Из московского источника русифицированная фамилия убийцы перекочевала в книгу, первоначально вышедшую в Берлине! И только 65 лет спустя мы узнали подлинную фамилию стрелявшего в Котовского - не Майоров, а Мейер Зайдер, не курьер его штаба и не адъютант, а бывший владелец публичного дома в Одессе, а тогда, в 1925 году, начальник охраны Перегоновского сахарного завода.
Что же толкнуло Майорчика на такой поступок? Цитируем дальше Р. Гуля: "В газетных сообщениях о смерти солдатского вождя - полная темнота. То версия "шальной бессмысленной пули во время крупного разговора", то Майоров - "агент румынской сигуранцы". Полнейшая темнота.
Но был ли судим курьер штаба Майоров, о котором газеты писали, что он "усиленно готовился к убийству и, чтобы не дать промаха, накануне убийства практиковался в стрельбе из маузера, из которого впоследствии стрелял в Котовского"?
Нет, в стране террора Майоров скрылся. Агент румынской сигуранцы? А не был ли этот курьер штаба той "волшебной палочкой" всесоюзного ГПУ, которой убирают людей, "замышляющих перевороты", людей, опасных государству?
О Котовском ходили именно такие слухи.
В смерти Котовского есть странная закономерность. Люди, выходившие невредимыми из боёв, из тучи опасностей и авантюр, чаще всего находят смерть от руки неведомого, за "скромное вознаграждение" подосланного убийцы.
Для Котовского таким оказался - курьер штаба".
Нельзя не отметить прозорливости Р. Гуля. Он довольно подробно описал похороны Котовского: и салют из 20 орудий в городах расположения 2-го кавалерийского корпуса, и приспущенные над Одессой траурные флаги, и речи красных маршалов Егорова, Будённого, Якира над могилой героя. Именем Котовского назвали один из красных самолётов: "Пусть крылатый Котовский будет не менее страшным для наших врагов, чем живой Котовский на своём коне". Несколько городов постановили именем Котовского назвать улицы. Наконец пришли предложения поставить вождю красной конницы памятник. Может быть, и поставят Котовскому памятник, делает предположение Р. Гуль, памятники молчаливы, памятники ничего не рассказывают.
В самую точку попал живший в эмиграции писатель! Поставили Котовскому памятник, и не один. И - сразу же начались канонизация, отсечение всего, что могло бросить тень, превращение мятущегося бунтаря в слащаво-положительную личность. Во множестве посвящённых ему книг и кинофильмов он предстаёт большевиком чуть ли не с пелёнок, произносит слова и осуществляет действия, не всегда подтверждённые документами. Перед историками, писателями и журналистами закрываются двери госархивов. Никому не разрешалось подступиться к документам царской полиции, касающимся деятельности Котовского в дореволюционный период. Сейчас ясно, почему: во многих из них полиция называла его "бандитом", "главарём шайки" и т.д. В своё время бесследно исчезли и до сих пор неизвестно, сохранились ли где-нибудь материалы суда над убийцей Котовского. Не только имя Мейера Зайдера, но и все обстоятельства, связанные с выстрелом в Чабанке, оказались под запретом. Публиковать эти сведения не разрешалось - из текстов воспоминаний ветеранов-котовцев нещадно вымарывали даже краткие упоминания о деталях трагедии в совхозе под Одессой.
Первым информационную блокаду вокруг тайны гибели Котовского прорвал журнал "Знамя". В 1989 году здесь появилась публикация Виктора Казакова "После выстрела", в которой даны различные версии убийства в Чабанке. Не обойдена вниманием исследователя и та, которая связана с распространявшимися в тридцатые годы слухами об убийстве на почве ревности.
Однажды, пишет В. Казаков, в редакцию газеты "Вечерний Кишинёв", где он тогда работал, пришёл пожилой человек и, поговорив о своём деле, вдруг сказал:
- Котовский погиб на моих глазах, и я могу рассказать, как это было. Нет, не для того, чтобы вы об этом написали, - правда об этой смерти уже давно никому не нужна, расскажу просто так, только для вас.
И вот что он рассказал:
- Я был с Котовским в Чабанке. В тот вечер сидели за столом, выпивали. Котовский пришёл с незнакомой нам молодой женщиной… Ну, пили водку, разговаривали, время перевалило за полночь, и тут Котовскому показалось, что военный, сидевший напротив него, как-то "не так" смотрит на его новую пассию. Он расстегнул кобуру, достал револьвер и сказал военному: "Я тебя сейчас застрелю". Адъютант Григория Ивановича, зная, что командир слов на ветер не бросает, стал отнимать у него оружие, и во время этой возни раздался выстрел - Котовский сам нечаянно нажал курок, и пуля попала ему прямо в сердце…
В. Казаков считает, что в словах этого человека не было и малой толики правды, и он сам хорошо знал об этом. Для чего же он тогда всё это рассказывал? Чтобы набить себе цену. Ведь самые невероятные слухи о смерти Котовского ходят лишь потому, что до сих пор не рассказана вся правда о трагедии в Чабанке.
Об этом с горечью говорил мне сын комкора Григорий Григорьевич Котовский, ныне ведущий научный сотрудник Института востоковедения, заместитель генерального секретаря Всемирной Федерации научных работников. Маленькому Грише было всего два года, когда он лишился отца. Рождение сына было большим событием в семье Котовских: Григорий Иванович и Ольга Петровна не могли забыть смерти дочерей-двойняшек и мечтали о новом ребёнке. О том, что у него появился сын, Котовский узнал, находясь в Москве. Спеша увидеть новорождённого, он помчался на вокзал. Из-за снежных заносов железнодорожное сообщение было прервано. Комкор добрался до Умани, меняя лошадей и дрезины.
Григорий Григорьевич давно бьётся над разгадкой тайны гибели отца. Мать с негодованием отвергала досужие домыслы о том, что причиной была ревность. Григорий Григорьевич верит матери, убеждён в её кристальной честности. Ольга Петровна работала корректором рядом с сестрой Ленина А.И. Ульяновой в социал-демократической газете, которую издавал муж Анны Ильиничны - М. Елизаров. Училась на медицинском факультете Московского университета, была любимой ученицей знаменитого хирурга Бурденко. Свою последнюю операцию она сделала в 66-летнем возрасте. Её уважали все: коллеги, соседи, знакомые. Подозревать маму в неискренности перед ним у Григория Григорьевича нет никаких оснований. Ни разу, даже в самые трудные моменты, а их у неё было немало, Ольга Петровна ни словом, ни намёком не дала повода сыну для сомнений в правдивости рассказов о той страшной августовской ночи.
- Тайна убийства Котовского всегда жила с матерью, - так прокомментировал сын полководца публикацию в журнале "Знамя". - Слухи, порочащие его память (убийство на почве ревности), стали превращаться в официозную версию. В 1934 году, когда мама отдыхала в военном санатории в Кисловодске, она услышала, как об этом со смешком говорили молодые командиры. Узнав, кто перед ними, они смутились, но в своё оправдание сообщили Ольге Петровне, что такую информацию о гибели Котовского распространяет… Политическое управление РККА.
Григорий Григорьевич приводит и такое свидетельство. В 1936 году его мама была участницей съезда жён командного состава Красной Армии, который проводился в Кремле. Во время приёма в честь участников съезда к Ольге Петровне подошёл маршал Тухачевский и, пристально глядя ей в глаза, сказал, что в Варшаве вышла книга, автор которой - польский офицер - утверждал, что Котовский был убит самой Советской властью. В 1949 году Григорий Григорьевич нашёл эту книгу в библиотеке Варшавского университета. Книга была посвящена не только его отцу, но и некоторым другим видным советским военачальникам, и в ней действительно было сказано, что Котовского убила Советская власть, поскольку он был человеком прямым, независимым и, обладая громадной популярностью в народе, мог повести за собой не только воинские соединения, но и массы населения Правобережной Украины. Очевидно, считает сегодня сын комкора, Тухачевский дал матери понять: убийство Котовского имело политический характер.
В 1946 году Григорий Григорьевич случайно встретился со знакомым военным следователем. Тот вёл дело захваченного годом ранее в Маньчжурии атамана Семёнова. В конце двадцатых годов этот следователь, проходивший в Киеве военную службу, бывал в семье Котовского. От него сын Григория Ивановича узнал, что в сверхсекретном архиве органов госбезопасности он познакомился с делом Котовского. Оказывается, ещё при жизни его отца, в двадцатые годы, в Москву о нём поступали агентурные сведения! Следователь, правда, был весьма уклончив в своих ответах на вопросы сына Котовского и ничего больше не сообщил. Тем не менее у него, заявляет Григорий Григорьевич, как и у покойной Ольги Петровны, нет сомнения в том, что убийство отца - одно из первых политических убийств в стране после Октября.
В чём можно беспрекословно согласиться с Григорием Григорьевичем, так это с его утверждением, что, видимо, только сейчас наступает время, когда будет возможно попытаться восстановить истину. И начинать надо с нового прочтения биографии Котовского, с выяснения причин, почему, несмотря на большие заслуги перед Советским государством, количество врагов у Котовского в мирной жизни возрастало с необычайной быстротой. Не потому ли, что в свои сорок лет не перебродил, не угомонился вождь красной конницы, правивший причудливой страной "Котовией", раскинувшейся в десятках городов юга России и Приднестровья? Всё, что любил в детстве и юности - авантюру, театральность, браваду, чем жил в разбое на бессарабских дорогах, не ушло, а ещё больше укрепилось. Много хлопот у Реввоенсовета с республикой "Котовией". Здесь нет никакого закона, кроме "котовского". Он и вождь, и трибунал, и государство. И в сорок лет Котовский по-прежнему любит эффекты, отчаянность и позу. Таким уж уродился.
Полвека усердно трудились именитые иконописцы от кинематографа, беллетристики, публицистики, создавая образ однозначно положительной личности, лишённой каких-либо недостатков, замалчивая слабости и приукрашивая достоинства. Вот уж в чём-в чём, а в домыслах жизнь Котовского как раз не нуждалась. С детства она полна таких захватывающих историй, что любой из них хватило бы на увлекательную книгу. Если, конечно, описывать так, как было на самом деле.
Приключения, казалось, были запрограммированы самой судьбой и подстерегали его едва ли не с самого рождения. Семилетним мальчиком Котовский совершил своё первое воздушное путешествие - упал с крыши одного из зданий винокуренного завода высотой 5–6 саженей. Проболел целый год, и следствием этого падения явилось страшное заикание, которое, правда, со временем уменьшалось. Отец предполагал дать сыну солидное образование, но заикание изменило все планы, и Гриша был отдан в народное двухклассное училище.
Он был нервным, вспыльчивым мальчиком. По словам Р. Гуля, может быть, именно тяжёлое детство определило его дальнейшую сумбурную, разбойничью жизнь. В детстве у Гриши были две страсти - спорт и книги. Спорт сделал из него силача, а чтение авантюрных романов и захватывающих драм пустило жизнь по фантастическому пути. Из реального училища Котовский был исключён за вызывающее поведение. Отец отдал его в Кокорозенскую сельскохозяйственную школу. Но и сельское хозяйство не увлекло Котовского, а когда ему исполнилось 16 лет, внезапно умер отец, и, не кончив школы, Котовский стал практикантом в богатом бессарабском имении князя Кантакузино. Здесь-то и ждала его первая глава авантюрного романа, ставшего жизнью Котовского до революции.
Вот как описывает эту драматическую историю М. Барсуков в книге "Коммунист-бунтарь", вышедшей в 1926 году в издательстве "Земля и фабрика" с предисловием Феликса Кона: "…у Котовского происходит личное столкновение с помещиком, у которого он служит. Княгиня Кантакузино, которая теперь служит буфетчицей в "Русском трактире" в Америке, увлеклась молодым, самоуверенно державшимся практикантом. Князь, узнав о чувствах княгини, под горячую руку замахнулся на Котовского арапником. Но Котовский ловким движением обезоружил его и, схватив за пояс, выбросил из конторы, где это происходило. Князь полетел с жалобой в Кишинёв. С этого момента Котовский начинает мстить той среде, в которой он вырос. Имение князя пылает, подпаленное Котовским".
В позднейших книгах этот эпизод подаётся в иной интерпретации. Исчезают личные мотивы. Причиной конфликта молодого практиканта с помещиком становится резкий контраст между каторжным трудом наёмных крестьян и беспечной жизнью господ. Прямой по натуре и характеру, Котовский при первой же стычке с требовательным и властным самодуром высказал ему своё презрение. Распетушившийся помещик замахнулся арапником, но не успел опустить его, как Котовский ловким движением обезоружил помещика и выбросил из конторы. Взбешенный князь приказал дворне связать практиканта, избить и ночью выбросить в степи. В другой книжке, вышедшей в семидесятых годах, этот эпизод подаётся таким образом, будто бы Котовский вступился за крестьян, которым помещик приказал всыпать розог. Мол, молодой практикант выступил против несправедливого наказания и издевательств.
Канонизация образа продолжалась. Многие эпизоды переосмысливались, им давалось совершенно иное, отвечающее пропагандистским задачам того времени, толкование. Из некоторых произведений вытекало, что после первого столкновения с самодуром-помещиком Котовский сделался ярым врагом угнетателей и вступил на путь сознательной борьбы с царизмом. Постепенно забывалось, что он, по его собственному глубоко искреннему определению, был "стихийным коммунистом" до Октября и даже тяготел к анархистам. "Вся беда, всё несчастье Котовского состояло в том, что он, чуткий к людскому горю, по натуре неспособный мириться с глумлением над народными массами, не столкнулся с теми, кто мог бы направить его на путь революционной борьбы, - писал Феликс Кон в предисловии к книжке М. Барсукова "Коммунист-бунтарь". - Подобно герою Мицкевича, он страдал за миллионы людей, боролся, как умел, как понимал, но до революции лишь отражал в себе бунт народной стихии".
Упрощённое, схематичное изображение Котовского, начавшееся в тридцатые годы, пошло, конечно же, от "Краткого курса истории ВКП(б)", где были перечислены имена некоторых героев гражданской войны, уже к тому времени покойных, а потому и неопасных новому диктатору. Хотя нет, всё началось гораздо раньше. Методологической основой характеристики Котовского в "Кратком курсе" послужило, безусловно, короткое письмо Сталина "О тов. Котовском", опубликованное в украинском журнале "Коммунист" в 1926 году. Оно заслуживает того, чтобы быть процитированным полностью.
"Я знал т. Котовского как примерного партийца, опытного организатора и искусного командира, - писал, будто указывая историкам и беллетристам темы их будущих книг, генсек. - Я особенно хорошо помню его на польском фронте в 1920 году, когда т. Будённый прорывался к Житомиру в тылу польской армии, а Котовский вёл свою бригаду на отчаянно-смелые налёты на киевскую армию поляков. Он был грозой белополяков, ибо он умел "крошить" их, как никто, как говорили тогда красноармейцы. Храбрейший среди скромных наших командиров и скромнейший среди храбрых - таким помню я т. Котовского. Вечная ему память и слава".
Слово вождя - закон. Вот учёные и крутились вокруг этого целеуказания, не смея переступать за чётко обозначенные границы дозволенного. Примерный партиец, опытный военный организатор, искусный командир, польский фронт - вот вам темы, творите! А до Октября - ни-ни. Что? Стихийный протест народа имел многообразные проявления? А вдруг докопается кто-либо, что царские суды зачислили Котовского в "уголовные"? Расправлялся-то он не с министрами, а с помещиками. Вот если бы с министрами - тогда другое дело. Как Семковский. Протестант такого же типа, что и Котовский, не связанный с партией, а смотрите, пальнул из револьвера в министра двора Черевина. Покушение на министра - и был квалифицирован как политический преступник. А Котовский числился в уголовных. Не надо, не поймёт народ. Лучше так - польский фронт, примерный партиец и далее по тексту.
Если бы ему сказали в 1904 году, что его назовут примерным партийцем, он бы рассмеялся. Котовский не примыкал ни к одной партии. Он действовал сам по себе. Помогали ему двенадцать отчаянных храбрецов, с которыми он скрывался в лесах. Уже после первого лихого налёта полиция была поставлена на ноги. Помещики потеряли сон и увеличили охрану имений. Всюду были расставлены пикеты для поимки смельчаков. А они продолжали налёты. Однажды, окружив в лесу пеший этап крестьян, задержанных за беспорядки и препровождаемых под конвоем в кишинёвскую тюрьму, Котовский освобождает их и расписывается в книге старшего по команде: "Освободил арестованных атаман Адский".
Недаром зачитывался фантазиями романов и драм впечатлительный мальчик, стеснявшийся своего заикания и потому проводивший время в одиночестве над книгами. Его называют шиллеровским Карлом Моором, пушкинским Дубровским, бессарабским Зелим-ханом. Он появлялся то тут, то там, выныривал, где его меньше всего ждали. Популярность атамана Котовского росла и ширилась. Его видят даже в Одессе, куда он приезжает в собственном фаэтоне, с неизменными друзьями - кучером Пушкаревым и адъютантом Демьянишиным.
По всей Бессарабии Котовский становится темой дня номер один. Репортёры южных газет неистощимы в описании его похождений. Даже в детективных романах грабители редко отличались такой отвагой и остроумием, как Котовский. Не отстают от репортёров помещичьи жёны и дочери. Вот уж кто самые ревностные поставщицы легенд, окружавших ореолом романтичности "дворянина-разбойника", "красавца-бандита", "благородного мстителя". В городах он всегда появлялся в роли богатого, элегантно одетого барина, на собственном фаэтоне - этакий статный брюнет с крутым подбородком. Много спорили о его происхождении - простолюдина за версту видно, он и разговора светского поддержать не в состоянии. А Котовский прекрасно разбирался в тонких винах, музыке, рысаках, спорте, что говорило о хорошем воспитании. Он был остроумным человеком. Это отмечали даже его невольные "клиенты". Вот как описывался, например, "Маленьким Одесским листком" случай, когда Котовский решил оказать помощь крестьянам сгоревшей под Кишинёвом деревни.
В один прекрасный день, пишет газета, к подъезду дома крупного кишинёвского ростовщика подкатил на собственном фаэтоне элегантно одетый, в богатой шубе с бобровым воротником, барин. Приехавшего гостя встретила дочь ростовщика и сообщила, что папы нет дома. Барин попросил разрешения подождать отца. Барышня согласилась. В гостиной он буквально очаровал её светским разговором и прекрасными манерами. Барышня провела полчаса с весёлым молодым человеком, пока на пороге не появился папа. Молодой человек представился:
- Котовский.
Начались истерика, слёзы, мольбы не убивать. Как и положено джентльмену, Котовский успокаивает барышню, бежит в столовую за стаканом воды. И объясняет потерявшему сознание ростовщику: ничего особенного не случилось, просто вы, вероятно, слышали, под Кишинёвом сгорела деревня, надо помочь погорельцам, я думаю, вы не откажетесь мне немедленно выдать для передачи им тысячу рублей.
Тысяча рублей была вручена Котовскому. А уходя, он оставил в лежавшем в гостиной на столе альбоме барышни, полном провинциальных стишков, запись: "И дочь, и отец произвели очень милое впечатление. Котовский".