Хорошо. Ну, а как нужно поставить ударение в страдательном причастии с суффиксом -енн-, если это причастие образовано от глагола, имеющего в инфинитиве суффикс -и-: заслужить - заслýженный или заслужённый? наточить - натóченный или наточённый? погрузúть - погрýженный или погружённый? Ударение в этих причастиях не подчиняется вполне строгому правилу. Обычно оно зависит от места ударения в формах прошедшего и настоящего времени: если ударение в этих формах падает на один и тот же (по отношению к корню) слог, оно остается на этом слоге и в причастии: заквáсил - заквáсят - заквáшенный, нарастúл - нарастя'т - наращённый, сотворúл - сотворя'т - сотворённый; если же ударение в формах настоящего или будущего простого времени перемещается с окончания на основу, то в причастии оно перемещается с суффикса на корень: наточúл - натóчат - натóченный.
Однако здесь имеется немало отклонений от основной закономерности. Так, у глагола ушибúть в форме настоящего времени ударение на окончании (ушибýт), однако в причастии ударение оказывается "передвинутым" с суффикса на корень: ушúбленный. Подобным же образом "ведет себя" ударение в причастиях от глаголов с корнем сид-: насидя'т - насúженный, просидя'т - просúженный.
Глаголы далеко не одинаковы по своим формальным признакам. Есть, например, среди них такие, инфинитив которых заканчивается на -сти, -эти, -чь: замести, отнести, довезти, отвлечь, сберечь. В страдательных причастиях от этих глаголов ударение перемещается по-особому: ударение падает на суффикс причастия, а под ударением звук е переходит в о (пишем ё): замести - заметённый, отнести - отнесённый, довезти - довезённый, отвлечь - отвлечённый, сберечь - сбережённый; "не по правилу" получают ударение немногие причастия: изгры'зенный, отгры'зенный, подгры'зенный, разгры'зенный (с корнем грыз-); обокрáденный, раскрáденный, укрáденный (с корнем крад-); недострúженный, обстрúженный, подстрúженный (с корнем стриж-).
Наименее "стойкими" против различных влияний, расшатывающих литературные нормы глагольного ударения, оказываются краткие формы страдательных причастий. Вот почему так часто приходится встречаться с неправильным ударением: "взя'та", "приня'та", "прожúто", "объяснёно", "прикреплёна", "поточéна".
Попытаемся подвести под определенные правила хотя бы некоторые распространенные причастия, легко утрачивающие в речи признанное литературным языком ударение. Вот группа причастий, образованных от древних глаголов с односложным корнем: взят, зáнят, нáнят, óбнят, óтнят, пéренят, пóднят, прúнят, снят, óбвит, рáзвит, дóлит, нáлит, óблит, прóлит, дóпит, рóспит, прóклят, нáчат, úздан, óбдан, óтдан, пéредан, прúдан, прóдан, рóздан. Ударение в формах мужского и среднего рода, а также в формах множественного числа падает на приставку (кроме, разумеется, причастий взят, снят); форма женского рода переносит ударение на окончание. Это значит, что ударение в перечисленных выше формах кратких страдательных причастий распределяется между формами точно так же, как в соответствующих формах прошедшего времени:
взял, взя'ло (и взялó), взя'ли, взялá - взят, взя'то, взя'ты, взятá;
нáчат, нáчато, нáчаты, начатá;
прúнят, прúнято, прúняты, принятá;
прóдан, прóдано, прóданы, проданá (и прóдана);
прóклят, пóдклято, прóкляты, проклятá;
прóлит, прóлито (и пролúта), прóлиты (и пролúты), пролитá и т. д.
Однако иначе: разбúт, разбúта, разбúто, разбúты; сóбран, сóбрана, сóбрано, сóбраны; сóткан, сóткана, сóткано, сóтканы.
А вот еще одна группа причастий - образованных от глаголов, инфинитив которых оканчивается на -ить: отрýблен, пропылён, раскрáшен, распúлен, расспрóшен, удивлён.
Ударение в таких кратких формах причастий регулируется (почти без исключений) правилом: если в форме настоящего времени (или будущего простого) ударение неподвижно, то в причастии оно падает на суффикс: удивúть - удивлю', удивúшь... значит, удивлён; если же в форме настоящего времени ударение подвижно, то в причастии оно "перемещается" на корень: распилúть - распилю', но распúлишь, распúлит... значит, распúлен. При этом те причастия, которые имеют ударение на суффиксе, "передвигают" его на окончание в формах женского и среднего рода, а также множественного числа: объяснён, но объясненá, объясненó, объяснены'; пропылён, но пропыленá, пропыленó, пропылены'; сообщён, но сообщенá, сообщенó, сообщены'. Но те причастия, которые получили ударение на корень, сохраняют его неподвижным во всех формах: натóчен, натóчена, натóчено, натóчены; обрýблен, обрýблена, обрýблено, обрýблены; распúлен, распúлена, распúлено, распúлены; скóшен, скóшена, скóшено, скóшены.
И еще одна группа кратких форм причастий, образованных от глаголов, оканчивающихся в инфинитиве на -сти, -зти, -чь: подметён, отвезён, привлечён и др. В этих причастиях ударение падает на суффикс в форме мужского рода и на окончание - в остальных формах: отрясенá, отрясенó, отрясены'; перенесенá, перенесенó, перенесены'; подметенá, подметенó, подметены'; соблюденá, соблюденó, соблюдены'; уведенá, уведенó, уведены'; отвезенá, отвезенó, отвезены'; привлеченá, привлеченó, привлечены'; сбереженá, сбереженó, сбережены' и др.
Можно ли подвести под правила любую форму любого причастия? Теоретически, конечно, можно, потому что всякое изменение слова чем-то обусловлено, подчиняется тому или иному правилу. Однако на практике далеко не каждое причастие следует тем правилам, которые, казалось бы, должны управлять его ударением. Вот почему во многих случаях для того, чтобы узнать правильное ударение в затруднившем нас причастии, мы вынуждены обращаться к словарям: в них указано ударение для каждого "трудного" глагола и для каждой "трудной" формы такого глагола.
ДУРНУЮ ТРАВУ С ПОЛЯ ВОН!
НАША РЕЧЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ЧИСТОЙ
Великие русские писатели - А. С. Пушкин, И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, А. П. Чехов, М. Горький и другие - великолепно понимали обязанность литераторов - освобождать речь от чуждых литературному языку слов и устойчивых оборотов. Своим творчеством эти писатели содействовали очищению нашего языка от словесного и фразеологического "мусора", рождаемого небрежным, безответственным отношением к речи, незнанием богатств родного языка.
Однако и сейчас нередки высказывания о том, что литературная лексика и фразеология недостаточны для нужд художественного творчества и что литературный язык надо отличать от языка народа. Подчас даже слышатся прямые упреки составителям толковых словарей в том, что такие словари якобы запрещают писателям и поэтам применять "подлинно народные" слова - областного, "местного" характера, или так называемое просторечие. В таких сетованиях и упреках много неправды и незнания исторических законов языкового развития.
Прежде всего нельзя литературный язык противопоставлять народному, особенно в наше время. В эпоху бурного роста культуры всех слоев нашего общества литературный язык - это высшая форма существования и развития языка народа. Былое резкое противопоставление языка "книжного" и языка "разговорного" ослаблено. Сам литературный язык имеет две разновидности - письменную и разговорную. И речевое творчество народа все больше происходит в пределах самого литературного языка, не нарушая его норм, а поддерживая и укрепляя их.
Одна из основных тенденций исторического развития национального языка - это тенденция к строгому единству; единство же обеспечивается общим признанием норм, охватывающих не только фонетику и грамматику, но и лексику. Всякое нарушение исторического требования чистоты речи есть неизбежно расшатывание языкового единства нации.
По словам М. Горького, "деление языка на литературный и народный значит только то, что мы имеем, так сказать, "сырой" язык и обработанный мастерами. Первым, кто прекрасно понял это, был Пушкин, он же первый и показал, как следует пользоваться речевым материалом народа, как надо обрабатывать его".
Обогащая ту же мысль, М. Горький говорил: "От художественного произведения, которое ставит целью своей изобразить скрытые в фактах смыслы социальной жизни во всей их значительности, полноте и ясности, требуется четкий, точный язык, тщательно отобранные слова. Именно таким языком писали "классики", вырабатывая его постепенно, в течение столетий. Это подлинно литературный язык, и хотя его черпали из речевого языка трудовых масс, он резко отличается от своего первоисточника, потому что, изображая описательно, он откидывает из речевой стихии все случайное, временное и непрочное, капризное, фонетически искаженное, не совпадающее по различным причинам с основным "духом", то есть строем общеплеменного языка [теперь сказали бы - языка национального.- Б. Г.]. Само собой ясно, что речевой язык остается в речах изображаемых литератором людей, но остается в количестве незначительном, потребном только для более пластической, выпуклой характеристики изображаемого лица, для большего оживления его".
"Толковый словарь живого великорусского языка" В. И. Даля остается гордостью науки и литературы русской. Он по-прежнему может сослужить хорошую службу и ученому-филологу, и писателю. И если писатель найдет нужным взять из словаря Даля слово или пословицу для обогащения своей речи, никакой толковый словарь современного литературного языка не будет в этом помехой. Пусть писатель художественно оправдает применение "далевского", т. е. областного, слова!
Что же касается таких трудов, как "Толковый словарь русского языка" под редакцией Д. Н. Ушакова, они, действительно, показывают меньше слов, чем словарь Даля. Но почему? Потому что у них своя задача - отобрать литературную, общенациональную, а не "местную" лексику. Такие словари нужны всем, и прежде всего - литераторам.
В тяжелейшем для страны и революции 1920 г. В. И. Ленин пишет А. В. Луначарскому: "Недавно мне пришлось - к сожалению и к стыду моему, впервые,- ознакомиться с знаменитым словарем Даля.
Великолепная вещь, но ведь это областнический словарь и устарел. Не пора ли создать словарь настоящего русского языка, скажем, словарь слов, употребляемых теперь и классиками, от Пушкина до Горького.
Что, если посадить за сие 30 ученых, дав им красноармейский паек?
Как бы Вы отнеслись к этой мысли?
Словарь классического русского языка?"
Не может быть никакого сомнения в том, что Ленин думал о словаре литературного языка, и коллектив русских ученых во главе с профессором Ушаковым создал именно такой словарь - для всеобщего пользования, для учения, для защиты национального языкового единства и чистоты нашего родного языка.
Для того чтобы представить себе, много или мало слов в четырехтомнике Ушакова, сравним две цифры: 85 000 и 21 000. Оказывается, в словаре Ушакова в четыре с лишним раза больше слов, чем в "Словаре языка А. С. Пушкина"! Бедность речи словаря отдельных писателей идет от незнания словарных запасов литературного языка прежде всего, а вовсе не от того, что кто-то из ученых "запретил" (очевидно, пометами "обл." и "просторен." в толковых словарях) писателям использование нелитературной или окололитературной лексики. Чистоту речи нельзя противопоставлять ее богатству. Одно другому никогда не мешало. Великолепные образцы совмещения чистоты речи и ее богатства дал А. П. Чехов. Можно вспомнить и о том, что "словоизобретательство" было совершенно чуждо великолепным речетворцам - А. С. Пушкину, М. Ю. Лермонтову, И. С. Тургеневу, И. А. Гончарову, А. П. Чехову, М. Горькому. Однако никто не упрекнет их в том, что они, соблюдая требование чистоты речи, обеднили художественное творчество. Подлинным и неисчерпаемым источником богатства остается для каждого литератора область словесных значений, переливов и обновлений смысла, связанных с сочетаниями слов. Пушкин заметил: "Это уже не ново, это было уже сказано - вот одно из самых обыкновенных обвинений критики. Но все уже было сказано, все понятия выражены и повторены в течение столетий: что ж из этого следует? Что дух человеческий уже ничего нового не производит? Нет, не станем на него клеветать: разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона".
Не будем же, ссылаясь на требование речевого богатства, лишать речь чистоты - этого необходимого ее качества, рожденного развитием культуры слова и общей культуры человека.
ВОПРОС О ВОПРОСАХ
В умной, интересной и поучительной книге К. И. Чуковского "Живой как жизнь" есть грустная и гневная глава "Канцелярит". Это слово сопоставляется в нашем сознании с такими словами, как ларингит, трахеит, неврит, колит, гастрит, нефрит (названия болезней), но оно же напоминает нам и о таких словах, как морозит, дождит, светает, темнеет, лихорадит. Все эти глаголы - безличные. Они обозначают некоторые процессы, которые осуществляются сами собой, без вмешательства воли человека. Вот так сами собой (никто ведь этого не хочет!) внедряются в нашу речь так называемые канцеляризмы, т. е. слова и обороты, свойственные канцелярским бумагам. Канцеляризмы нередко окрашивают речь в особо унылые тона. И дело вовсе не в том, что сами по себе канцелярские слова отношение, предписание, обсуждение, заявление, внедрение, словосочетания усиление роли, снижение простоев, оказать воздействие, проверить готовность, обсудить вопрос, представить к рассмотрению - что такие слова и словосочетания плохи. По-видимому, они нужны, если так упорно держатся в служебных документах. Они даже удобны, потому что являются знаками типовых, повторяющихся обстоятельств, в которых осуществляются различные виды человеческой деятельности и управления ею. Отчет о работе предприятия не напишешь в стихах, а предписание о борьбе с хулиганством не облечешь в лирические слова.
Но всему свое место. И когда слов и оборотов речи, на которых стоит знак канцелярии, становится очень много, или когда такие слова и обороты выходят за пределы самих канцелярий, начинается то состояние речи, которое Чуковский назвал выразительным словом канцелярит.
Литераторам и языковедам хорошо известно, что многие неопытные или нерадивые писатели, лекторы, журналисты, преподаватели увлекаются канцеляризмами - когда нужно и когда совсем не нужно. Общенародные слова, понятные, точные, сильные, часто замещаются их канцелярскими двойниками - как будто специально для того, чтобы хоть на время лишить русскую речь присущей ей силы и выразительности.
В устных выступлениях и в печати мы часто встречаем (и сами употребляем!) канцеляризмы или близкие к ним по стилистической окраске слова и выражения, в которых подчас нет никакой надобности. Вспомним, какую "нагрузку" получает в речи некоторых ораторов слово вопрос во всех его вариантах: тут и осветить вопрос, и увязать вопрос, и обосновать вопрос, и поставить вопрос, и продвинуть вопрос, и продумать вопрос, и поднять вопрос (да еще на должный уровень и на должную высоту!)... Все понимают, что само по себе слово вопрос не такое уж плохое. Более того: это слово нужное, и оно хорошо служило и служит нашей публицистике и нашей деловой речи. Но когда в обычном разговоре, в беседе, в живом выступлении вместо простого и понятного слова рассказал люди слышат осветил вопрос, а вместо предложил обменятьсяопытом - поставил вопрос об обмене опытом, им становится немножко грустно.
Невесело бывает слушателям и тогда, когда оратор начинает свою очередную речь приблизительно так: Товарищи! На данном собрании моей задачей является осветить вопрос о главнейших задачах нашей работы на сегодняшний день. Прежде всего я должен подчеркнуть вопрос о том, что выступавшие до меня товарищи не уделили должного внимания вопросу о качественных показателях нашей работы. Они не остановились на вопросе о разработке проблемы помощи отстающим работникам, о наведении должного порядка в деле налаживания обучения необученных кадров. А это на данный момент одна из главных наших задач. Поэтому мне и хочется заострить этот вопрос и остановиться на нем поподробнее... Я не знаю, начинал ли кто-нибудь свою речь точно таким образом. Может быть, и не начинал. Но что подобным образом некоторые речи произносятся, а не только начинаются,- это известно каждому. Зачем, спрашивается, употреблять в живой человеческой речи казенное слово данный, если есть очень точное местоимение этот? Нужно ли так злоупотреблять словом является? Что дает читателю и слушателю бесконечное повторение слова подчеркнул в значении ‘выделил, оттенил, показал по-особому ярко’, а то и вообще безо всякого смысла. Почему мы часто говорим должным образом, должное внимание, как будто исчезли все замены слова должный? Почему нужно вместо ясных слов расскажу или хочу поговорить употреблять становящееся шаблоном, утратившее образность выражение остановлюсь на вопросе (на успеваемости, на успехах, на недостатках, на прогулах - и на чем только не приходится останавливаться кое-кому из тех, кто не дорожит великим русским словом!
В докладах, лекциях, статьях можно встретить фразы с нагромождением отвлеченных существительных, часть которых явно не нужна. Например, совершенно неудачно высказывание "У нас не наблюдается еще должного размаха борьбы за подготовку к новому учебному году". Нужно бы сказать яснее, энергичнее и короче: Мы еще плохо готовимся к новому учебному году.
Писатели И. Ильф и Е. Петров остроумно высмеяли любителей бюрократической фразеологии, которые, к сожалению, еще не перевелись. Эта фразеология вызвана к жизни затем, чтобы в потоке "плетения словес" потопить живое дело. Вот что получается:
"Задание, например, следующее:
- Подметайте улицы.
Вместо того чтобы сейчас же выполнить этот приказ, крепкий парень поднимает вокруг него бешеную суету. Он выбрасывает лозунг:
- Пора начать борьбу за подметание улиц.
Борьба ведется, но улицы не подметаются.
Следующий лозунг уводит дело еще дальше:
- Включимся в кампанию по организации борьбы за подметание улиц.