Когда из Америки пришла весть о загадочной смерти председателя Амторга Склянского, который в гражданскую был заместителем Троцкого и немало попортил крови Сталину, Бажанов с Мехлисом в один голос заявили Каннеру:
- Гриша, это ты утопил Склянского.
Склянский прогуливался на моторной лодке по озеру и не вернулся с прогулки.
- Ну, конечно, я, - слабо защищался Каннер. - Где бы что ни случилось, всюду я.
И хотя Каннер отнекивался, Бажанов с Мехлисом были твёрдо уверены, что Склянский утоплен по приказу Сталина и что "несчастный" случай был организован Каннером и Ягодой.
Товстуха - мрачный субъект, смотрит исподлобья, не может простить Бажанову, что он заменил его и Назаретяна на посту секретаря Политбюро, оставаясь в самом центре событий, а сам вынужден где-то за кулисами вести для Сталина грязную работу.
Мехлис тоже порядочная сволочь, хотя и создаёт себе маску "идейного" коммуниста. На самом деле он банальный приспособленец. Никакие сталинские преступления его не смутят, он изо дня в день будет трубить о великом и гениальном вожде.
Во-вторых, на нового секретаря Политбюро все они смотрели с опаской, поскольку он являлся человеком Сталина. Бажанову хотелось, чтобы они пришли к выводу - он занимает эту должность не по благоволению Сталина, а потому, что обладает необходимыми качествами. Трудно сказать, изменили ли они своё мнение.
В-третьих, Сталин относился к своему помощнику довольно осторожно: "Уж очень блестящую карьеру делает этот юноша".
А теперь самое главное, что надоумило Бажанова на столь неординарный поступок.
Присмотревшись к Сталину, его помощник понял, куда идёт вождь. В 1924–1925 годах он ещё мягко стелет, но Бажанов видит, что это аморальный и жестокий азиатский сатрап. Он совершит ещё немало преступлений - и что, Бажанов тоже должен в них участвовать? Нет, это у него не получится. Чтобы быть при Сталине и со Сталиным, надо в высокой степени развить в себе большевистские качества - ни морали, ни дружбы, ни человеческих чувств. Надо быть волком. И затратить на это жизнь? Нет, ни за что!
Благородный помощник кровожадного сатрапа, вдоволь насмотревшись на его бесчеловечное окружение, приходит к выводу, что он чужой в этой компании. Он принимает твёрдое решение - пока не замаран, надо уходить.
С этой просьбой и обращается к хозяину. Однако Сталин отвечает отказом. И не потому, что помощник незаменим, - для Сталина нет незаменимых людей. "Дело в том, - напишет в воспоминаниях Бажанов, - что я знаю все его секреты, и если я уйду, надо вводить во все эти секреты нового человека; именно это ему неприятно".
Попалась птичка в золотую клетку! В пору посочувствовать, если бы не одно обстоятельство - а как же Мехлис? Отпускал же его Сталин на учёбу в Институт красной профессуры - на целые три года. А Назаретян? А Каннер? Вождь ведь не держал их беспрерывно при своей особе из опасения, что посвящённые в его секреты начнут болтать лишнее. Может, шеф имел основания не доверять именно ему, Бажанову?
В любом случае нельзя не отметить сталинскую интуицию. В людях он, безусловно, умел разбираться, видел их нутро насквозь. Не подвело его чутьё и на этот раз. Какими бы мотивами помощник не оправдывал потом свой поступок, бесспорно одно: он предал хозяина, немало выболтав об известных ему секретах. Хороший помощник - это прежде всего молчаливый помощник, умеющий хранить чужие тайны.
Не получив согласия Сталина на уход из секретариата, Бажанов, по его словам, окончательно утвердился в намерении бежать за границу. Он понимал, что житья в Москве не будет, поскольку сама Лубянка положила на него свой многозначительный и всевидящий глаз.
О причинах холодных отношений с ГПУ Бажанов особо не распространяется. Весьма глухо упоминает о некоем письме, которое от имени коллегии ГПУ заместитель председателя этого ведомства Ягода прислал Сталину.
Текст этого письма Бажанов не приводит ни в одном из многочисленных заграничных изданий своих воспоминаний, хотя если он начал готовиться к побегу почти за два года до его осуществления, то обладание копией такого документа сняло бы многие вопросы и, самое главное, укрепило бы веру заграничных кругов в то, что он стал очередной жертвой беззакония сталинской тайной политической полиции.
А может, его не знакомили с письмом Ягоды? В том-то и дело, что знакомили. Лично Сталин протянул листок бумаги и сказал:
- Прочтите.
Бажанов прочёл. Сталин, считавший себя большим знатоком людей, внимательно смотрел на помощника. Ему тогда не было и двадцати пяти. Если есть доля правды, простодушные юноши обычно приходят в смущение и начинают оправдываться. Бажанов, по его рассказу, наоборот, улыбнулся и вернул Сталину письмо, ничего не говоря.
- Что вы по этому поводу думаете? - спросил Сталин.
- Товарищ Сталин, - ответил секретарь с лёгким оттенком укоризны, - вы знаете Ягоду - ведь это же сволочь.
- А всё-таки, - сказал Сталин, - почему же он это пишет?
- Я думаю, по двум причинам: с одной стороны, хочет заронить какое-то подозрение насчёт меня. С другой стороны, мы с ним сталкивались на заседаниях Высшего совета физической культуры, где я как представитель ЦК, проводя линию ЦК, добился отмены его вредных позиций.
Далее Бажанов сказал, что Ягода не только хочет отомстить ему таким вот способом, но, чувствуя, что сталинский секретарь не испытывает к нему ни малейшего уважения и ни малейшей симпатии, хочет заранее скомпрометировать всё, что он о нём может сказать Сталину или членам Политбюро.
Сталин нашёл это объяснение вполне правдоподобным, пишет Бажанов. Зная Сталина, он ни секунды не сомневался, что весь этот оборот дела генсеку очень нравится: секретарь Политбюро и коллегия ГПУ в открытой вражде - можно не сомневаться, что ГПУ будет внимательно следить за каждым шагом секретаря Политбюро и чуть что - немедленно его известит. А секретарь Политбюро, со своей стороны, не упустит случая поставить Сталина в известность, если узнает что-либо подозрительное в практике коллегии ГПУ.
Бажанов, по его словам, не ошибся в своих предположениях: время от времени Ягода извещал Сталина об их уверенности насчёт его секретаря, а Сталин равнодушно передавал эти цидулки ему.
Стоп! Значит, первый "донос" Ягоды был не единственным? Да, были и другие спецсообщения, и Бажанов прямо указывает, что Сталин передавал их ему. Странно, но ни одно не приводится - хотя бы фрагментарно. Вместо подлинного содержания первого спецдонесения - общие фразы вроде этих: "В письме коллегия ГПУ считала своим долгом предупредить Сталина и Политбюро, что секретарь Политбюро Бажанов, по их общему мнению, - скрытый контрреволюционер. Они, к сожалению, не могут ещё представить никаких доказательств и основываются больше на своём чекистском чутье и опыте, но считают, что их обязанность - довести их убеждение до сведения ЦК. Письмо подписал Ягода".
Даже если спецдонесение имело в самом деле такой беспомощный вид, ГПУ не ошибалось, подозревая сталинского секретаря в ненадёжности - с точки зрения тогдашней государственной идеологии, разумеется. Бажанов сбежал за границу, обнародовал там закрытые сведения, ставшие ему известными по его служебной деятельности, призывал к свержению советского строя, готов был сам повести дивизии на Москву. Однако беседы со знающими людьми показали, что Бажанов явно чего-то недоговаривал.
Начнём с того, что никаких следов спецдонесений Ягоды Сталину о ненадёжности его секретаря обнаружить не удалось. Ни в архиве президента России, куда по наследству перешли документы личного архива Сталина и архивы Политбюро, ни в архиве Лубянки, где это письмо должно быть зарегистрировано в качестве исходящего. Ветераны Лубянки обращали внимание на существенную деталь: Бажанов в разговоре со Сталиным сказал: "…вы знаете Ягоду - это же сволочь". Откуда такая прозорливость? В то время, о котором идёт речь, Ягода был всего лишь заместителем председателя ГПУ. А до этого главой ГПУ успел побывать Менжинский - после Дзержинского. Создаётся впечатление, что оценка Ягоды даётся уже с позиций тридцатых, а не двадцатых годов, что антиисторично.
Сомнение у ветеранов Лубянки вызвало и явное несоответствие весовых категорий: с одной стороны, вся коллегия могущественного ГПУ, и с другой - фигура технического, протокольного секретаря Политбюро. С трудом верится, чтобы Сталин следил за перипетиями их борьбы. Тут Бажанов явно преувеличивает свою роль и даже допускает элементы хлестаковщины. Попутно заметим, что не только тут: автор воспоминаний грешит этим и в других местах, живописуя, например, как он руководил… Сталиным.
Профессионалы-ветераны с Лубянки высказали предположение, что "донос", о котором пишет Бажанов, скорее всего, был спецсообщением о результатах проверки его биографии. Именно в то время зарождалась практика, когда анкетные данные принимаемых на работу в аппарат ЦК, Совнаркома и наркоматов тщательно проверялись в ГПУ. Сталин распорядился посылать личные дела оформляемых на Лубянку, потому что участились случаи сокрытия компрометирующих фактов в биографиях и даже их легендирования. В начале двадцатых годов такие проверки не производились, и потому решили заодно проверить и ранее зачисленных в штат. На Бажанова, очевидно, нашли какой-то компромат: возможно, он кое-что подправил в своей биографии, например, социальное происхождение, что было тогда весьма распространено, поскольку выходцам из имущих классов нечего было и мечтать о карьере, или что-то утаил - ну, скажем, что ближайший родственник служил в белой армии.
Впрочем, компрометирующие сведения могли быть не обязательно политического характера. В пору всеобщего голода, отсутствия обуви и одежды лица, получавшие неплохие кремлёвские пайки, занимались их перепродажей, обменом на антиквариат и ювелирные изделия у обнищавших баронесс и графинь. Всевидящая Лубянка зорко наблюдала и за этими операциями, и списки переродившихся, как тогда говорили, высокопоставленных коммунистов регулярно поступали в ЦК, а оттуда в беспощадную ЦКК.
Что в действительности доложил Ягода Сталину о его секретаре, уже никто никогда не узнает. Да и вряд ли кому это будет интересно. Другие громкие скандалы на слуху, другие имена занимают умы просвещённой публики. В бега ударяются советники президента и вице-президента России, федеральные министры и главы региональных администраций, банкиры и фирмачи, дипломаты и генералы, учёные и контрразведчики. Как правило, современные побеги мотивируются исключительно политическими соображениями - преследованиями КГБ, боязнью, что демократические преобразования потерпят крах, страхом перед грядущим коммунистическим реваншем. Возбуждение уголовного дела по факту банальных финансовых махинаций выдаётся за удар по демократии и реформам, уличение в сомнительных сделках - за попытку скомпрометировать президентское окружение, обнаружение тёмных пятен в биографии - за расхождение с курсом ортодоксальной части правительства.
Увы, всё это было. Ничто не ново под луной. В том числе и бегство высокопоставленного чиновника из-за разногласий с ГПУ по вопросу о путях развития физкультурного движения в стране. Именно этот повод выдвигает Бажанов в качестве основного, объясняя, почему его невзлюбили ГПУ и Ягода.
Когда Бажанов был ещё секретарём Оргбюро, то присутствовал при утверждении состава Высшего совета физической культуры и программы его деятельности. Бажанову программа не понравилась - она предусматривала обязательное массовое и скопом проводимое размахивание руками и ногами, нечто не менее скучное, чем уроки политграмоты. Спорт же рассматривался как нездоровый пережиток буржуазной культуры, развивавший индивидуализм и, следовательно, враждебный коллективистским принципам пролетарского образа жизни.
От физкультурной скучищи дохли мухи. Став секретарём Сталина, Бажанов как-то сказал ему, что физкультура - это ерунда, что надо переходить к спорту, к соревнованиям.
- В Высший совет входит представитель ЦК, - развивал свою мысль Бажанов. - Это заведующий агитпропом, который, сознавая никчемность учреждения, там, кажется, ни разу и не был. Назначьте меня вместо него, и я поверну дело, проводя его как линию ЦК от физкультуры к спорту.
Сталин согласился. Он привык соглашаться с помощниками по вопросам, которые его совершенно не интересовали.
Так Бажанов стал представителем ЦК в этом органе. ГПУ в нём представлял Ягода. На первом же пленуме Высшего совета Бажанов выступил с докладом об изменении политики партии в области физкультуры. Он предложил восстановить разрушенные революцией и закрытые старые спортивные организации, собрать в них разогнанных спортсменов и использовать их как инструкторов и организаторов спортивной деятельности.
С возражениями выступил Ягода. Мол, до революции спортом занимались главным образом представители буржуазного класса, следовательно, спортивные организации станут сборищами контрреволюционеров. Дать им возможность собираться и объединяться - опасно. Да и всякий спорт - это против коллективистских принципов.
Бажанов, по его словам, принял бой. И победил, доказав, что никакую контрреволюцию в футболе или беге на сто метров не разведёшь. Совет целиком принял его точку зрения - то есть "линию ЦК". Ягода был бит и унижен. А вскоре появилось его первое письмо на имя Сталина.
Как уйти за границу? Самый простой и надёжный способ, наиболее подходящий для ответственных совработников - это поехать в командировку в какую-либо страну и остаться там, попросив политического убежища.
Но в том-то и беда, что, будучи помощником Сталина, он лишён возможности бывать за границей. Его шеф - домосед, из Москвы, как и Ленин, не выезжает.
В свободное от секретарских обязанностей время Бажанов - для души - с увлечением писал работу об основах теории конъюнктуры. Материалы собирал с трудом. Многие в Кремле знали об интересе сталинского секретаря и, бывая за рубежом, привозили ему журнальные публикации, рефераты, доклады. Побывав в Германии, один из наркомфиновских приятелей рассказал, что в Киле, в институте мирового хозяйства, ведутся разработки по этой тематике.
У Бажанова созревает идея. А что если попытаться организовать поездку в Киль? Все наслышаны о его увлечении и, поставь он вопрос о посещении института, у кого шевельнутся подозрения?
Но поскольку он помощник генерального секретаря, вряд ли можно рассчитывать, что его одного выпустят за границу. Не может же он ехать в своём подлинном качестве. Хотя командировку можно оформить от другого ведомства, от того же Наркомфина, например, под видом их сотрудника. На несколько дней. И не вернуться.
Есть два варианта оформления: постановлением Оргбюро и устным разрешением генсека. Второй вариант применяется в случаях, когда работник аппарата ЦК выезжает в зарубежную командировку под видом работника другого ведомства.
Бажанов, улучив удобный момент, заходит к Сталину и излагает свою просьбу. Ответ неожиданный и многозначительный:
- Что это вы, товарищ Бажанов, всё за границу да за границу? Посидите лучше дома.
"Всё за границу да за границу…" Неужели ему стало известно о разговоре, который он вёл в Наркомфине, заручаясь предварительной поддержкой? Да, наверное, у Сталина кое-что осталось от сообщений ГПУ.
Месяца через три Бажанов решил проверить свои опасения. К тому времени он уже редактор "Финансовой газеты".
Идёт заседание коллегии Наркомфина. Обсуждается вопрос о работе финансового агента во Франции. Агент, профессор Любимов, беспартийный, доверия к нему никакого, подозревается, что он вместе с государственными финансовыми делами умело устраивает и свои.
Один из членов коллегии, давнишний приятель Бажанова, обязанный ему своим выдвижением, выполняет доверительную просьбу Бажанова и говорит:
- А может быть, товарищ Бажанов съездил бы туда навести в этом деле порядок?
Бажанов делает вид, что это его не очаровывает, и нехотя откликается:
- Ну, если не надолго, может быть.
Нарком Брюханов, недавно сменивший на этом посту Сокольникова, относится к Бажанову с пиететом, зная, откуда тот пришёл, и поддерживает внесённое предложение:
- Пусть съездит товарищ Бажанов.
Дни шли за днями, но о командировке в Париж - молчок. Бажанов обращается всё к тому же члену коллегии, просит по-приятельски, мол, выясни при случае у Брюханова, в чём дело. Самому обращаться неудобно.
Приятель внимает просьбе и спустя короткое время сообщает:
- Твои прежние начальники не дали согласия.
- Сталин? - переспросил шёпотом Бажанов.
- Нет, кажется, Молотов. Наш обычно на него выходит.
Всё. Круг замкнулся. Возможность нормальной поездки за границу закрыта.
Бажанов принимает единственно правильное в той ситуации решение - затаиться, не мозолить глаза Сталину и Молотову. Надо с годик поработать в Наркомфине - тихо и мирно, не высовываясь. Авось забудут. А самому думать над планом побега.
С самым лёгким и безопасным вариантом побега - невозвращением из заграничной командировки - пришлось распрощаться навсегда. Бажанов понял, что его официальным, законным путём из СССР никогда не выпустят. Ни под каким предлогом.
Остаётся один путь - перейти нелегально через границу. Через какую? Самая закрытая - польская. Ряды колючей проволоки, контрольно-следовые полосы, усиленные наряды пограничников с собаками. ГПУ постаралось, чтобы свести здесь число нарушений до минимума. Практически невозможно бежать и в Румынию, поскольку границей там является Днестр. Речная преграда под наблюдением круглые сутки. Слабее охраняется финская граница - там множество лесов и болот. Но приблизиться к ней очень трудно.
Постепенно Бажанов приходит к мысли, что бежать следует со стороны среднеазиатской границы. А точнее - из Туркмении в Персию.
На подготовку к побегу ушёл целый год. И всё это время за Бажановым неотступно следовало неусыпное око ГПУ.
Око проживало на третьем этаже старинного арбатского особняка в роскошной четырёхкомнатной барской квартире и было двоюродным братом Якова Блюмкина. Того самого знаменитого Блюмкина, который во время восстания "левых" эсеров в 1918 году убил германского посла в Москве графа Мирбаха, чтобы сорвать Брест-Литовский мир.
С Блюмкиным Бажанова познакомил приятель в 1925 году. Блюмкин перешёл на сторону большевиков, работал в ГПУ и после возвращения из Монголии находился в резерве. Убийца Мирбаха встретил в шёлковом красном халате, с восточной трубкой аршинной длины в зубах, с раскрытым томом сочинений Ленина - всегда на одной и той же странице. Хозяйством в квартире занимался двоюродный брат Блюмкина, которому пришлось стать оком Лубянки и вести наблюдение за Бажановым.
Как и его кузен, око Лубянки тоже было родом из Одессы и носило фамилию Максимов. Впрочем, она была не настоящая. Настоящая - Биргер. Максимов - это его партийная кличка.
То, что Биргер-Максимов тоже связан с Лубянкой, Бажанов понял очень быстро, хотя хитрый одессит прикидывался ищущим работу, рассказывал о несправедливом к себе отношении в Одессе, где его исключили из партии и выгнали из армии. Бажанов догадывался, что Максимов регулярно строчит на него донесения в ГПУ, и проявлял максимум осторожности, чтобы агент Лубянки не раскрыл подготовку к побегу. Кажется, это удавалось.