Своим возникновением фигура "завоевателя" обязана философии Ницше: стремление к самопреодолению, "идеал опасной жизни", "богоравная" независимость. Однако лишенные иллюзий, наделенные "трагическим знанием", Гарин и Хонг осознают бесплодность своих попыток "оставить след на карте". "Что я сделал из своей жизни? – говорит Гарин. – Но, Бог мой, что можно из нее сделать". Гарин погибает от какого-то неизвестного заболевания, Хонга расстреливают его бывшие соратники. Гибель "завоевателей" – символ поражения, невозможности победить судьбу.
Но Мальро лишь частично удался замысел – превратить роман в обвинение человеческого существования. Иллюзия достоверности в изображении социально-политических событий ослабила философскую проблематику романа, который был воспринят как репортаж о китайской революции. Роман удостоен премии Интералье, которая обычно присуждалась писателю-журналисту.
В следующем романе – "Королевская дорога" – Мальро выбирает более подходящий материал, соответствующий его замыслу. Роман герметичен по форме. Замкнутое пространство камбоджийских джунглей, в которых происходит действие, изолировано от социально-исторического контекста. В основу сюжета положен личный опыт писателя, который в начале 20-х годов предпринял авантюрную экспедицию в Камбоджу, чтобы вывезти бесценные фрагменты ангхорских храмов древней кхмерской цивилизации. Рискованная авантюра провалилась, закончившись громким судебным процессом. Личный опыт Мальро приобретает в романе очертания притчи, где главное – столкновение человека с судьбой. Враждебность мира воплощена в адекватной художественной форме. Используя принципы натуралистической детализации, Мальро предваряет феноменологию Сартра, создавая метафору бытия как вязкого липкого месива, губительного и враждебного человеку. Картины универсального распада и разложения провоцируют физическое ощущение тошноты, головокружения как физиологического знака "отчуждения".
Джунгли – символ судьбы, несвободы, где на каждом шагу героев подстерегают опасности: это и дикие племена мопсов, и тропическая лихорадка, и ядовитые насекомые.
Герои романа – Клод и Перкен – братья по духу. Они, как и "завоеватели", принадлежат к "посторонним", в которых отмерла восприимчивость к нравственному кодексу общепринятой морали. Клода и Перкена связывает не только солидарность людей, испытывающих "отчужденность" от мира, но и отношения учителя и ученика. Клод только входит в жизнь, болезненно воспринимая очевидность смерти. Перкен, обогащенный опытом, знает, что судьба – это не только смерть, но и несостоявшиеся надежды, неизбежность старости, уязвимость плоти. Перкен превращает свое знание в обвинение миру. Этим обусловлено его страстное желание "создать собственное королевство, существовать в большом количестве людей в течение долгого времени".
Но, как и в первом романе, стремление "оставить след на карте" превращается в трагически бесполезный жест. Неизлечимое заболевание Перкена – символ неизбежного поражения в мире абсурда.
Действуя "наперекор судьбе", герои Мальро черпают смысл в мире всеобщей бессмысленности: "...быть человеком еще более абсурдно, чем быть умирающим". В романах 20-х годов писатель создает типологию европейского сознания, "ужаленного одной заботой – сделать осмысленным существование, лишившееся смысла".
Романы 30-х годов – "Человеческое существование", "Время презрения", "Надежда" – стали непосредственным откликом на драматические события эпохи. В них ощущается значительная эволюция писателя, обогащенного опытом политической борьбы. На смену "завоевателям" приходят герои, объединенные узами братства, сражающиеся во имя справедливости и народного блага. В романе "Человеческое существование" революция теперь не только сфера приложения энергии "игрока", но самостоятельная ценность, способная изменить героя. Несмотря на верность старым темам – столкновение человека с судьбой, "вечный поединок человека и смерти", Мальро в этом романе изображает условия реальной жизни, которые подталкивают к революции. Таким образом, жанр романа "Человеческое существование" представляет синтез элементов притчи и социального романа.
Роман "Время презрения" основан на документальном материале о нацистских тюрьмах и лагерях смерти, но, как и "Человеческое существование", это произведение совмещает социально-историческую конкретность с экзистенциальными размышлениями о человеческом уделе. Герой романа, немецкий антифашист Касснер, "ведет свой бой" даже в тюремной камере, убеждаясь, что человек может сохранить собственное достоинство в любых условиях, осознавая свою причастность к "человеческому братству".
Роман "Надежда", созданный как непосредственное свидетельство участника гражданской войны в Испании, значительно отличается от предыдущих произведений Мальро. "Надежда" – это роман-хроника, в котором последовательно воспроизводится картина военных действий с июля 1936 по июль 1937 года. Жанр романа обусловил соответствующее изображение героев. В плюрализме мнений, в ожесточенных спорах разноликих участников войны постоянно звучит мотив – революция и нравственность. Революция – это война, бойня, кровь, которая потоками проливается и одной, и другой стороной. С позиции нравственности героям "Надежды" трудно оправдать этот "физиологический элемент войны", даже во имя искоренения самого страшного социального зла – фашизма. Мальро в своем романе задолго до "Чумы" и "Бунтующего человека" А. Камю показал вырождение любой благородной идеи в историческом действии. История излечивает от эйфории Мальро 30-х годов идеями коммунизма и светлого будущего. Сотни тысяч жертв сталинских лагерей, массовое уничтожение людей – все это стало для писателя признаками страшной своим трагизмом современной эпохи.
В неоконченном романе "Орешники Альтенбурга" Мальро, возвращаясь после многолетнего перерыва к проблеме индивидуального действия, вносит поправки и уточнения, являющиеся результатом активного вмешательства в современную историю: антифашистская борьба в тридцатые, гражданская война в Испании, французское Сопротивление. Утверждая обреченность любого действия, не имеющего преемственности, писатель взамен предлагает творческий акт художника.
Искусство, в концепции Мальро, – "это то, благодаря чему формы становятся стилем". Писатель подразделяет искусство на "творчество" и "воспроизводство". Первое определяется как истинное, преображающее реальность. Второе, воспроизводящее, копирующее действительность, – не истинное. Мальро считает, что только искусство, побеждающее время, смерть, пространство, является триумфом бренного человека над судьбой. Поэтому искусство определяется им как "антисудьба".
"Орешники Альтенбурга" – последний роман Мальро. Столь короткая творческая биография, охватывающая период между двумя войнами, обусловлена убеждением писателя, что романное время слишком коротко, чтобы вместить ту потенцию "антисудьбы", которая всегда оставалась основой его философских размышлений.
В послевоенную эпоху (40 – 70-е годы) Мальро создает цикл книг по искусству – "Зеркало лимба", которые являются логическим завершением его литературного творчества. Концепция искусства Мальро выразилась в углублении его экзистенциальных раздумий о человеческом существовании. "Божественная сущность" искусства и художника – в стремлении установить эстафету преемственности между поколениями. Мифологемой искусства является сопротивление смерти, обожествленная сила созидания и преображения мира. Этика трагического гуманизма обогащается в работах по искусству концепцией божественной сущности искусства и художника. Мальро создал новую форму романа, очевидными признаками которого являются мифотворчество, притчевость, размывание граней между философией и литературой, тем самым предваряя французский экзистенциализм.
Альбер Камю (1913 – 1960)
Абсурд, которому А. Камю посвятил все свое творчество, ворвался в его жизнь нелепой роковой случайностью автокатастрофы и оборвал ее в канун Рождества 1960 года. Творчество А. Камю, Нобелевского лауреата, по праву считается классикой французского экзистенциализма.
Камю был уроженцем Алжира, который сыграл важную роль в формировании его лирико-пантеистического мировосприятия. "Самой большой моей удачей был тот факт, что я родился в Алжире. Я не написал ничего, что так или иначе не связано с этой землей". Двадцатилетнему А. Камю жизнь открывалась во всей ее контрастности: яркие краски, палящее солнце и нищенский убогий быт рабочего предместья Белькур, в котором родился и вырос будущий писатель. Мысль Камю балансирует, колеблется между этими полярными полюсами в эссеистике, прозе и драматургии.
В эссеистике 30-х годов – "Изнанка и лицо", "Бракосочетания" (1939) – складываются опорные в мировосприятии писателя философско-эстетические категории: концепция жизни как вечного чередования полярных противоположностей – "горечи изнанки" и "сладости лица"; "дионисийский пессимизм" Ницше, прославляющий состояние отрешенного созерцания и полного растворения в чувственных ощущениях; концепция "средиземноморского мифа", в котором оформляется протест "дионисийского человека" против хаоса истории и трагизма существования. Принцип полярности обусловил соответствующую концепцию сборников, призванную показать, как из самой "горечи изнанки" рождается радость бытия.
В основу заглавия первого сборника – "Изнанка и лицо" – положен парадокс Киркегора: "Там, где находится изнанка, находится также и лицо. Следовательно, с одной стороны – лицо, с другой – изнанка. Но определить, с какой стороны лицо, а с какой изнанка, невозможно". Этот парадокс призван подчеркнуть хрупкое равновесие между "сладостью лица" и "горечью изнанки", стремление принять жизнь, несмотря на ее жестокость и трагизм. "Мир прекрасен, и вне его нет спасения!" – писал А. Камю.
В названии второго сборника, "Бракосочетания", усеченная цитата из евангельской притчи: "Брачный пир готов, а званые не были достойны, так пойдите на распутье и всех, кого найдете, зовите на брачный пир".
Стержнем основной философской структуры "Бракосочетаний" является концепция "средиземноморского духа", или "сре-
диземноморского мифа". Создавая свою концепцию, Камю опирался на "дионисийский пессимизм" Ницше. Миф о Дионисе, эллинском боге опьянения и сладострастия, положенный в основу учения Ницше, призван отразить диалектику жизни – зачатия и смерти, созидания и разрушения. Терзаемый и страдающий Дионис рассматривался как олицетворение апофеоза ощущений опьянения, экстаза. Дионис у Ницше равнозначен жизни, а жизнь является болью и наслаждением. Однако культ Диониса не рассеивает трагизма человеческого существования. Наступает момент, когда объятия с миром ослабевают и вновь пробуждаются муки "несчастного сознания". "Дионисийский инстинкт, – писал Камю, – нас погружает в подлинное опьянение, приводит к забвению собственной индивидуальности". Дионис – бог зачатия и разрушения – проповедует языческое раскольничество, свободу от социально-нравственных условностей. Культ Диониса провозглашает родство человека и природных стихий – земли, света, моря и солнца.
Итак, страсть к жизни Камю навсегда отмечена "некой горечью под пламенем", обусловленной скоротечностью всего сущего. Камю созвучна по настроению романтическая тоска А. де Виньи о бренности жизни, близок его призыв "любить то, что не увидишь дважды". Именно эта любовь к ускользающему мгновению явилась для писателя проявлением любви к тому, что обречено умереть. Трагическое осознание "смерти и боли" является в эссеистике Камю своеобразным катализатором страсти к жизни.
Писатель считал, что только в странах Средиземноморья люди по-настоящему умеют радоваться отпущенным им мгновениям счастья. "Средиземноморский миф" Камю создает утопию счастья, которую он противопоставляет дисгармоничности бытия и хаосу истории. Взамен лживых, с точки зрения А. Камю, идеалов исторического прогресса, христианского мифа спасения, писатель присягает на верность всемогущему Пану, "этому рогатому Богу на фронтоне алтаря", олицетворяющему дух природы и языческую невинность.
В своей ранней эссеистике писатель стремился найти жизнеутверждающие начала, сохранить хрупкое равновесие между "горечью изнанки" и "сладостью лица". Поэтический лиризм Камю, провозглашающий "расцвет мысли, вдохновленной играми солнца и моря", составляет суть его "романтического" экзистенциализма и является диаметральной противоположностью умозрительной философии Ж.-П. Сартра.
Философия абсурда изложена А. Камю в его единственном философском произведении, написанном в жанре эссе, – "Миф о Сизифе" (1942). По своей жанровой специфике "Миф о Сизифе" приближается к "онтологической исповеди", обусловленной концепцией самовыражения. Провозглашение интуитивного, чувственно-конкретного восприятия жизни обусловливает яркую эмоциональность произведения, звучащего как лирическое откровение. "Я не философ и никогда не стремился им стать... Я говорю лишь о том, что пережил", – писал А. Камю.
Абсурд, определяемый писателем как "духовная болезнь XX столетия", возникает, в рамках его концепции, как результат "прозрения", выхода сознания из замкнутого круга повседневной текучки и "машинальной жизни". "Случается, что декорации рушатся. Пробуждение утром, трамвай, четыре часа в конторе или на заводе, обед, трамвай, четыре часа работы, ужин, сон – и так понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме".
Это открытие усугубляется очевидностью смерти, делающей нелепыми и смешными все прогнозы на будущее. Будущее осмысляется как неизбежное приближение к смерти, а время уподобляется неумолимому Хроносу, пожирающему своих детей.
В такой перспективе будущее представляется иллюзией, надежда – очередным миражом, осознание своей конечности приводит к грустному выводу: "все дано, чтобы быть отобранным безжалостно". Для определения человеческого существования Камю использует метафору Паскаля: "Человеческая судьба – это существование осужденных на смерть узников, ежедневно видящих, как гибнут другие узники..."
Результатом "экзистенциального прозрения" становится восприятие мира как непроницаемой иррациональной стихии. В мире, лишенном иллюзий, человек ощущает себя посторонним. Это изгнание бесповоротно, так как оно лишено воспоминаний о потерянной родине или надежды на обретение жизни обетованной. Свою основную задачу Камю видит в преодолении пессимизма и в создании нравственных ориентиров в мире смыслоутраты: "...установить абсурдность жизни – это вовсе не конец, а только начало. Нас интересует не само по себе это открытие, а правила поведения из него извлекаемые".
Абсурд, считает писатель, не существует вне человеческого сознания. Это "истина, которая освещает дух в его поиске". Сущность абсурда подразумевает прежде всего бунт, в котором человек находит оправдание своей жизни: "величие человека в борьбе против того, что его подавляет". В понятии бунта содержится не только возмущение убогостью существования, но и страсть к жизни. "Нужно любить жизнь прежде, чем ее смысл... Да и когда любовь к жизни исчезает, никакой смысл нас не утешит". Страсть к жизни подразумевает равнодушие к будущему, отсутствие надежды и стремление исчерпать все земные возможности. Недаром эпиграфом к "Мифу о Сизифе" взято изречение Пиндара: "О моя душа, не стремись к бессмертию, но исчерпай все возможное на земле".
Свобода, определяемая как результат экзистенциального выбора, осмысляется Камю как тяжкое бремя, отчуждение, изгнание. Взамен общепринятых критериев морали писатель предлагает этику очевидности, этику количества: "в счет идет не прожить жизнь лучше, а прожить побольше". Логика абсурдного сознания диктует эквивалентность любого выбора: "Мы осуждены быть свободными. Мы брошены в свободу. Подлинно существует лишь тот, кто свободно выбирает, является созданием собственного выбора... Именно свободный выбор создает личность. Быть – значит выбирать себя". Понятие свободы у Камю подразумевает действие стоическое и парадоксальное: "Принять то, что есть, когда я понял, что не могу этого изменить".
В качестве воплощения страдающего человека перед лицом абсурдной судьбы Камю выбирает героя древнегреческого мифа Сизифа, осужденного богами вкатывать на гору обломок скалы. Осознавая бесполезность собственных усилий, Сизиф продолжает делать свое дело. Его поведение диктуется моралью "трезвой ясности", в которой для Камю заключена "высшая мудрость отвергать богов и поднимать камни".
Философская позиция Сизифа, возводящего этику нигилизма в универсальный закон, лишена логики: с одной стороны, бунтарь против всеобщей бессмыслицы, он проповедует негативный бунт, с другой – "высшую мудрость примирения с тем, что нельзя изменить". Герой драмы Камю "Калигула" (1938) более последователен. Его негативный бунт соответствовал своей истинной сути – сеять смерть и разрушение. В "Калигуле" писатель использует исторический сюжет для создания "трагедии прозрения". Столкнувшись со "скандалом бытия" – смертью своей любимой сестры Друзиллы – герой Камю, этот "фетишист черты" приходит к "прозрению": "Люди умирают, и они несчастны". Калигула бунтует против несправедливо устроенного мироздания, против жалкой человеческой покорности судьбе. Сея ужас и смерть, он пытается заставить людей мыслить, прийти к прозрению своей жалкой участи и взбунтоваться.
Чтобы доказать абсолютность собственной свободы, Калигула изгоняет все чувства и привязанности. С грустью он признается: "Слишком много смертей. Это опустошает! Если б мне даже принесли Луну, даже если б мертвые воскресли, я не смог бы вернуться назад. Назад не возвращаются и надо быть последовательным до конца".
Камю показал в своей трагедии "прозрения" тяжкое бремя свободы, бесперспективность негативного бунта, заканчивающегося не только разрушением цельной картины мира, но и саморазрушением. Драма "Недоразумение" (1943), опубликованная спустя год после "Мифа о Сизифе", является решительным опровержением ницшеанского имморализма и вседозволенности. В этой пьесе все умышленно заземлено; деньги и преступление становятся залогом осуществления высоких порывов к счастью и свободе. Героиня драмы Марта представляет ироническую перифразу Сизифа. Для более наглядной иллюстрации практического осуществления "этики абсурда" Камю создает свою героиню как гипертрофированный символ зла и разрушения.
Роман "Посторонний" (1942)
...Любишь ли ты проклятых?
Скажи, любишь ли ты непростительное?
Ш. Бодлер
В 1960 г. роман "Посторонний" был переведен на 19 языков мира, а литература о нем превосходит все написанное об остальном творчестве А. Камю. Замысел романа складывался в 1937 г. А. Камю стремился выразить в нем свою "правду" о жизни, т.е. создать типологию абсурдного сознания. В своей работе над "Посторонним" писатель опирается на концепцию романа, сформулированную им в "Мифе о Сизифе": "Роман – это завершение философии. Полноту ему придает именно философский подтекст...".
Действительность, воспроизводимая в "Постороннем", по словам Камю, – это "не реальность и не фантазия... но миф, укорененный в жаркой плоти дня".