного достоинства и зачастую не был расположен действовать как слепое орудие в руках власть предержащих.
Нарождавшаяся российская интеллигенция была сплошь заражена духом интеллектуальной свободы и сама была расположена если не принимать участие в решениях правительства, то по меньшей мере участвовать в их формировании. В конечном счете, именно по этой причине правительство не только не поддержало в первой половине XIX столетия развития у нас университетского образования, но и приняло строгие меры для ограничения его программ, особенно в области философии и общественных наук, а также очистки профессорского состава от людей либеральных взглядов. А ведь университеты вполне бы могли стать "кузницей кадров" для нового чиновничества.
Итак, общая цель состояла в консолидации мощного управленческого аппарата, кровно не связанного ни со старым дворянством, ни с новой интеллигенцией (хотя, разумеется, в немалой степени формировавшегося за счет выходцев их этих сословий), и располагавшего собственным менталитетом службистов и "государственников". Немецкие же – в особенности, остзейские – выходцы в массе своей идеально подходили для этой роли, в связи с чем и заняли непропорционально большое (сравнительно с долей этих этнических групп в населении "петербургской империи") место в структуре чиновничества александровского, и в особенности – николаевского времени.
Прекрасный пример представляла личность одного из ближайших сотрудников Николая I и архитекторов созданного им управленческого аппарата – графа Александра Христофоровича Бенкендорфа. Выходец из приличной семьи (отец его был эстляндским гражданским губернатором), Бенкендорф получил неплохое образование и умел держать себя в обществе. Расчетливый и корректный в обращении, он был, в общем, порядочным человеком.
Религиозные ценности если не играли в его внутренней жизни особой роли, то признавались им за существенно важные. С 1831 по 1844 год, граф, несмотря на большую занятость по службе, исполнял обязанности патрона лютеранской общины св. Екатерины (на Васильевском острове). Особо нужно заметить, что Бенкендорф был, вне всякого сомнения, патриотом России. Когда это понадобилось, он пошел в действующую армию и проявил себя, как храбрый боевой генерал.