На первое место среди "составов телесных" ставится животворящее начало – "дух жизни", под которым, очевидно, подразумевается пневма – жизненный дух, который притягивается легкими человека, переходит в кровь и, распределяясь через нее по всему телу, способствует течению психофизиологических процессов. После дыхания следует зрение. Это вполне естественно, ведь в древности душа, которая "видит" – "понимает"; отождествим с головой и, прежде всего глазом. Следующие ступеньки в иерархии чувств занимают слух ("слышание"), обоняние, речь ("глаголание") и осязание. Каждое из чувств связывается с какой-либо интеллектуальной способностью человека: "видение" с умом; "слышание" и "глаголание" – с учением, которое в древнерусской системе культуры означает возможность приобщения к Логосу. Это представление характерно для христианской традиции, согласно которой сущность тричастной души человека едина, но по добно Св. Троице душа имеет три ипостаси: душу, ум и слово. Ум – действующая сила души, он получает свое воплощение в слове. Слово – тело ума, оно служит связью между сферами ментального и телесного, между мыслью и делом. Помимо "видения", как интеллектуальной способности, согласно "Заветам" существует и "желудочное" мышление ("вкушение"), "помышление ядениям и питиям". "Вкушение" обеспечивает физическую целостность организма – "крепость".
Дополняет картину человека, описанную в "Завете Рувимове о согрешении и покаянии" "Завет Нефталимов о естественной благости". В "Завете Нефталимове о естественной благости" (в рукописи Соловецкой библиотеки "о истинной благости"), где изложено учение о психофизиологическом строении человека. Исходный пункт рассуждения автора "Завета" – тварность человека и его устроение согласно законам гармонии. Основной гармонизирующий принцип – "чин". В мире он выступает как гармоничная красота – "лепота". По чину создается как храм, так и человек. Внешний вид и строение человека описывается подобно строению здания, где каждый элемент наделен глубоким значением и обладает важной функцией. "Все в чине сотворил есть Бог добре… состав во главе есть человеку, приложены же и власы на лепоту ей, и сердце на мудрость, и чрево на рас суждение сырищу (желудку – Т. Ч.), тело и чрево на здравие, селезню на гнев, кручину на вражду, слух на смех, стегна (бедра – Т. Ч.) на силу, ребра на сохранение, чресла на крепость". Смысл этого "Завета" состоит в объяснении необходимости гармонизации видимых (голова, желудок, селезенка и проч.) и невидимых (мудрость, красота, "рассуждение", смех и проч.) составов человеческого "естества".
Если с головой связывается вся интеллектуальная деятельность, то с чревом – низшая мыслительная способность – "рассуждение сырищу". Таким образом, образуется иерархическая лестница видов мышления и органов, с ними связанных: мудрость (сердце), интеллект (голова), "рассуждение сырищу" (чрево). Подчиненную роль выполняют другие органы, отвечающие за эмоциональную сферу, а также за здоровье и целостность организма. Тело делает душу реальной. Без тела ее возможности находятся лишь в потенции. Антропологическая концепция "Заветов двенадцати патриархов" несколько напоминает учение апостола Павла о внешнем (телесном, плотском) и внутреннем (духовном) человеке. Хотя Павел и доказывает тленность и гре ховность плоти (Рим 7), но центром его концепции является вера в телесное воскресение человека через "усыновление, искупление тела нашего", которое немыслимо без апологии человеческой телесности.
Но особенную остроту вопрос о трапезе в восточнославянской традиции приобретает в XVII веке в связи с полемикой о времени преложения Святых Даров. Еще в начале семнадцатого столетия появляются сочинения, в которых ощущаются следы католического влияния на вопрос о времени преложения Святых Даров ("Служебник" Гедеона Балабана (1604), "Служебник" 1610 г. виленского издания, переиздания 1639 и 1646 гг. "Служебника" Петра Могилы). Во второй половине столетия появляется "Выклад о Церкви святой" Феодосия Сафановича (1667), а годом раньше "Жезл правления" (1666) Симеона Полоцкого, а через пятнадцать лет появился "Хлеб Животный Сильвестра Медведева. Во всех этих трудах отчетливо прослеживаются следы западноевропейского католического влияния на концепцию пресуществления даров. Однако полемика возникла только после прибытия в 1685 г. в Москву "ревнителей Православия" братьев Иоанникия и Софрония Лихудов. Как пишет Т. В. Панич: "Вопрос о времени преложения Святых Даров в распрях писателей имел весьма существенное значение, он был своего рода катализатором: от характера его решения участниками конфликта зависели их воззрения на многие аспекты историко-культурного процесса, в том числе литера туру". И конечно же именно мотив трапезы становится основным образным средством в этой полемике. И здесь мы сталкиваемся с теми же образами, с которыми сталкивались в легенде о псковском юродивом и царе Иване Грозном: истинная трапеза и трапеза душегубная. Наиболее ярко этот образ проявился в предсмертном видении патриарха Иоакима. Патриарх видит "поставлену трапезу яко предоуготовися патриарху оузрех же и ину трапезу и царя седяща, и се предстоящии начаше предлагати пред меня ядения предизрядная на трапезу стола моего отъяху же ястия оная рыбы великия и части рыбны велми тучныя и протчая сладчаишая и рыбная брашна вся же сия не бяху мне оугодна и зело аки бы жадность и ревность мя, о заповедехъ Церкве святыя. поядаше глаголющу ми к предстоящимъ что творит таковая, государь яко в великии постъ, хощет питати мя рыбою, доколе сие будет развращение заповедимъ церковнымъ".
И, позднее, в полемике сторонников старого обряда с теми, кто принял реформы патриарха Никона, вопрос о трапезе был одним из наиболее значимых. Из этого краткого экскурса в историю образа трапезы в отечественной традиции видно, сколь важное место в духовной жизни России отводилось этой теме и как тесно представление о трапезе духовной было в ней связано с представлением о трапезе телесной.
Елена Сморгунова
Трапеза духовная. По славянским рукописным "Вертоградам лечебным" и лубочным листам
Московские Аптекарские огороды. В средневековой Москве специальные "аптекарские огороды" располагались в Берсеневке, которая в Москве современной лежит между Москвой-рекой и Водоотводным каналом. Два века назад на месте Большого Каменного моста через Москва-реку был брод, для постоянной застройки местность не годилась, потому что часто затоплялась водой и превращалась в болото. До устройства канала вся Берсеневка в половодье и в большие дожди заливалась водой – разливалась старица Москвы-реки. В обычное время она представляла собой отдельные, расположенные цепочкой, небольшие озерца или болота, заполненные водой или грязью. Для отвода воды был прорыт канал, его построили в 1783–1786 годах. И тогда русла Москвы-реки, старое и новое, разделились. Берсеневка была занята дворами садовников и в XVII веке называлась "Верхняя Садовая слобода". Здесь и были Аптекарские огороды.
Садовники были знатными людьми. Один из них – думный дьяк Аверкий Кириллов, заведовал царскими садами и построил себе в 1657 году рядом с церковью великолепные палаты. Церковь показана уже на плане Москвы XVII в. С 1625 года храм назывался "Великий чудотворец Никола за Берсеневою решеткою". И Никольская церковь и палаты Аверкия Кириллова на Берсеневской набережной сохранились в Москве до нашего времени.
А от Аптекарских огородов, где росла разная трава для лечения москвичей, сохранились старинные рецепты, собранные в Лечебники, хранящиеся в архивах и рукописных собраниях Московских Библиотек. Начиная с XVI века, они были широко распространены на Руси и назывались по-разному: "Лечебники", "Врачебники", а также "Травники", "Зелейники", "Вертограды лечебные". Лечебники были на Руси собственного состава и сочинения и переводные, переводили с польского, с латинского языков.
Характерная черта переводческой практики, которую отмечал академик Д. С. Лихачев: переводилось лишь то, что соответствовало "внутренней, в основе своей средневековой структуре древнерусской литературы"; при этом типично обращение с переводами: рукописи свободно переделывались, их изменяли при переписке, редактировали при новых переводах.
В Словарной картотеке Института русского языка Академии Наук на Кропоткинской хранится машинописная копия рукописного лечебника конца XVI – начала XVII веков. Подлинная рукопись написана полууставом и находится в собрании Большакова Московского Румянцевского музея (ГБЛ, ОР № 431). Замечательна сохранившаяся на полях рукописи лечебника запись некоего возмущенного читателя: "Горе от ума".
Одна из статей Лечебника посвящена человеческому сну, говорится о его разных видах и о возможном лечении при "немочах". Так, на листе 55 рукописи рассказывается "О сне не естественном":
Лишней сон в человеке бывает от великой немочи главной [т. е. головной] – кою немочь докторове именуют литаргиа. Иногда же бывает тяшкое спание и грешение от немочи, кая бывает от кипения крове от селезненныя болести. Иныя убо от великаго смысла во уныние впадают и сон тяжек имеют и нецелоумны от того бывают, а та немочь родится от чермныя кручины. Иногда же выгоняют изнутри чермную кручину и афендроном.
Затруднительно понять, какое нездоровье происходит "от чермныя кручины". Если считать у прилагательного "чермный" старое значение слова "червленый, багровый, темнокрасный", то тогда тяжелый сон может быть от прилива крови к лицу, или к голове, сопровождающий, как мы теперь знаем, повышение кровяного давления. И эта "немочь" изгоняется изнутри "афендроном", или "афедроном" – задним проходом (от греческого слова άφεδρών – отхожее место; латинское – anus – задний проход): во все времена клизма была достаточно универсальным лечебным предписанием, для этой же цели использовалось и слабительное.
И еще одно, совершенно своеобразное и оригинальное по жанру якобы "медицинское" сочинение появляется в России в конце XVII века, а оформляется уже в XVIII веке. "Лечебник на иноземцев", или рукопись "о лечении иноземцев и их земель людей", составлен по форме как подлинный сборник врачебных рецептов: в Предисловии сказано, что он "выдан от русских людей", что он составлен для того, чтобы лечить иноземцев, что он содержит "зело пристойныя лекарства от различных вещей и дражайших". Автору рукописи знакома форма рецепта, он знает, что нужно сделать, чтобы получить лекарство: смешать, соединить в определенных пропорциях, варить, парить, мазать. Мы узнаем из рукописи, что Лечебник сложен в московском посаде: в одном из рецептом говорится – "потом взять москворецкой воды". И это чрезвычайно важная подробность. В тексте рукописи сам процесс лечения называется: лечба.
"Лечебник" для иноземцев замечателен своей формой и неожиданными поворотами мысли и образами: в нем приводятся сочетания слов, не возможные рядом в русском языке в обычном употреблении, это же относится к действиям, где одно действие, предлагаемое "лекарем", противоречит другому, за ним следующему, к обозначениям времени и места приема "лекарств", одновременно невозможными. Анализируя эту московскую рукопись конца XVII века, мы видим, как из традиционного жанра лечебников вырастает ранняя русская юмористика начала XVIII века.
"Лечебник на иноземцев" имеет предисловие: "Лечебник выдан от русских людей, как лечить иноземцев и их земель людей; зело пристойныя лекарства от различных вещей и дражайших". Затем следуют десять "отменных рецептов". Болезни называются самые различные: и сердце болит, и живот болит, рука или нога болит, и крепительные порошки, и зелье от запора.
1. Когда у кого заболит сердце и отяготеет утроба, и тому пристойныя статьи: