- А я что, против? Бери Успенского, не пожалеешь. Не обращай внимания на его излишнюю сухость. Он сильный работник. В Оренбурге раскрыл подпольную белогвардейскую организацию. Представляешь? С войсковой структурой. Все арестованы - более тысячи человек. В июне прошлого года мы проводили всесоюзное совещание руководителей органов НКВД. В докладе я отметил заслуги Успенского, в личной беседе после совещания пообещал ему повышение. Вот и подходящий случай.
Собственно, у Хрущёва не было веских оснований для того, чтобы отказать Ежову. Отсутствие юмора - не самый большой недостаток в человеке. К тому же зачем возражать Ежову, недавнему главному сталинскому кадровику? Судя по всему, Успенский - его протеже. Сталин поддержал их совместное предложение.
Возвращаясь в памяти к тому разговору, Никита Сергеевич ломал голову: что случилось, почему всё же Сталин дал санкцию на арест Успенского, проработавшего в этой должности всего неполных десять месяцев? Может, ответ надо искать не в возможных промахах или ошибках украинского наркома, а в новой расстановке политических сил на кремлёвском небосводе, на котором, кажется, звезда генерального комиссара государственной безопасности Николая Ежова в последнее время заметно потускнела?
Похоже, вспыхнула новая звезда - грузинского выдвиженца Лаврентия Берии. Не здесь ли разгадка?
Как-то летом, месяца три - четыре назад, Хрущёв приехал из Киева по делам в Москву. Вечером члены Политбюро собрались у Сталина. Были Ежов и вызванный из Тбилиси Берия.
- Надо бы подкрепить НКВД, - внезапно сказал Сталин, - помочь товарищу Ежову, выделить ему заместителя.
За столом стало тихо. Все опустили глаза в тарелки, догадываясь, что сейчас должно произойти нечто экстраординарное.
Эту мысль Сталин апробировал и раньше. Хрущёву вспомнилось, как однажды на ужине Сталин прямо спросил у Ежова, кого бы он хотел в замы.
- Если нужно, то дайте мне Маленкова, - ответил тогда маленький нарком.
Сталин сделал паузу, как бы обдумывая ответ, потом произнёс:
- Да, конечно, Маленков был бы хорош, но Маленкова мы дать не можем. Маленков сидит на кадрах в ЦК, и сейчас же возникнет новый вопрос: кого назначить туда? Не так-то легко подобрать человека, который заведовал бы кадрами, да ещё в Центральном Комитете. Много пройдёт времени, пока он изучит и узнает кадры.
Предложение Ежова о Маленкове не прошло. Наверное, у Сталина уже тогда была кандидатура, и ему хотелось знать, назовёт ли её кто-нибудь. Судя по всему, человека, которого Сталин в уме наметил в заместители Ежова, не называл никто, и тогда этого человека вызвали из Тбилиси в Москву.
- Так кого вы хотите в замы? - возвращаясь к прежнему разговору, спросил Сталин у Ежова.
- Не знаю, товарищ Сталин, - пожал тот худенькими плечами.
- А как вы посмотрите на то, если вам дать заместителем товарища Берию?
Ежов резко встрепенулся, но сдержался:
- Это - хорошая кандидатура. Конечно, товарищ Берия может работать, и не только заместителем. Он может быть и наркомом.
Все знали, что Берия находился с Ежовым в дружеских отношениях. Когда Лаврентий Павлович приезжал в Москву, всегда гостил у наркома внутренних дел.
- Нет, в наркомы он не годится, - не согласился Сталин. - А вот заместителем у вас он будет хорошим.
И тут же продиктовал Молотову проект постановления. Молотов всегда сам писал проекты под диктовку Сталина.
Повидавшись в Москве со старыми приятелями и обменявшись мнениями по поводу назначения Берии, Хрущёв понял, что сделано это неспроста. Сталин определённо что-то надумал. Скорее всего, он получил какие-то сведения, поколебавшие его прежнее доверие к Ежову. Именно поколебавшие, но окончательно не убедившие в нечестной игре Ежова. Для выяснения всех обстоятельств требовалось какое-то время, и потому Сталин приставил к нему своего человека - Берию, которому верил безгранично.
Три десятилетия спустя, находясь на пенсии, Хрущёв пытался разгадать эту тайну, и не смог. Несмотря на то, что к концу жизни он располагал огромным объёмом самой разнообразной информации, в том числе и по этой теме, в ней концы с концами явно не сходились. Поэтому можно представить, какие тревожные предчувствия одолевали его распухшую от тяжких дум голову в тот ноябрьский день тридцать восьмого года, когда он, узнав от Сталина о намерении арестовать своего наркома внутренних дел, ехал из Киева в Днепропетровск.
И, самое главное, не было ясности в том, против кого направлялся этот арест. Хрущёв терялся в догадках. В те далёкие времена именно таким способом конкурировавшие между собой за влияние на Сталина внутрипартийные группировки сводили счёты друг с другом. Между чьими жерновами оказался на этот раз Никита Сергеевич? Или на шахматной доске играли более крупными фигурами?
Он забылся в коротком сне под самое утро. Проснулся, когда подъезжали к Днепропетровску. Машина сбавила скорость - высокого гостя встречали местные власти. Первым к Хрущёву шагнул Задионченко.
Они обнялись, расцеловались. Первым делом хозяин области повёз прибывших в гостиницу. Лично проследил, как они разместились. После лёгкого завтрака в номере поехали в обком.
Задионченко начал докладывать обстановку. Хрущёв слушал не перебивая. Потом начал задавать вопросы. В середине разговора резко зазуммерил один из телефонов. Хрущёв по звуку определил - ВЧ.
- Здравствуйте, Лаврентий Павлович, - ответил на приветствие звонившего Задионченко. - Никита Сергеевич? Да, у нас. Сейчас, одну минуточку…
Он протянул трубку Хрущёву:
- Берия. Из Москвы. Просит вас…
- Привет, Никита! - услышал Хрущёв голос первого заместителя наркома внутренних дел. - Ты вот по дружкам своим разъезжаешь, а твой Успенский между тем сбежал.
- Как сбежал? - переспросил Хрущёв.
- Элементарно. Скрылся. Наверное, перешёл границу…
- Не может быть! - вырвалось у Хрущёва.
- Тебе надо срочно возвращаться в Киев, - посоветовал Берия, - и самому возглавить поисковую работу. Поднимай всех на ноги. Если, конечно, он уже не за кордоном.
- Этого не может быть! - повторял потрясённый только что услышанной новостью Хрущёв.
- Может - не может… Сейчас не гадать надо, - раздражённо оборвал его Берия, - а принимать меры к недопущению перехода границы. Немедленно закрой её! Предупреди погранвойска - пусть усилят охрану сухопутной и морской границы. Птица не должна перелететь!..
Положив трубку, Хрущёв вытер носовым платком вспотевшую лысину. Взглянул на Задионченко, нетерпеливо ждавшего разъяснений.
- Поездка по области отменяется, - сказал Хрущёв. - Встреча с активом - тоже. ЧП в Киеве. Мне надо срочно возвращаться назад. Сбежал Успенский…
Задионченко растерянно заморгал глазами - он хорошо знал нового наркома внутренних дел. Это был человек их команды.
Через полчаса машина первого секретаря ЦК Компартии Украины в сопровождении киевской охраны и местных чекистов на бешеной скорости миновала зачуханные днепропетровские окраины и вырвалась на широкое шоссе.
Народного комиссара внутренних дел Украинской ССР, комиссара государственной безопасности третьего ранга Александра Успенского хватились 15 ноября.
Обычно он приезжал в наркомат к десяти - одиннадцати часам утра. Сталин, как известно, был "совой", работал по ночам, спать ложился под утро, и потому вся советская бюрократия подлаживалась под рабочий распорядок вождя. Естественно, пример показывали органы НКВД.
Успенский не появился в своём кабинете ни в двенадцать, ни три часа спустя. Это было непохоже на педантичного наркома. Секретари и помощники нетерпеливо посматривали на часы, прислушивались к шагам в коридоре, ожидая, что вот-вот откроется дверь и в приёмную стремительной, как всегда, походкой войдёт шеф.
О его опоздании в наркомате никто не был предупреждён, что тоже вызывало недоумение. Успенский всегда сообщал своим ближайшим помощникам, где он будет находиться.
- Может, заболел? - неуверенно высказал предположение кто-то из секретарей.
И, хотя вчера все видели его живым и здоровым, без всяких признаков малейшего недомогания, всё же решили позвонить домой - а вдруг и в самом деле расхворался?
Трубку телефона взяла жена наркома.
- Как нет на работе? - удивилась она, выслушав помощника. - Он уехал в наркомат вчера вечером, сказал, что будет там до утра.
- И домой сегодня не возвращался?
- Нет.
- Ладно. Спасибо. Извините за беспокойство. Наверное, срочно вызвали в ЦК или в Совнарком.
Помощник в растерянности опустил телефонную трубку. Такого с его шефом прежде не случалось.
- Ничего, подождём немного. Мало ли чего…
Прошло ещё два долгих часа - нарком не появлялся. На телефонные звонки на всякий случай отвечали - скоро будет.
Начали вспоминать, кто и когда видел его в последний раз. Весь вчерашний день нарком провёл в своём кабинете. Примерно в шесть вечера сказал, чтобы вызвали машину. Дежурный секретарь поручение выполнил:
- Товарищ нарком, машина у подъезда!
- Хорошо. Съезжу домой пообедаю и заодно переоденусь в штатское - вечером предстоит работа в городе, - сказал Успенский. - А вы можете быть свободны. Отдыхайте. Ваша смена закончилась?
- Так точно!
- Кто вас сменяет сегодня?
Дежурный секретарь назвал фамилию своего сменщика.
- Передайте ему, что, возможно, меня ночью не будет, - сказал нарком.
- Есть! - козырнул дежурный.
Вскоре нарком уехал, а вслед за ним, сдав дежурство по приёмной сменщику и поставив его в известность о полученном распоряжении, отправился домой и секретарь.
Сменщик настроился на спокойную ночь - в отсутствие наркома жизнь в здании, конечно же, продолжалась, но не в таком бешеном ключе. Однако около девяти вечера Успенский, одетый в штатский костюм, появился в наркомате. В левой руке он держал небольшой чемоданчик.
Постовой на входе, едва нарком вошёл в кабину лифта, сообщил по внутренней связи в приёмную - шеф следует к себе. Дежурный секретарь тяжело вздохнул - вот тебе и спокойная ночь!
Успенский, войдя в приёмную, задержался на несколько минут. Поздоровавшись с секретарём, спросил, что нового, не было ли каких важных звонков. Секретарь доложил обстановку. За эти три часа ничего экстраординарного не произошло.
Нарком кивнул головой и направился к своему кабинету. Дежурный секретарь опередил его и почтительно открыл дверь. Успенский снова поблагодарил кивком головы.
В кабинете он пробыл всю ночь. Когда секретарь приносил чай, то видел, что нарком читал какие-то бумаги. Что это было - протоколы допросов или шифрограммы, секретарь не видел. Да и не имел обыкновения всматриваться в документы, лежавшие на столе начальства.
Примерно в пять утра Успенский вышел из кабинета в приёмную. Он был в верхней одежде и с тем же чемоданчиком в руке. Вышколенный секретарь, решив, что нарком закончил рабочий день и сейчас попросит вызвать машину, потянулся было к телефонной трубке. Нарком понял его движение и остановил взмахом руки:
- Не надо. Хочу прогуляться пешком.
В пять кончалось дежурство ночного секретаря. Он сдал дела сменщику, и разъездная машина отвезла его домой.
Такая вот картина вырисовалась перед работниками секретариата наркома к четырём часам дня.
Успенский до пяти утра работал в своём кабинете. В пять, попрощавшись с секретарём, покинул здание наркомата. От машины отказался. Сказал, что пойдёт домой, но там не появился.
Что могло случиться с ним за эти одиннадцать часов? В большом городе, каковым являлся Киев, с одиноким пешеходом, бредущим по пустынной тёмной улице, случиться могло всякое.
Кто распознает грозного комиссара госбезопасности, перед именем которого трепетала вся Украина, хотя и в добротном, но в штатском пальто? Идеальный объект для нападения грабителей, которых в Киеве, как и везде, тогда хватало. А может, и узнали, кто перед ними. Такое везение бывает раз в жизни - выслеживали, вынашивали планы, чтобы расквитаться, а тут он сам, тёпленький, в руки идёт. Надо быть глупцами, чтобы не воспользоваться случаем.
Но тогда возникает вопрос: почему Успенский ушёл из наркомата пешком? Пять часов утра в ноябре - это темень и безлюдье на улицах. Кругом ни души, снежная позёмка, покрытые льдом лужицы на тротуарах. Да и никогда прежде не предпочитал он пеших прогулок в столь неудобное время.
Помощники и секретари наркома терялись в догадках. В пять вечера, позвонив ему ещё раз домой и убедившись, что он не объявился, запасным ключом открыли кабинет. На столе наркома лежала записка: "Ухожу из жизни. Труп ищите на берегу реки".
О чём думал Никита Сергеевич, возвращаясь на машине из Днепропетровска? О первом секретаре обкома Задионченко. Не связано ли исчезновение наркома с одной тёмной историей, случившейся с днепропетровским секретарём? Хрущёв начал перебирать в памяти её подробности.
Месяца полтора назад приходит к нему Коротченко. Он только что вернулся из Одессы, где участвовал в работе областной партконференции. И рассказывает о забавном случае.
- В перерыве подходит ко мне один делегат конференции, представляется: Зайончик. Интересуется: "Как там мой дядя поживает?" Я спрашиваю: "Какой дядя"? Он отвечает: "Первый секретарь Днепропетровского обкома Задионченко". Смотрю на него с недоверием - внешне смахивает на еврея, а Задионченко, ты же знаешь, украинец. Какое тут может быть кровное родство? Но делегат настаивает - это его родной дядя и просит передать ему привет. Что будем делать, Никита?
Хрущёв подумал и сказал:
- Не надо поручать это органам. Давай сами разберёмся. Задионченко - наш человек. Пусть всё объяснит.
Решили поручить провести беседу второму секретарю ЦК Бурмистенко. Через некоторое время Бурмистенко докладывает: беседа состоялась, Задионченко настаивает, что никакой он не Зайончик, а самый настоящий Задионченко. Но ведь и свидетельство племянника нельзя сбрасывать со счетов. Всё-таки делегат областной партконференции.
Хрущёв тяжело вздохнул: никуда не денешься, придётся поручать НКВД. Дело не шуточное - речь шла о первом секретаре крупнейшего обкома, члене ЦК, недавнем председателе Совнаркома РСФСР. А что если и в самом деле выдаёт себя не за того? В то время такие случаи были не редкость, в ряды партии пролезали замаскированные враги. Кому хочется получить ярлык покровителя антипартийного элемента?
Хрущёв вызвал Успенского, поставил задачу. Спустя некоторое время нарком доложил: подлинная фамилия Задионченко - Зайончик. Чекисты даже установили синагогу, где был проведён обряд, который совершается у иудеев при рождении мальчика.
Никита Сергеевич велел вызвать Задионченко к себе.
- Вы всё отрицали в беседе с Бурмистенко! - кричал Хрущёв, перейдя на официальное "вы". - Где же ваша честность? Вы нас всё это время обманывали!
Задионченко заплакал:
- Да, это правда, я скрыл, что я Зайончик. Я привык к новой фамилии. Даже жена не знает, что я еврей. Это удар для моей семьи, я не знаю, как сейчас мне быть, что произойдёт…
Он рыдал, жалостливо и с надеждой глядя на своего покровителя.
- Я раскаиваюсь… Но, поверьте, злого умысла у меня не было…
По рассказу Задионченко, его родители рано умерли. Сироту приютил сосед-ремесленник. Потом грянула революция, гражданская война. Пацан беспризорничал. Однажды через их местечко проходил кавалерийский отряд, и мальчонка прибился к красным конникам. Они одели, обули его и дали новую фамилию.
- И зачем это было скрывать? - возмущался разгневанный Хрущёв. - Так бы и написал в анкете! А теперь раздуют такое дело, что небо с овчинку покажется…
То, что рассказал Задионченко, в основном совпадало с информацией, собранной НКВД. Хрущёв понемногу остывал, но чувство опасности не проходило. Успенский должен информировать о происшедшем своё руководство в Москве, оно, в свою очередь, - ЦК ВКП(б). Скандал назревал грандиозный. Надо было срочно принимать какие-то меры, пока его недоброжелатели не опередили и не доложили Сталину.
- Вот что, - сказал Хрущёв, обращаясь к Задионченко всё тем же официальным тоном, - дело очень серьёзное, им занялся НКВД. Ступайте в Днепропетровск, работайте, и никому ничего не говорите. Даже жене. Ведите себя как прежде. А я попытаюсь что-нибудь предпринять по своей линии…
После ухода Задионченко Хрущёв позвонил в Москву Маленкову, который занимался тогда партийными кадрами. Осторожный Маленков выслушал внимательно, но предпочёл не рваться в бой за Задионченко.
- Это надо доложить Сталину, - заявил главный партийный кадровик. - Когда появишься в Москве, сам это и сделай.
- Ладно, - удручённо согласился Хрущёв, в душе надеявшийся, что Маленков каким-то образом подготовит Сталина к этому неприятному разговору.
Надо было срочно ехать в Москву. Только бы не опередил НКВД… Попадёт этот случай в сводку - пиши пропало. Первичная информация глубоко оседала в сталинской памяти, поколебать полученные сведения, тем более из лубянских источников, было чрезвычайно трудно.
Хрущёв пулей помчался в Москву. Маленков, как и предполагал Никита Сергеевич, Сталину не докладывал. Но предупредил: Иосиф Виссарионович в курсе.
- Откуда? - одними губами спросил обескураженный Хрущёв.
- Ежов доложил.
Никита Сергеевич догадался: или Маленков не удержался и поделился с маленьким наркомом сногсшибательной новостью с Украины, или Успенский передал информацию по своей линии.
- Имей в виду, - напутствовал Маленков, - дело усложнилось. Ежов считает, что Задионченко не еврей, как ты думаешь, а поляк.
Тогда было время "охоты" на поляков, в каждом человеке польской национальности подозревали агента Пилсудского.
Короче, Хрущёв был готов к самому худшему. Но, вопреки ожиданию, Сталин воспринял доклад о Задионченко совершенно спокойно.
- Дурак, - коротко произнёс вождь. - Надо было самому всё честно указать в анкете, и никаких бы вопросов не возникало. Вы-то не сомневаетесь в его честности?
- Конечно, не сомневаюсь, товарищ Сталин, - ответил повеселевший Хрущёв. - Это абсолютно честный человек, всецело преданный партии. А теперь вот из него делают польского шпиона.
- Пошлите их чёрту, - посоветовал Сталин. - По рукам им надо дать. Защищайте его…
- Буду защищать, товарищ Сталин, с вашей поддержкой, - заверил Хрущёв. - Я тоже не знаю, зачем он менял фамилию? Может быть, красноармейцы подшучивали над ним?
На том и расстались, довольные друг другом. А через пару недель - звонок Сталина об аресте Успенского. Неужели из-за Задионченко?
Когда Хрущёв вернулся в Киев из Днепропетровска, ему рассказали о результатах поиска тела утопленника.
В кустах на берегу Днепра обнаружили одежду. Помощники опознали её - это была одежда наркома. Значит, действительно утопился.
Берега Днепра оцепили плотном кольцом охраны. Нагнали милиции, пограничников - мышь не проскочит. Привезли водолазов, которые метр за метром обследовали дно. Параллельно шли по берегу с баграми. Пусто!
В одном месте багры наткнулись на препятствие. Поднатужились, и взорам подоспевшего начальства предстала… свиная туша.
Поиски продолжались несколько дней. Безрезультатно!
И тогда в головах чекистов шевельнулась сумасшедшая мысль: а что если это инсценировка самоубийства? Версия, несмотря на неожиданность, была принята к рассмотрению.