Моделирование пространства различается в текстах разных жанров и видов фольклора. Отчетливо различается пространство локальное и космологическое, "свое" и "чужое", сакральное и профанное, социальное и личное. Степень условности пространства в разных жанрах фольклора также различна. Максимально условно пространство в лирических жанрах, наполнено реальными объектами, событиями и персонажами пространство эпических текстов, где оно выступает необходимым элементом организации действия.
Наиболее последовательно целостная характеристика пространства представлена в топонимических преданиях. Возникновение и функционирование топонимических преданий самым тесным образом связано с культурной интерпретацией пространства, с потребностью прояснить внутреннюю форму его обозначений, раскрыть основу соотнесения пространственной категории с категоризацией мира человеческим сознанием.
В качестве инструментов изучения пространства в фольклорном тексте используются понятия локус и топос, под которыми понимаются различные пространственные объекты: топос – это обобщенное место разворачивания определенных, заданных традицией и сохраняемых в сознании носителей фольклора смыслов, локус представляет собой некое ограниченное пространство художественного текста, имеющее референтную соотнесенность с действительностью. Как показывает анализ, локус в фольклорном тексте закономерно предстает как топос.
В быличке категория пространства восходит к древнейшим мифологическим представлениям. Здесь воспроизводится полицентрический образ мира, основанный на анимистическом восприятии действительности: все пространство одушевлено, каждый уголок окружающего и освоенного человеком мира имеет своего "хозяина" (духа). Вступая на ту или иную территорию, подконтрольную определенному духу, человек должен устанавливать с ним отношения для того чтобы обеспечить себе беспрепятственное и успешное осуществление деятельности.
Специфика пространственной организации былички состоит в противоречии между "реальным", явленным в тексте пространством и "идеальным", мыслимым целостным пространством, в котором существует человек. С одной стороны, пространство каждого текста является ограниченным, замкнутым, четко локализованным, с другой стороны, в быличках воссоздается бесконечный континуум мозаичного мира, где непрерывно осуществляется действие демонических сил.
Наиболее значимой, семиотически нагруженной стороной пространства в быличке оказывается пограничье, границы между отдельными частями структурированного пространства. Наиболее типичными топосами былички выступают топосы леса, поля, дороги и берега. Общекультурная константа "свой" – "чужой" преобразуется в быличках в оппозицию "свой" – "иной".
Особую реализацию имеет категория пространства в сказках. Мифологический генезис сказки обусловил незначимость категории пространства для повествования. Однако даже в таком абсолютно условном художественном мире современным рассказчиком могут быть обозначены отдельные координаты места действия вследствие процесса демифологизации фольклорной сказки.
Категория времени в фольклоре актуализирует не только прошлое или далекое прошлое, но почти всегда будущее: через народную память ведется разговор с потомками, строится образ грядущего. Одновременно каждое воспроизведение фольклорного текста – это актуализация и настоящего момента. Сам отбор сюжетов, событий, героев, выделение их из общего ряда фактов говорит об этом. Через прошлое постигается настоящее и устанавливается связь с будущим.
Обращение к прошлому, а через него к будущему – всегда попытка восполнить недостающее в настоящем: утрату, "недостачу" – в сказке, отсутствие справедливости – в предании или легенде, забвение сакральных знаний – в быличке. В разных жанрах фольклора необходимо говорить о различной степени "отсылки" настоящего к прошлому. Для сказки характерно время прошедшее, это время условное, тесно связанное с сюжетом, замкнутое внутри сказочного сюжета. Оно последовательно движется в одном направлении, никогда не возвращаясь назад. В жанрах несказочной прозы также преимущественно изображается прошлое, однако оно различно: в преданиях и легендах в форме фабулата это далекое прошлое, в быличках и устных рассказах в форме мемората – недавнее.
Категория времени проявляется в текстах несказочной прозы через соотнесенность изображаемых событий с моментом повествования, взаимную ориентированность плана прошлого и плана настоящего. Анализ позволил выделить три группы преданий, в которых категория времени выступает важной составляющей повествования. Первая, наиболее многочисленная группа текстов организуется традиционным для уральской несказочной прозы мотивом продажи (или аренды) земли. Вторая группа текстов – повествования о первопоселенцах, относящиеся к генеалогическим или топонимическим преданиям. В них актуализирована семантика начала как границы отсчета нового времени, некой точки референции. Еще одну группу преданий составляют повествования о "золотом веке": это прекрасное, гармоничное, благополучное время, без войн и конфликтов. Характеристики "золотого" времени, приписываемые прошлому, составляют тот идеальный образ мира, к которому стремятся рассказчики в настоящем или мечтают достичь его в будущем.
В легендах категория времени реализуется в соответствии с христианскими представлениями людей. Настоящее, прошлое и будущее оказываются тесно связанными и обусловленными свыше. Идея заданности определенных моментов в судьбе людей как результат проверки соответствия их деятельности этическим нормам христианства – одна из основных в легендах. Категория времени в легендах может быть также связана с осмыслением судьбы отдельного человека, со знаковыми моментами его жизни: рождением, болезнью, смертью. В целом в легендах оказывается чрезвычайно значимой символика элементов православного календаря и семейно-обрядовой традиции.
В сказках категория времени значима лишь при изложении последовательности событий. Время в сказке традиционно замедляется – посредством троекратного повторения сюжетных моментов, действий и поступков героев. Реальное время часто обнаруживает себя в тексте сказки через использование рассказчиком характерных для той или иной исторической эпохи предметных деталей, социальных категорий как реалий соответствующего времени. Однако современная сказка постепенно переходит от "космического" хронотопа традиционной сказки к пространственно-временной конкретизации.
Проведенный анализ пространства и времени дает представление о значимости данных категорий для художественного осмысления действительности в фольклоре. Сложность и многомерность их организации в фольклорных жанрах порождена многообразием форм обобщения, присущих фольклорному сознанию.
Из аксиологических констант русского фольклора наиболее древней оказывается константа соборности. Соборность – это чувство единения, общности, которое испытывают все члены некоего социума, независимо от существующих между ними различий по полу, возрасту, социальному статусу и т. д. Соборность – не только чувство, состояние души, но и процесс, действие, требующее от человека духовного труда.
Константа соборности разлита, растворена в фольклорных текстах в силу своей универсальности. Соборность – это часть естественной жизни русского человека, которая помогает ему и в простых бытовых вещах, и в сложных, в понимании высокого, горнего мира. В уральском фольклоре данная константа специфически выражена в мотиве "заложенной головы", который отражает взгляд на жизнь отдельного человека с позиций общинного сознания (добровольная жертва человеком своей жизни ради общего блага признается значимой и социально одобряемой). Идея соборности реализована также в фольклорных повествованиях о монашеских общинах. Именно идея единства как идеал жизни помогает им не только преодолеть обстоятельства, но и защитить себя от внешних посягательств. Идея соборности реализована также в ряде уральских легенд, объединенных особым отношением к православной вере.
Категория софийности представляет собой сложный комплекс трех взаимосвязанных сущностей: Любовь, Красота и Добро. Эти сущности взаимосвязаны и взаимообусловлены, их единство соответствует народному пониманию Мудрости. Выделенность такой ценностной доминанты, как Красота, соотносится с созерцательным типом мышления носителей русской культуры. Созерцательность ставится в русском сознании выше прагматичности, она позволяет человеку достигнуть внутреннего покоя, необходимого для размышлений о мире. Не случайно главными проблемами в фольклоре являются проблемы сущности мира, смысла жизни, смысла существования человека.
Все составляющие константы софийности выражают типичное для русского человека представление о нормальном бытии, соответствующем нормам и порядкам, принятым людьми. В фольклорных произведениях данные смыслы неразрывны, обусловливают друг друга, что подчеркивается цельностью образов, которые их воплощают.
В быличке, легенде и сказке данная константа оказывается наиболее релевантной. Добро – не просто человеческая добродетель, но оценка деятельности человека с позиций полезности для него самого, для его душевного (духовного) мира. В быличках актуализируется существование некоторых норм поведения человека, несоблюдение которых вредит человеку, может разрушить его внутренний мир. Важными оказываются такие смыслы, как "польза" и "вред". Понимание Добра в фольклорных текстах может раскрываться и через его отнологическую оппозицию – Зло.
Носителя фольклорного сознания волнуют не только проявления зла, но и его причины, генезис. Важной частью низшей мифологии является образ, олицетворяющий зло. Черт считается самым популярным персонажем русской демонологии, он может вмешиваться в жизнь человека нежданно, в любую минуту. Функции черта гораздо шире и разнообразнее всех других духов природы или дома. Невидимый облик черта демонстрирует его силу и злую направленность. Черт представлен не только в быличках, но и в волшебных и бытовых сказках, преданиях и легендах.
Красота как составляющая константы софийности представлена в целом ряде уральских преданий, где звучит восхищение красотой и силой предков. В таких преданиях созданы идеализированные образы людей как носителей определенных качеств, навыков и умений.
Одной из поздних констант русского фольклора является константа справедливости. Справедливость предполагает сопоставление того, как есть в реальности, и того, как должно быть – с точки зрения народного сознания. Сама необходимость обращения к понятию "справедливость" связана с отсутствием гармонии между реальным и желаемым.
Константа справедливости широко представлена в уральской несказочной прозе образами "народных заступников" – Ермака, Пугачева, Салавата Юлаева и "царя-избавителя" – Петра I. Через изображение этих персонажей раскрывается народный идеал исторической личности, проявляются социальные и этические воззрения простых людей. Представлена константа справедливости и в сказках, где в финале провозглашается торжество истины, праведник вознагражден, а обидчик наказан. Совокупность реализуемых в текстах преданий и сказок устойчивых мотивов, связанных с реализацией константы справедливости отражает процесс непрерывного духовного поиска русского народа, стабильность традиционного мировоззрения, сохранение вечных, нетленных, передаваемых из поколения в поколение ценностей.
Глава 5. Динамика фольклорного сознания в новейших записях сказочной и несказочной прозы
Фольклорному сознанию присущи, как мы показали в предыдущей главе, особые пространственные и временные представления, свои устойчивые понятия о взаимоотношениях человека и мира – какие они есть и какими должны или не должны быть, свои представления о жизни и смерти, человеческих возможностях и проч. Вместе с тем фольклорное сознание, несмотря на присущие ему константы, традиционность художественного видения мира в целом, не является раз и навсегда застывшей системой, оно подвержено изменению, эволюции.
Эволюция фольклорного сознания наиболее отчетливо проявляется в эволюции отдельных фольклорных жанров, в их формальных и содержательных трансформациях, взаимопереходах.
Для нас весьма важно, что любой фольклорный текст как актуализация некоторой совокупности мотивов и образов представляет собой лишь определенный вариант такой актуализации.
5.1. Судьба традиционных жанров фольклорной прозы через призму фольклорного сознания
Исследование судьбы традиционных жанров фольклорной прозы целесообразно начинать со сказки, так как именно бытование сказки наглядно свидетельствует о динамике фольклорного сознания в новейшую эпоху. В силу традиционности, устойчивости формы сказки любые изменения в ней более заметны, чем в преданиях и легендах, где текст "текуч".
Анализ современных записей сказок говорит о том, что наиболее продуктивными, наиболее воспроизводимыми являются сказки, связанные с семейными коллизиями, что, вероятно, отвечает потребностям "обычного" человека. Эти сказки обслуживают сферу чувствен но-эмоционального мира носителей фольклора. Семейная тема в волшебных сказках раскрывается не без участия древнейших, мифологических образов и мотивов, которые позволяют найти ответы (пусть и в чудесной форме) на самые сокровенные, но в то же время "житейские" вопросы: жизнь и смерть, замужество, рождение ребенка, от ношения детей и родителей, таинство взросления и другие.
Сказки, объединенные интересом к взаимоотношениям внутри семьи, свидетельствуют о том, что современный рассказчик в большей степени сосредоточен на трагических сторонах, на трагических способах разрешения семейных конфликтов. Не случайно сегодня столь популярен такой жанр устно-поэтического творчества, как "жестокий романс", с его вниманием к внутрисемейным коллизиям.
Трансформация современной сказки любой ее жанровой разновидности связана с наполнением ее бытовыми реалиями. Перед сказочным героем часто стоят прагматические, а не сказочные проблемы. В отличие от архаической, традиционной сказки, где многое предопре делено судьбой, роком в сказке современной часто дается прямое указание на мотивацию героем своего выбора. Финал современной сказки часто имеет реалистическое переосмысление.
Насыщение сказочного хронотопа бытовой стихией происходит не только благодаря характеристикам поступков героев, но и благодаря используемой в текстах лексике. Лексический состав русских сказок, записываемых сегодня на Урале, стал более "прозаическим", бытовым, пестрым.
Как отмечает А. И. Лазарев, "на старом Урале слушание сказок было любимым видом свободного времяпрепровождения. Сказки звучали и во время работы, когда это позволяли условия трудового процесса, например, в "запанях" – при углежжении; при сушке и промывке старательских и других промысловых орудий труда; в литейных и формовочных цехах – когда остывали опоки или, наоборот, когда разогревался металл; в гранильных мастерских, где сказывание сказок и всяких историй, по свидетельству П. П. Бажова, стало чуть ли не профессиональной потребностью. В конце ХХ века сказка выходит из устного бытования. Изредка встречаются мастера этого жанра, которых специалисты знают наперечет. Активно живет лишь одна из форм бытовой сатирической сказки – анекдот" [Лазарев 2000: 491].
Представляется необходимым заострить внимание на судьбе сказки в последние полвека. В 50-е годы собиратели фольклора на Урале могли наблюдать живое бытование сказки, общаясь со сказочниками, чья память сохранила всю полноту сказки, ее устно-поэтическую "терминологию" и колорит. В то время нередки были ситуации, подобные той, что описал уральский филолог-краевед В. П. Тимофеев в книге "Сказки-складки" (Челябинск, 1996): "Изба Захара Афанасьевича была полной горницей людей. <…> на полу, ступить некуда, была навалена ребятня. Кто сидел, кто – лежал. Все слушали долгие сказки". Вместе с тем собиратель уже тогда обратил внимание на непостоянный характер спроса на сказку, а в некоторых случаях даже на ее неуместность: "иногда его просят прийти или приехать порассказывать, а иногда, наоборот, велят не ходить ни куда, где народу много". Позднее, в конце 60-х годов, от прежде знаменитых на всю округу сказителей собиратель мог услышать: "Не-е-т! Мне теперь так не рассказать: забыл…" Причины этого для – носителя фольклора очевидны: "Раньше я часто рассказывал, дети были малые. Да и раньше как? Народ насобирается, я приду, все просят, вот я и начинаю. А теперь что, дома сижу, один вот с Анфисой Васильевной…" Новый ритм жизни сводит к минимуму сами ситуации, в которых могла бы зазвучать сказка: "Раньше жизнь неторопная была: на мельницу уедешь – по неделе в помельной сидишь, зима придет – ночи темные да длинные, вот и сокращается сказкой долгое ожидание".
Обобщая впечатления тех, кто собирал сказку в 60-е годы и особенно в последние десятилетия, можно сделать вывод о невозможности однозначной оценки современного функционирования сказки как жанра устной поэзии. Активная жизнь сказки сегодня – явление не повсеместное, настоящих "профессиональных" сказочников мало, записать "долгую" сказку для фольклористов – удача. Не случайно В. П. Федорова в предисловии к сборнику "У кота-Баюна" (Челябинск, 1992) написала о сказках: "…еще совсем недавно их было много: длинных, занимательных. Теперь рассказываются в основном сказки о животных, птицах, колобке".
В. Е. Гусев, обобщая свои наблюдения в ходе фольклорных экспедиций по Южному Уралу в 1947-50 гг. отмечает, что когда-то в исследуемых районах "большое распространение имели сказки и легенды. Теперь фантастическая сказка перестала быть актуальным, бытующим жанром, хотя представители старого поколения являются хранителями хороших образчиков этого жанра" [Гусев 1953: 23]. Ученый пишет, что число сказочников-мастеров невелико, репертуар их включает наиболее популярные сказки. По его мнению, заслуживают упоминания сказки, записанные от И. Н. Федосова, 1872 г.р. (10 сказок, преимущественно фантастических, некоторые литературного происхождения – О Еруслане Лазаревиче, Бове-Королевиче, о Коньке-Горбунке); от П. А. Ежова, 1878 г.р. (10 волшебных сказок и сказок о животных); от матери и дочери Сырцовых из с. Тюлюк (10 сказок, преимущественно фантастических) и П. М. Таракановой, 1905 г.р. из того же села (пытается создавать новые сказки аллегорического – о Сталине ("Сказка о герое и злых многоголовых чудищах") или авантюрного характера – о юном герое в годы Великой Отечественной войны ("Мальчик с пальчик")).
В целом, как заключает В. Е. Гусев, "фантастическая сказка, безусловно, отмирает, так как изменилось мировоззрение советского человека. Попытки создать новые сказки редки и неудачны, так как приводят к разрыву формы и содержания, эти сказки не получают распространения в народе. Исчезают также бытовые, сатирические сказки <…> лучше всего сохраняются антипоповские сказки…" [Гусев 1953: 24]. Последнее замечание подтверждается текстами, представленными в сборнике В. П. Бирюкова "Урал в его живом слове" (Свердловск, 1953).